Илья Амурский - Матрос Железняков

• Название: Матрос Железняков
• Автор: Илья Амурский
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Прочитав его, Митрофанов ответил:

- Вне всяких сомнений, речь идет о Викторском. Имя подходит, а приметы прямо с него списаны. К тому же я как-то недавно обратил внимание на его верхнюю одежду - не иначе, как перешитый бушлат.

- Все это, может, в действительности и так, но для нас сейчас главное - скорее дойти до места назначения. А там уж пусть полиция разбирается. Ей видней, что делать с Викторским. Вам же придется немедленно отправиться к начальнику тюрьмы и объяснить, что у нас не хватает кочегаров, а эти арестованные за драку наши матросы срочно нужны для работы на судне. Идем с военным грузом по назначению командующего фронтом.

Старчука и Железнякова вернули на "Принцессу Христиану". Каспарский вызвал их к себе и заявил:

- Надеюсь, что отсидка в тюрьме послужит вам на пользу. Впредь будете вести себя как полагается.

Когда Железняков и Старчук вышли из каюты, Каспарский сказал своему помощнику:

- Теперь я окончательно уверен, что речь идет о Викторском. Я обратил внимание на его глаза. Ничего не скажешь, красивые... такие голубые, словно у ангела небесного...

- Но взгляд у него далеко не ангельский. Настоящий ястреб! иронически улыбнулся Митрофанов.

...Выход в рейс "Принцессы Христианы" несколько задерживался. С берега сообщили, что замечена подводная лодка. Но на рассвете Каспарский решил все же выйти в море.

И снова Железняков нес вахту в жаркой кочегарке.

На следующий день после выхода из Ризе "Принцессы Христианы" Железняков писал в своей заветной "Памятной тетради": "17 сентября. Рейд Платаны.

Стоим здесь. Будем выгружаться. В городе отсутствует все. Мясо достать страшно трудно. Команда голодает.

У берега моря стоит памятник с знаменитой надписью:

"Мир праху вашему, дорогие борцы за Русь и свободу народов. Вы спите крепким, непробудным сном далеко от дорогой родины, заброшенные сюда роковой судьбой. Волны морские будут одни напевать песни, и имена ваши золотыми буквами впишутся на страницах русской истории.

16 июня 1916 г."

Спите мирно, серые чудо-страдальцы! Кто больше вас видел страданий? Кто больше, чем вы, испытал? Кто терпеливее, чем вы, нес всю жизнь тяжелый крест тирании буржуа и купцов?

Всю жизнь, полуголодные, забитые, запуганные, всегда в страхе за себя и свою голодную семью, вы терпеливо шли, неся этот крест безропотно, подчиняясь превосходящей вас силе. Пошли сражаться, и опять над вами висели смерть и издевательства, и вы погибли, а там, в тылу, свистят пули и падают окровавленные матери и дети на грязные мостовые улиц, и топчут их копыта жандармских лошадей. За что?

За то, что голодные осмелились сказать, что им хочется есть, что они голодны. Вы погибли, а вновь пополнивших ряды угощают ложью, вылетающей из не знающих утомления уст краснобаев - мелких газетных бумагомарак. И они смеются до слез, пьяные от успеха, и справляют оргии крови и мяса под музыку скрежета, плача, проклятий обезумевших от горя и голода матерей и умирающих в подвалах детей.

Прав автор надписи на памятнике, с какой бы мыслью он это ни писал: золотыми буквами запишутся имена ваши на мрачных и кошмарных страницах эпохи русской истории. И эти имена громко будут звать живых ко мщению. На долгие годы, века запечатлится в памяти народа кровавый след оргии тиранов-"миротворцев".

Вот там, на горе, виднеются тесно прижавшиеся друг к другу маленькие белые кресты, словно извиняясь за то, что здесь пришлось им стать, напоминать об измученных телах, нашедших вечный отдых, омрачить этим привыкшие к художественным пейзажам взгляды тиранов-паразитов и их супруг. О, как противно, как больно, обидно становится на душе, когда какое-нибудь из этих "нежных созданий" начинает причитать, артистически складывая руки, "душевно сожалея"!

Ей, милой паразитке, кажется забавной, интересной, полной поэзии эта кровавая каша, это безумное месиво крови, мяса, костей, и солдаты, "рвущиеся в бой", и серый офицер, окутанный ореолом храбрости и славы. Так много рыцарей, что у нее глаза разбегаются от колоссальнейшего выбора! А если ей и случится увидеть кусочек суровой жизни, она вскрикивает, отвертывается и... тотчас забывает.

26 сентября. Ночь. Платаны.

Постараюсь изложить свои мысли, которые не дают мне покоя.

Все, что творится вокруг, так ужасно, что порой становится трудно поверить в победоносное шествие народа вперед. Всюду растет произвол, всюду кучки людишек, прикрываясь личиной, именуемой "законом", грабят, давят, прессуют, осыпают градом глубочайших обид и оскорблений.

Горько, обидно, и злоба закипает неугасимая в груди, когда видишь, на какую простую, глупую, грубую шутку люди попадаются, как сельди в сети.

Человек хочет сделать шаг в сторону от этой сети; он уже готов привести свое намерение в исполнение, как вдруг слышит грозный окрик: "Смотри! Это карается законом". И люди, подчиняясь этому нелепому закону, убивают друг друга, не зная, для чего и во имя чего; идут сами на смерть, исполняя волю кучки людей, преследующих корыстолюбивые цели. Бесцельно умирают тысячи молодых, сильных людей, которые могли бы принести колоссальнейшую пользу народу; гибнут дети, жены, сестры, дочери и матери, падая и обагряя кровью уличные мостовые под пулями верных защитников закона.

Но в воздухе уже чувствуется что-то новое для нашего народа! Движение медленное, но есть. Надо развить его скорость!

И я верю, - а иначе и жить нет смысла, - что наступит пора, когда человечество, шагая через трупы товарищей и врагов, пройдет тяжкие испытания и среди смрада, зарева пожаров и разрушений увидит ее, всю облитую кроваво-красным светом, великую, единственную и могучую мать свободу".

Вскоре "Принцесса Христиана" пришла в Новороссийск.

Уже вечерело. Железняков и Непомнящий вышли на верхнюю палубу. Здесь хоть на короткое время можно было забыть о тесной, душной кочегарке.

Над широкой бухтой, слившейся с безбрежной темно-синей далью, дул с гор холодный норд-ост. Небо над горами медленно меняло свою окраску. Желтые с известковыми отливами вершины гор постепенно становились синими, потом фиолетовыми. Поднимался туман. Он белыми густыми клубами подбирался к вершинам. Небо затянулось сплошной густой синью. Горы погрузились в темноту.

- Как думаешь, старина, вон до той точки, - указал Анатолий рукой на черневший прямо против рейда край портового мола, - за какое время можно добраться вплавь?

- Если чуть правее взять, там далеко мель тянется. До мелкого места, пожалуй, можно доплыть минут за пятнадцать, двадцать... - медленно произнес Непомнящий. - Только вода холодновата...

- Это ничего!

"В Балтике вода была не теплей", - подумал Железняков, вспомнив, как он бежал с "Океана".

Осмотревшись кругом и убедившись, что поблизости никого нет, Анатолий достал из-за пазухи тетрадь.

- Возьми вот это, Феодосии, и спрячь пока получше. Если вдруг что-либо случится со мной, постарайся передать эту тетрадь по указанному адресу.

В это время раздался чей-то громкий голос:

- Викторский! Живо! К капитану! Непомнящий, спрятав под рубаху тетрадь, с тревогой сказал:

- Это что-то неспроста, если к капитану требуют.

- Ладно, старина, иди в кубрик, потом расскажу, зачем вызывают, - уже на ходу кинул Железняков. Войдя в каюту капитана, Анатолий спросил:

- Вы вызывали меня, господин капитан?

- Да, вызывал. - И после небольшой паузы угрюмо добавил: - Так вот, Викторский, я должен тебя уволить, притом немедленно...

Железняков был готов ко всему, только не к этому.

- За что увольняете, господин капитан? - глядя прямо в глаза Каспарскому, спросил Железняков. Каспарский, выдержав этот взгляд, грубо ответил:

- Это дело не твое, за что я тебя увольняю! И приказываю, чтобы уже завтра утром твоего духу не было на пароходе! - И тут же, вынув из ящика письменного стола деньги, отсчитав двадцать пять рублей, протянул их Анатолию. - Этого хватит тебе на первое время, пока не устроишься где-нибудь, - сказал он уже более мягким тоном.

- Нет, господин капитан, мне полагается больше за проработанное у вас время...

- Ну, хорошо, не будем торговаться. Вот получи, - сказал Каспарский, подавая Железнякову еще десять рублей, - и на этом разойдемся.

- Все же я хотел бы знать, за что вы меня прогоняете с парохода?

- Я капитан и делаю так, как считаю нужным! Повторяю еще раз: немедленно убирайся отсюда! А за что увольняю - узнаешь когда-нибудь... Только предупреждаю, сейчас никому ни слова, что я уволил тебя.

Железнякову показалось, что в строгих, суровых глазах Каспарского мелькнула теплота.

- Ну что ж, господин капитан, прощайте! Может быть, еще и встретимся... - сказал Анатолий, порывисто открыл дверь и вышел из каюты.

Направляясь в кубрик, Анатолий увидел Старчука. Вероятно, его предупредил обо всем Непомнящий.

- Что случилось? Зачем вызывал капитан? - с тревогой забросал вопросами Старчук своего друга.

- Я должен немедленно убираться отсюда...