Сергей Абрамов - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1989. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

• Название: МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1989. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов
• Автор: Сергей Абрамов
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: ISBN 5-08-000752-4

Мир приключений: Сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов. / Сост. М. Александрова; Художник В.М. Лыков. — Москва: Детская литература, 1989. — 655 стр.

Литературно-художественное издание. Для среднего и старшего возраста.

СОДЕРЖАНИЕ:

СЕРГЕЙ АБРАМОВ

Стена. Фантастическая повесть… 3.

КИР БУЛЫЧЕВ

Конец Атлантиды. Фантастическая повесть… 58.

Речной доктор. Сказка… 135.

АЛЕКСАНДР ХЛЕБНИКОВ

Отблеск грядущего. Фантастический рассказ… 178.

ЕВГЕНИЙ КОРШУНОВ

Тайна «изогнутого луча». Повесть… 220.

АЛАН КЭЙУ.

Бишу-ягуар. Повесть. Перевод с английского А.Санина и В.Смирнова… 299.

ГАВРИИЛ ПЕТРОСЯН

Одиссея марок Сиданга. Повесть… 374.

СЕРГЕЙ УСТИНОВ

Проигрыш. Повесть… 406.

АЛЬБЕРТ ВАЛЕНТИНОВ

Последняя планета. Седьмое пришествие. Фантастические рассказы… 443.

ВАСИЛИЙ ГОЛОВАЧЕВ

Калиюга. Фантастический рассказ… 473.

ВИКТОР СУХАНОВ

Мини-футбол на Маросейке. Повесть… 510.

КОНРАД ФИАЛКОВСКИЙ

«Электронный мишка». Фантастический рассказ. Перевод с польского Н.Стаценко… 550.

ЮРИЙ ВИГОРЬ

Последний призрак графа Нарышкина. Рассказ… 565.

ЭЛЕОНОРА МАНДАЛЯН

Последний мальчик. Фантастический рассказ… 577.

АНДРЕЙ ЯХОНТОВ

Крошка Михель. Фантастический рассказ… 588.

ХЭРРИ КЕМЕЛМЕН

Прогулка под дождем. Рассказ. Перевод с английского Г.Дмитриева… 595.

ЯРОСЛАВ ГОЛОВАНОВ

Где живет «морской змей»? Когда исчезли мамонты? Очерки… 605.

---

Павлик верил всему, что рассказал парень. И в самом деле; стоило Павлику пожалеть, что они с дедом оказались по разные стороны стены, как нате вам, пожалуйста: он — здесь, в своей кровати, а дед дрыхнет в соседней комнате, ни о чем не подозревая. И плохо, что не подозревая: сердце у деда, как говорится, не камень, слабенькое сердчишко, изношенное, как бы он ни хорохорился, ни играл в спортсмена. Проснется старик — не дай бог, инфаркт хватит…

Павлик встал и отправился к деду в комнату.

Легко сказать «отправился». Путешествовать в тумане — дело хитрое, даже если знаешь маршрут назубок. Но туман прихотливо изменил все маршруты, смазал привычные расстояния, перемешал предметы. На пути неожиданно вырастали то сдвинутый кем-то стул, то острый косяк двери, то сама дверь, почему-то шаловливо гуляющая на петлях, то книжный стеллаж в коридоре, невесть как увеличившийся в размерах. Короче, до кабинета деда Павлик добрался, имея следующие нежелательные трофеи: шишку на лбу — раз, ссадину на руке — два, синяк на коленке — три. Или что-то вроде — в тумане не разглядишь.

Сразу за стеллажом коридор сворачивал направо — к дедовским владениям. Павлик уверенно туда последовал и вдруг с ходу уперся во что-то холодное и неподвижное. Прижал к этому «что-то» сразу вспотевшие ладони, бессмысленно напряг руки, пытаясь сдвинуть, столкнуть, сломать препятствие. Куда там! Стену на совесть строили, сам Павлик строил — в три кирпичика, один к одному. Монолит!

— Дед! — яростно выкрикнул Павлик. — Дед, проснись!

Алевтина Олеговна, по-прежнему опасливо держась за спинку кровати, вернулась назад, к туалетному столику, пошарила в ящике, нащупала там маленький карандашик-фонарь, который муж привез из заграничной командировки. Не зажигая его, панически боясь, что батарейки сели, пошла обратно. Дойдя до стены, взгромоздилась на матрас, потом — на спинку кровати. Стоять на ней босыми ногами было больно, но Алевтина Олеговна на боль не обратила внимания, плевать ей было на боль, потому что стена — как Алевтина Олеговна и надеялась — оказалась той же высоты, что во дворе, метров двух, не больше, а значит, до мужа можно хотя бы докричаться. Невеликий росточек Алевтины Олеговны позволил ей всего лишь ткнуться носом в верхний край стены. Алевтина Олеговна схватилась за стену левой рукой, а правую протянула на половину мужа, включила фонарик. Батарейки не сели, он светил исправно, но острый и сильный луч его упирался в плотное тело тумана и, угасая, исчезал в нем. Алевтина Олеговна швырнула фонарь на постель, встала на цыпочки и — в голос:

— Саша, я здесь, не бойся, Саша!

Ирка и Сенька Пахомовы крепко спали, умаявшись за ночь. Сенька кашлянул легонько, перевернулся на другой бок, разбудил Ирку. Ирка открыла один глаз, сразу сощурила его: солнце било сквозь незакрытые шторы, как пограничный прожектор. Прикрывшись от его лучей ладошкой, Ирка глянула на будильник: семь почти. «Ну и черт с ним, — расслабленно подумала Ирка. — Не пойду на работу, а днем сбегаю, подам заявление. Прав Сенька, лучше в детский сад устроиться, воспитательницей. И Наденька на глазах будет…»

Тоже повернулась на другой бок, обняла спящего Сеньку Спать так спать.

— Откуда стена? — расходился Топорин-старший, вдавливая в кирпичи сухие, с гречневой россыпью пятен, кулаки. — Я спрашиваю, черт побери, откуда взялась стена в моей квартире? Не смей ерничать, мальчишка, сопляк, отвечай немедленно: откуда эта дрянь?

Можно было, конечно, обидеться на «сопляка», повернуться и скрыться — буквально! — в туманной дали, но Павлик понимал состояние старого деда, делал скидку на стереотип его мышления, на его, мягко говоря, возрастную зашоренность, поэтому вновь терпеливо принялся объяснять:

— Дед, я прекрасно понимаю твое волнение, но прошу тебя: соберись, успокойся, вдумайся в мои слова. Это не просто стена. Это символ. Символ нашей разобщенности, нашего нежелания понять друг друга, нашей проклятой привычки жить только собственными представлениями и неумением принять чужие…

Павлик употреблял эти казенные, газетные, стершиеся от многократного пользования обороты и сам себя презирал. Но и деда тоже презирал — так, самую малость. В самом деле, куда проще: между ними стена. И все сразу понятно, что не сказано — додумай, дофантазируй. Так нет, необходимы слова, много слов, и от каждого несет мертвечиной. Господи, да кому ж это нужно, чтоб родные люди друг перед другом речи держали?! Родные!.. Не вовремя домой явился — лекция. Не ту книгу взял — лекция. Не туда инее тем пошел — обвинительная речь. Не жизнь, а прения сторон. Будто не в отдельных квартирах мы живем, а в отдельных залах суда, нападаем-обвиняем, отступаем-защищаем, казним, милуем, произносим речи обвинительные и оправдательные, ищем улики, ловим на противоречиях. А надо-то всего: намек, взгляд, брошенное вскользь слово, поступок, наконец…

Стеценко проснулся от вопля жены и спросонья ничего не понял. Кругом было белым-бело, голос жены слышался откуда-то издалека, не то из другой комнаты, не то из-под одеяла.

— Что случилось? — спросил Стеценко.

— Саша, Сашенька! — причитала жена. — Ты только не пугайся, но у нас в комнате стена.

Нет, не из кухни и не из-под одеяла шел голос, понял он, а вроде бы сверху. На шкаф она, что ли, забралась?…

— Какая стена? Что за бред? Где ты, Аля?

— Я здесь, Саша, я на кровати. Протяни руку.

Стеценко протянул руку и уперся в стену.

«Сплю я и сон вижу», - нелогично подумал он.

— Это не сон, — продолжала Алевтина Олеговна, — это самая настоящая стена.

«Докатились, — констатировал Стеценко, — уже и мысли читает».

Он ощупал стену. Стена как стена, кирпичная, крепкая.

И вдруг разом пришел в себя, сердце больно ухнуло, провалилось куда-то вниз. Стеценко ощутил пугающую пустоту в груди, вскочил на постели, зашарил по стене руками.

— Аля, Аленька, где ты?

— Здесь я, здесь, ты встань на спинку кровати.

Стеценко явственно била нервная дрожь, да и сердце по-прежнему обитало в желудке, екая там и нехорошо пульсируя. Продавливая матрац, он шагнул на постели и взгромоздился на деревянную спинку кровати.

— Видишь фонарик? — спросила Алевтина Олеговна.

Где-то далеко — не меньше чем в километре! — еле теплился крохотный огонек, Стеценко протянул к нему руку поверх стены, наткнулся на рук жены, цепко схватил ее, сжал, стараясь унять дрожь. Алевтина была рядом, Стеценко слышал ее прерывистое дыхание и чувствовал, как медленно возвращается спокойствие, вот и сердце вроде назад запрыгнуло. Нет, что ни говори, а жена — человек нужный!

— Что случилось, Аля? — повторил свой вопрос Стеценко.

Высокий рост позволял ему обеими руками навалиться на верхнюю грань стены, а были бы силы — подтянулся бы и перелез к Алевтине: до потолка сантиметров пятьдесят, вполне можно пролезть. Но как подтянешься, если живот выпадает из трусов, тащит вниз, будто гиря…

А какие события, какие драмы происходили в то утро в других квартирах дома-бастиона? Какие велись разговоры, какие истины открывались, какие спектакли разыгрывались по разные стороны стены, какие копья ломались о пресловутое кирпичное диво?… Можно догадаться, можно себе представить… Можно даже вспомнить слова молодого парня в белой куртке, когда он сообщил Павлику Топорину, что обязательными станут «кое-какие звуки»: плач и стон, крики о помощи и проклятия… Ох, нагадал, наворожил, напророчил! Ох, получил он все это сейчас, жестокосердный…

А славная чета Пахомовых — Ирка с Сенькой — безмятежно отсыпались, и общий радостный сон их был, возможно, цветным, широкоэкранным и стереоскопическим, произведение искусства, а не сон. И солнце гуляло по их квартире, как хотело, по-хозяйски заглядывало во все углы, во все щелочки, вычищенные, выдраенные аккуратной хозяйкой.

Но вот вам законный вопрос. Имелись ли в доме-бастионе другие квартиры, где ни стены, ни тумана, где лад и согласие, где не жилплощадь общая, а жизнь, как, собственно, и должно быть на общей жилплощади? Хочется верить, что были… Да, конечно же, были, к черту сомнения! Ирка, например, если б она проснулась, если б ее спросили, сразу назвала бы не только номера этих квартир, но и перечислила бы всех, кто в них прописан, ибо не раз приводила в пример упрямому Сеньке тех, кто жить умеет, любить умеет, верить умеет, понимать друг друга и друг другу помогать.

В кухне туман был почему-то не столь густым, как в пристенных владениях, и Павлик без труда спроворил несколько бутербродов с сыром, нашарил в холодильнике две бутылки пепси-колы, погрузил все это на сервировочный столик и покатил его к стене, используя легкую колесную мебелишку в качестве ледокола. Или, точнее, туманокола… Столик ткнулся в стену, бутылки звякнули, дрогнули, но устояли.

— Дед, — крикнул Павлик, — кушать подано.