Николай Лесков - Статьи

• Название: Статьи
• Автор: Николай Лесков
• Жанр: Публицистика

---

Второе обвинение касается недостатка в нас всякого стремления к истине и критической оценке событий. Обвинение это высказано по следующему случаю: “Один профессор, недавно вступивший на кафедру, напечатал свою вступительную лекцию (вероятно, в одной московской газете) и коснулся в ней, насколько это было возможно, некоторых современных явлений. Высказанные им замечания не пришлись по нраву толпе (?!), которая в то время вовсе не была способна подумать о чем-нибудь спокойно. Этим обстоятельством тотчас же воспользовались ловцы рыбы в мутной воде. (О ком это речь идет?) Разные сплетни, одна другой нелепее, были пущены в ход. Не стоит исчислять их; но нельзя не упомянуть об одной, очень интересной. Вдруг во всех литературных кругах распространилось известие, что против вышеупомянутой лекции и вообще против всего, что будет написано ее автором, правительство запрещает говорить, что автор поставлен в особого рода привилегированное (курс <ив> подл<инника>) положение, которое для честного писателя совершенно невыносимо. Мы краснеем за те лица, которые выдумали, изукрасили и пустили в ход эту нелепость, — краснеем тем более, что эти господа, сколько нам известно, принадлежат не к задним рядам каких-нибудь чиновников или писак, а к передовым. Они поступали совершенно сознательно; они очень хорошо знали, что ничего подобного не было и быть не могло (?!), и только воспользовались удобным случаем выдумать и пустить в ход сплетню. Точно так же, себе на уме, поступили они и тогда, когда нужно было свалить ответственность за одну меру, возбудившую ропот на одно почтенное лицо, очень памятное Московскому университету и нисколько не повинное в этой мере. Особенно в Петербурге удаются эти сплетни, клеветы и интриги. Там вдруг разрастаются они до чудовищных размеров и охватывают все без малейшего сопротивления. Какая пассивная, бессильная, воспитанная на сплетнях и интригах среда! Никто не хочет слышать объяснений, все бессмысленно повторяют одно и то же; нет надобности до истинной правды, не возникает ни малейшая критическая попытка, все беспрекословно повторяют одну и ту же сплетню и бескорыстно обделывают аферу ловких интриганов”. Сказать откровенно, мы очень плохо понимаем, кого разумеет “Русский вестник” под именем “ловких интриганов”, которых аферу бескорыстно (хоть это хорошо) обделывает бессильная петербургская среда. Во всяком случае, вероятно, интриганы эти очень бессильны, если они нуждаются в содействии бессильной же и пассивной среды. Но, не имея средств разъяснить себе темный намек редакции, мы обратимся к тому, что выяснено в этом обвинении несколько доступнее для нашего понимания.

Обвинение в недостатке стремления к истине и критической оценке событий нам представляется столько же несправедливым, как и то, о котором мы только что имели случай говорить, с тою лишь разницею, что последнее гораздо голословнее и бездоказательнее первого. Мы должны думать, что обвинение это связано с слухами, распространившимися об одной лекции одного профессора и одной мере, в которой, по уверению “Русского вестника”, неповинно одно лицо, памятное Московскому университету. Если мы не ошибаемся в нашей догадке, то имеем право сказать, что “Русский вестник”, как бы он ни увлекался симпатиями к словам одного профессора и мерам одного лица, не имеет никакого основания подозревать, а тем более обвинять публично петербургскую литературную среду в распространении каких бы то ни было известных ему слухов. Ему должно быть хорошо известно, что когда слухом земля полнится, тогда очень трудно бывает указать их источники; а по известным же ему обстоятельствам трудно бывает и заявлять о критическом анализе этих слухов. Но во всяком случае нет основания утверждать, что результаты исследования, выраженного “Русским вестником”, достовернее иных изысканий; а критическому авторитету “Русского вестника” ни мы, ни все русское общество не обязаны верить после тех образчиков, которые он дал нам в своих статьях об университетских реформах, о Российской Академии наук, о литературном значении князя Вяземского и о многих других вещах, на которые взгляд петербургской прессы совершенно совпал с общественным мнением и во многом оправдан последующими обстоятельствами, вызвавшими благонамеренное внимание правительства. Так, напр<имер>, вопрос университетский подвергнут пересмотру и клонится к преобразованиям не в духе тенденций “Русского вестника”; Академия наук не оспаривает более указаний на свою минувшую деятельность и занята внутренними реформами, которых только и желала петербургская периодическая литература; остается один князь Вяземский, о склонностях которого к самореформированию мы не имеем чести ничего знать, но и не думаем сознаваться в каких бы то ни было заблуждениях насчет его литературных заслуг. Впрочем, о силе этого талантливого и полезного писателя мы не намерены распространяться и уверены, что его благовоспитанная муза способна усладить своею цевницею читателей “Русского вестника”, в какой они находились, читая любопытную статью “О пороховых взрывах”. Справедливость заставляет нас думать, что упрек в недостатке стремления к истине и критической оценке события принадлежит, по всем правам, редакции “Русского вестника”, и принятие его петербургскою прессою на свой счет было бы похоже на присвоение чужой собственности, чем наша среда вовсе не занимается.

По третьему пункту среда наша виновна в бессилии, пассивности, сплетничестве и склонности служить проискам ловких интриганов. Обвинение также совершенно голословное и общее, лишающее нас всякой возможности — слово против слова, факт против факта — поставить наши опровержения. От этого положение наше становится гораздо затруднительнее, чем бы оно было тогда, если бы “Русский вестник” выставил на вид наши прегрешения; а уважение к вниманию публики не позволяет нам сказать только то, что это обвинение идет к нам во всех своих частях гораздо менее, чем к кому-нибудь другому, и потому мы стараемся отвечать на него сколько можем яснее. Бессилие наше, в смысле способности к обработке вопросов, составляющих настоящие современные интересы нашего народа, не может быть засвидетельствовано ничем; по крайней мере, во всяком случае силы “Русского вестника” в этом отношении нигде не превосходили сил петербургской прессы. А если “Русский вестник” не хотел обнаружить своих сил на этом поле, то это ему не делает чести. Того же, чтобы он не мог их обнаружить, мы думать не вправе, потому что он вызывается “привести в печать самое откровенное выражение мнений г. Кулиша по его любимым предметам”. Вот только в этом одном вызове мы и видим у “Русского вестника” силу, заявления которой в таком роде до сих пор не сделала ни одна петербургская редакция. Но ведь сила силе рознь… иная сила (по русской пословице) ума могила. Что же касается до силы разумения и здравого смысла, то неужели же г. Катков думает, что вся масса этих даров природы сосредоточилась в головах его, г. Каткова, г. Феоктистова и г. Е. Корша и еще двух, трех персонажей, полагающих, что на них почиет дух покойных Кудрявцева и Грановского, так, как на пророке Елисее почил дух пророка Илии? А иначе он думать не может, потому что, кроме знаменитого экономиста Густава де Молинари, обжаловавшего в “Русском вестнике” бельгийское уложение, и известной повествовательницы Ольги Н., и в “Вестнике”, и в “Русской речи” мы встречаем имена тех же писателей, которых постоянным сотрудничеством держатся петербургские периодические издания и которые не меняют своих убеждений, как белье. Зачем же вы, сильные наших дней, не откидываете работ людей, стоящих в нашей бессильной сфере? Где же, в чем ваша литературная сила? Покажите нам ее. Мы ей не верим; мы ее не видим и готовы доказать вам ваше бессилие! Мы вызываем вас, благородные лорды, на честный бой не на полусловах, не на недомолвках и голословной ругне, достойной вас и г. Аскоченского; а мы готовы с указкою в руках доказать вам, что, за незначительным исключением, все творения, помещенные по вашему любимому предмету у вас и в газете, которую в истекшем году с необыкновенным успехом редактировал г. Феоктистов, суть бледные компиляции из статей, прочитанных вами в иностранных журналах и газетах. Мы докажем вам, что вы не сказали русскому обществу ни одной своей мысли, ни одного нового слова, а напротив, перекраивали для него только то чужое, что вам нравится, и всегда с самым крайним сторонничеством в пользу своих тенденций. Вы скрывали то, что легко могло дать обществу полную возможность самому обсудить достоинство и недостатки вашей теории, и давали ему ее на веру, проповедывали ее a priori,[185] устраняя индуктивный метод, с превосходствами которого вы не могли быть незнакомы в качестве ex-профессора философии. Извольте, при всем недосуге заниматься вами, с некоторой долей того внимания, с каким вы утопаете в вопросах об английских биллях и притязаниях венгерского сейма, мы беремся указать вам, откуда что вами компилировано и предложено вашим читателям под видом недомыслимой мудрости в течение тех лет, в которые наша бессильная среда рвалась служить обществу и правительству, раскапывая самые темные трущобы и добывая пригодные сведения и по крестьянскому делу, и по делам акционерным, и по вопросам финансовым, и по многим другим частям внутреннего благоустройства. Мы уверены, что, начав считаться с вами, петербургская пресса не даст вам права кичиться своими заслугами тому, кому служим и кому мы хотим служить до последних сил, до последней возможности; а цель нашего служения — благоденствие русского народа не на английский и немецкий манер.