Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

• Название: Виновны в защите Родины, или Русский
• Автор: Тимофей Круглов
• Издательство: ИнфоРос
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903675-05-0

Эта книга о тех, кто, не сходя с собственного дивана, оказался за границей — о 25 миллионах советских русских, брошенных на окраинах бывшей империи. Эта книга о тех, кого Родина не взяла с собой. Эта книга о тех, кого не стали эвакуировать. Эта книга о совести россиян…

Как из советских становятся русскими? Ответ на этот вопрос дала новейшая история. Судьба человека снова становится главной сюжетной линией художественного произведения.

Любовь встречается с ненавистью и смертью, верность присяге — с предательством. В центре повествования Интерфронт Латвии и Рижский ОМОН, впервые описанные изнутри. Друзья и враги, победы над собой и поражение великой империи — случай, выбравший Иванова, становится точкой на графике закономерностей, частью всемирного плана, по которому русский народ стал одним из самых больших разделенных народов в истории.

---

Как быстро, однако, меняются полосы на тельняшке. Каких-то три дня, а как будто со дна — вверх подбросило, воздуха глотнул, головой повертел ошарашенно, не веря, что выплыл, и тут снова вдруг за ноги потянули — и снова на самое дно.

В Риге трудно поймать частника — это не Питер. Здесь, кроме таксистов, никто почти никогда тебя не подвезет, даже за деньги. Но мне именно частник нужен был. Повезло. «Москвичок» затрюханный, мужик русский за рулем, к багажнику сверху удочки прикручены — то что надо! Уговорил. Высадил меня хмурый дядя на шоссе на Вецаки, едва развилку к базе проехали. И тут же газу дал, понял, куда я собрался.

На остановке 2-го автобуса, метрах в стах позади меня, торчала группа латышат, но мне уже было по фигу. Ребята на «Шифере» — пулеметчики на крыше котельной — уже приняли меня под свое сопровождение. И я спокойно пошел по щебенке к знакомому КПП, ощетинившемуся колючкой перед шлагбаумом, остро глянувшему стволами поста, справа от ворот, в амбразурах наскоро забетонированного недавно дота.

Мурашов с Джеффом, в камуфляже, обвешанные по-боевому железом, вышли мне навстречу, приветливо сделав ручкой. Джефф еще умудрился смешное «па» изобразить, показывая пантомимой, что клал он на все, когда такие гости. Толян деловито обнял меня, Игорь состроил рожу и хлопнул по плечу по-свойски, чего раньше себе не позволял.

— Добро пожаловать в Советский Союз! — хором сказали оба, переглянулись и довольно заржали.

— А вы тут что, пограничники, что ли?

— Ага! И пограничники, и колхозники, и даже Политбюро! Вся страна в одном флаконе — полтораста человек населения осталось на все про все.

— Так, значит, в связи с моим прибытием в Союзе демографический взрыв?

— Считай, что так! А если еще кого приведешь, так мы врага просто шапками закидаем, по причине своей многочисленности!

— Попробую. Да только август — не январь, мужики! Шутки кончились. Откуда ж шутников теперь набраться? Теперь ведь народу придется объяснять, что не с работы надо отпрашиваться, а идти с концами.

— Не с концами, а до конца!

Мы прошли гуськом через разрыв в заграждении, и я вступил на территорию базы, ставшей последней землей на свете, над которой развевался на мачте советский флаг, которую охраняли с оружием в руках последние солдаты империи, еще верные присяге уже погибшей стране.

Вот и наш барак. Тот самый 12-й кубрик. И койка свободная нашлась. Бубнов слетал к старшине, приволок мне новый камуфляж, пару тельников; берет мой давно меня здесь дожидался. Он сам сходил за оружием — АКМ, пистолет, магазины, обоймы. Патронов и гранат в самом кубрике хранилось немеряно. Бронежилеты, каски, цинки, ящики с гранатами и даже «Мухами». Флаг Латвийской ССР на стене. Все лишнее барахло тщательно убрано, чтобы не мешалось под ногами в случае чего. Чистота, порядок, собранность.

Я переоделся. Снарядил магазины патронами. Толян, ожидая, пока я соберусь, расслабленно прилег на свою койку, снял гитару с гвоздя и запел тихонько:

«Темная ночь, только пули свистят по степи»… примолк вдруг… и заиграл мою любимую: «Жил-был я — стоит ли об этом.» Длинные, сильные пальцы, способные проткнуть человека — я сам это видел однажды, нежно и точно, совсем не фальшивя, перебирали струны, заставляя звучать непростую мелодию. «…В порт плыл флот с выигрышным билетом…» Толян резко прижал струны ладонью, остановившись на полуслове, и повернулся ко мне, я уже прохаживался по кубрику, потягиваясь, привыкая заново к форме, проверяя — все ли подогнано, ловко ли сидит, на своих ли местах тяжелая сбруя?

— Красавчик ты, Валерка! Костюм-тройка тебе идет куда меньше!

— Что ж ты песню испортил? Хорошо поешь, лейтенант!

— «Страшный» лейтенант! — Толик небрежно тронул погон, на котором недавно появилась третья маленькая звездочка. — А песня… Флота пока не видно, Поручик!

— Думаешь, есть откуда приплыть флоту? — Я присоединил к автомату магазин и забросил АКМС на плечо, стволом вниз.

— Флот не приплывет. А вот мы выплывем, Валерка! Обязательно выплывем!

Пошли к Питону, он тебя заждался. Соскучился, говорит.

— Ага, наверное, кушать хочет, — съязвил я. — Так ведь я не кролик!

— Для Питона все — кролики, — совершенно серьезно ответил Мурашов, и мы двинулись в штабной барак.

Дальше все пошло спокойно и даже размеренно. Не было суеты, страха, истерики. Никто не рвал на себе тельняшку с криком: «Погубили Россию!» Укрепляли оборону. Проверяли минные поля в камышах. Разматывали малозаметные препятствия на подступах. Оборудовали дополнительные огневые точки, пулеметные гнезда, отрабатывали в разных вариантах взаимодействие в случае нападения противника. Вели разведку. Вытаскивали, иногда даже на бэтээрах, своих, оставшихся по тем или иным причинам в городе. Думали. Думали. Думали. На первом же общем собрании отряда единогласно приняли решение: «Новой власти не признавать, оружие не сдавать, отряд не расформировывать, в случае нападения — принимать бой и держаться до последнего бойца. На территории базы действуют Конституция СССР, УК Латвийской ССР и воинские уставы Советской армии. В случае нападения на семьи или на бойцов отряда, действующих за пределами базы, — отбивать своих любой ценой, всеми возможными силами и средствами, не считаясь ни с чем».

Много лет спустя, уходя в море на танкере или вылетая на грузовом борту на другой конец света, чтобы вернуться домой только спустя месяцы. я понял то главное, ради чего люди идут в моряки или в летчики.

Когда судно отваливает от причальной стенки, когда самолет отрывается от земли и начинает набирать высоту, когда впереди много-много дней в отрыве от привычного мира — ты начинаешь жить совсем другой жизнью, чем все люди.

Ты становишься недосягаемым для проблем привычного, стабильного земного мира. Чтобы ни происходило там, на земле, ты при всем желании уже просто не можешь до этого дотянуться. И точно так же тот, земной, мир тоже не в силах тебя зацепить своей, такой цепкой обычно, когтистой лапой условностей, распоряжений, инструкций, долгов, обязанностей, правил и даже любви.

На войне те же правила игры, что в воздухе и на море. Если воздух — это пятый океан, то война — шестой. Так же точно весь мир в этом огромном океане сжимается вокруг тебя до пределов твоего экипажа, взвода, батальона — вокруг своих. А все остальное — потом. Если когда-нибудь будет это «потом». Потому и говорят: «Война все спишет».

Море и небо — это такая маленькая война. А война — это такое бездонное море.

Ты можешь воевать — и не сделать ни одного выстрела. И тебя не ранит, и ты вернешься живым и почти невредимым. Почти — это потому, что совсем «невредимых» после войны — даже штабных писарей не остается. Вот в этом все дело. Ты можешь всю жизнь ходить в море и спокойно умереть на суше в собственной постели. Но точно так же ты можешь пойти на дно в первом же безопасном рейсе. И так же точно, на войне, тебя могут убить в любую минуту, потому что это война. Даже если ты сам не собирался никого убивать. Даже если ты не ходил каждый день в атаку. Потому что море — это море. Война — это война. Бывают такие войны, когда месяцами никто не стреляет. И все равно — это война.

Все это — мысли задним числом. Тогда я ни о чем подобном не задумывался. Тогда мы все еще не привыкли к тому, что война надолго снова станет обычным состоянием русской души. Что после афганской и множества горячих точек, после Москвы 93-го, начнутся чеченские войны. Что целый десяток лет каждый день, как на войну, будет уходить в ночную смену даже девчонка из кооперативного ларька. Что правила игры изменятся надолго, что море будет штормить без остановки, что погода станет нелетной настолько, что все плюнут и снова начнут летать, невзирая на состояние атмосферы. И убийство станет привычным, как в библейские грубые времена. Вот только о Боге многие так и не вспомнят, потеряв систему координат, забыв все точки отсчета, кроме двух — страха и ненависти.

И так будет продолжаться, пока не встанет на перевале 6-я рота псковских десантников. И Родина не начнет снова обретать свои черты, за которые не страшно умереть, потому что — родные. Но ведь это уже новое тысячелетие будет, правда? До которого мало кто из нас думал дожить в августе 1991-го.

…В первый день на базе мне так и не удалось встретиться с майором. У него оказалось много дел. У нас с Толяном — тоже. Только поздно вечером 24-го Мурашов внезапно оторвал меня от беседы с бойцами и почти бегом потащил в штаб.

Чехов был элегантен, чисто выбрит, несмотря на то что ночь уже на дворе. Он встал, протянул руку, мы поздоровались. Одним кивком Александр Андреевич сухо отпустил Мурашова и предложил мне сесть. Мы закурили. Питон молчал. И я молчал.

Потом, глядя в сторону, как будто оправдываясь, он сказал ровно и без эмоций, как робот: