Марина Цветаева - Письма. Часть 2

• Название: Письма. Часть 2
• Автор: Марина Цветаева
• Жанр: Прочая документальная литература

---

МЦ.

Да! Главное. Был Д<митрий> П<етрович> — на два дня — подымался в наш С<ен-> Лоран, мычал, молчал. Хмур, неисповедим. Разговорить невозможно. Должно быть — плухи дела. О С<увчин>ских ни слова. Ворчал, что Вы уехали, не дав адреса. Отсюда — в Гренобль к сестре.[652] Дальнейших планов никаких.

С<ергей> Я<ковлевич> не толстеет, но чувствует себя хорошо, д<окто>р находит, что ему лучше (легкие), но до полного выздоровления еще далеко. Написал две вещи (проза) — очень хорошие.

Вот, пока, и все новости.

________

Напишите. Саломея, как Вы восприняли конец Маяковского? В связи ли, по-Вашему, с той барышней, которой увлекался в последний приезд? Правда ли, что она вышла замуж?[653]

И — помимо: какое чувство у Вас от этой смерти. Вы его наверное знали.

Посылаю заказным, думая, что так вернее пересылать. Куда-то заложила письмо с адресом.

20-го сент<ября> 1930 г.

St. Pierre-de-Rumilly (H<au>te Savoie)

Chвteau d'Arcine — мне

Дорогая Саломея! Опять надоедаю Вам просьбой об иждивении (сентябрьском). (Перечла и подумала: а не похоже ли мое «надоедаю» на — помните? — письмо Ремизова к А<лександру> Я<ковлевичу> — «Зная Ваше доброе сердце»…?!)

Дорогая Саломея, зная Ваше доброе сердце, еще просьба, даже две:

9-го окт<ября> (26-го сент<ября> по-старому) мой день рожденья — 36 лет — (недавно Але исполнилось 17), подарите мне по этому почтенному, чтобы не написать: печальному, случаю две пары шерстяных чулок, обыкновенных, прочных, pour la marche,[654] хорошо бы до 9-го, ибо замерзаю. На 38–39 номер ноги. Это-первая просьба. Вторая же: если у Ирины есть какая-нибудь обувь, ей ненужная, ради Бога — отложите для Али. Горы съели все, т. е. и сандалии и башмаки, а наши дела таковы, что купить невозможно. Аля носит и 38 и 39 и, по желанию, 40-вой, преимущественно же 39-тый. Так что, если что-нибудь освободится и еще держится — не отдавайте никому. На ressemellage[655] мы способны.

— Кончила Мулодца, — последняя чистка. Теперь нужно думать — куда пристроить. Написала встречу Маяковского с Есениным — (стихи)[656]

Да! Забавная история: письмо от Оцупа — редактора «Чисел» — с просьбой о пяти стихотворных автографах для пяти тысячефранковых экз<емпляров> III книги.

Я: «Автографы либо даю, либо продаю, а продаю 100 фр<анков> штука». Ответ: «Числа бедны, большинство сотрудников[657] работают бесплатно, не говоря уже о редакторах[658] — словом, давай даром.

Я: — На продажу не дарю, — впрочем — вот вам „Хвала богатым“ — хотите пять раз?!

(…И за то, что их в рай не впустят,

И за то, что в глаза не смотрят…)

Убью на переписку целое утро (40 строк по пяти раз, — итого 200) — хоть бы по франку за строку дали!

Но и покушают же „богатые“ (Цейтлин, напр<имер>, Амари:[659] man de Marie: а Marie.[660] Пущу с собственноручной пометкой.

ХВАЛА БОГАТЫМ

(предоставленная автором для нумерованного экз<емпляра> Чисел — безвозмездно. Мне — нравится! Но м. б. — откажутся. Тогда пропали мои 200 строк и рабочее утро. Где наше ни пропадало! Лист будет вклейкой. Кому не понравится — пусть выдерет.

________

Стипендия С<ергея> Я<ковлевича> кончилась, хлопочем до 1-го ноября, но надежды мало. Говорила о нем с д<окто>ром „Pour le moment je le trouve mieux, mais l'avenir c'est toujours l’inconnu!“[661] — 3наю.

За все лето было три летних недели. Раз ездила в очаровательный Annecy,[662] здесь дешевое автокарное сообщение, но для меня это то же, что пароход в Англию. Был у нас Мирский — давно уже — два дня — дико-мрачен, и мычливей чем когда-либо.

О С<ув>чинских не знаю ничего.

Обнимаю Вас, пишите о себе и не вините меня в ремизовстве.

<Приписка на полях:>

О Хвале богатым пока молчите: сюрприз!

МЦ.

Chвteau d’ Arcine 27-го сент<ября> 1930 г.

St. Pierre-de-Rumilly (H<au>te Savoie)

Дорогая Саломея!

Огромное спасибо. Возопила к Вам по телеграфу из-за необходимости внезапного отъезда С<ергея> Я<ковлевича> — кр<асно->крестовая стипендия кончилась, а каждый лишний день — 45 фр<анков>.

Мы наверное тоже скоро вернемся — не позже 10-го, очень уж здесь холодно по ночам, утром и вечером (NB?! А когда — не).

Приеду и почитаю Вам Молодца и попрошу совета, что мне с ним делать дальше—разные планы.

Целую Вас и горячо благодарю.

МЦ.

Медон, 3-го марта 1931 г.

Дорогая Саломея! Высылаю Вам Новую газету[663] — увы, без своей статьи, и очевидно без своего сотрудничества впредь. Ках поэта мне предпочли — Ладинского,[664] как „статистов“ (от „статьи“) — всех. Статья была самая невинная — О новой русской детской книге. Ни разу слова „советская“, и равняла я современную по своему детству, т. е. противуставляла эпоху эпохе. Политики — никакой. Ннно — имела неосторожность упомянуть и „нашу“ (эмигрантскую) детскую литературу, привести несколько перлов, вроде:

В стране, где жарко греет солнце,
В лесу дремучем жил дикарь.
Однажды около оконца
Нашел он чашку, феи дар.

Дикарь не оценил подарка:
Неблагодарен был, жесток.
И часто чашке было жарко:
Вливал в нее он кипяток.

А черный мальчик дикаря
Всегда свиреп, сердит и зол —
Он, ЛОЖКУ БЕДНУЮ МОРЯ,
Всегда бросал ее на ПУЛ (NB! ударение)

и т. д.

— Попутные замечания. — Противуставление русской реальности, верней реализма — этой „фантастике“ (ахинее!), лже-фантастики тамбовских „эльфов“ — почвенной фантастике народной сказки. И т. д.

И — пост-скриптум: „А с новой орфографией, по к<отор>ой напечатаны все эти прекрасные дошкольные книги, советую примириться, ибо: не человек для буквы, а буква для человека, особенно если этот человек — ребенок“.

И — пространное послание Слонима: и в России-де есть плохие детские книжки (агитка) — раз, он-де Слоним очень любит фей — два. А — невымолвленное три (оно же и раз и два!) — мы зависим от эмиграции и ее ругать нельзя. Скажи бы тбк — обиды бы не было, — да и сейчас нет! — много чести — но есть сознание обычного везения и — презрение к очередным „Числам“.

А стихов — мало, что даже не попросили, а на вопрос: будут ли в газете стихи? — Нет. — Раскрываю: Ладинский.

Словом, мой очередной деловой провал. Вырабатывать (NB! будь я не я или, по крайней мере, хоть лошадь не моя!) могла бы ежегазетно франков полтораста, т. е. 300 фр. в месяц.

Перекоп лежит, непринятый ни Числами, ни Волей России, ни Современными (NB! Руднев — мне: „у нас поэзия, так сказать, на задворках“) Мулодец (франц<узский>) лежит, — свели меня с Паррэном (м. б. знаете такого? советофил, Nouv<elle> Revue Franз<aise> — женат на моей школьной товарке Чалпановой,[665] — читала-читала, в втоге оказывается: стихов не любит (NB! ТОЛЬКО СТАТЬИ!) и никакого отношения к ним не имеет (только к статьям!). Taк и ушла, загубив день. — Встреча была где-то в 19-ом arrond<issement>,[666] на канале.

Вещь, к<отор>ую сейчас пишу — все остальные перележит.

________

А дела на редкость мрачные. Всё сразу: чехи, все эти годы присылавшие ежемесячно 300 фр., пока что дали только за январь и когда дадут и дадут ли — неизвестно. Д<митрий> П<етрович> уже давно написал, что помогать больше не может, — не наверное, во почти, или по-другому как-то, в общем: готовьтесь к неполучке. Вере С<увчин>ской (МЕЖДУ НАМИ!) он потом писал другое, т. е. что только боится, что не сможет. А терм 1-го апреля и не предвидится ничего. Мирские деньги были — квартирные. Просто — негде взять. С газетой, как видите, сорвалось, сватала Перекоп Рудневу — сорвалось, Молодца — Паррэну и другим — сорвалось.

Поэтому, умоляю Вас, дорогая Саломея, не называя меня — воздействуйте на Д<митрия> П<етровича>. Без этих денег мы пропали. Если бы он категорически отказался, но этого нет: „боюсь, что не смогу“ — пусть не побоится и сможет. (NB! этого не сообщайте, вообще меня не называйте, просто скажите, что я — или мы (NB! он больше С<ергея> Я<ковлевича> любит!) в отчаянном положении, что я сама просить его не решаюсь, — словом. Вам будет виднее — как!).

Этот несчастный терм (1-го апреля) — моя навязчивая мысль.

— Единственная радость (не считая русского чтения Мура, Алиных рисовальных удач и моих стихотворений — за все это время — долгие месяцы — вечер Игоря Северянина. Он больше чем: остался поэтом, он — стал им. На эстраде стояло двадцатилетие. Стар до обмирания сердца: морщин как у трехсотлетнего, но — занесет голову — все ушло — соловей! Не поет! Тот словарь ушел.