Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

• Название: Гармония по Дерибасову
• Автор: Елизавета Михайличенко
• Издательство: Книжное издательство
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5764403472

Герой сатирического романа молодых ставропольских авторов — плут и мошенник, таков уж его характер, и это роднит Мишеля Дерибасова с Остапом Бендером. Параллельно с приключениями главного героя перед читателями проходит история села Назарьино, в которой своеобразно преломляются события прошлого и сегодняшнего дня.

---

Глава 2

Дерибасов и Назарьино

— Это, — сказала Евдокия, — кабана резать будем.

— Бум, бум, — кивнул муж Михаил, потянувшись так, что стал выше и тоньше.

— Дохляк! — критически оглядев мужа, бросила солидная ладная Дуня и зевнула, прикрыв рот. Муж Михаил обиделся:

— «Дохляк!» — передразнил он. — В утонченности тебе не разобраться. Это от природы.

— Свинину повезешь ночью, — прервала Дуня, — завтра воскресенье, в городе базар. А я в магазин, — добавила она. Евдокия Дерибасова была признанной продавщицей назарьинского сельмага.

В Назарьино уважали продавцов. Каждый дом имел двор, при каждом дворе был участок. Дома стояли полными до краев чашами на большом, как обеденный стол, пространстве предприимчивости.

Назарьино было деревней в полном смысле этого слова, и не только не стеснялось, но даже гордилось этим. Большие неторопливые грузовики пахли здесь не бензином, а, словно коровы, навозом. В Назарьино любили цветастые до умопомрачения юбки, приталенные кофточки, даже хороводы у реки, любили гармонь, шуточки, от которых щекочет в носу, протяжные печальные песни и частушки. Уважение к частной собственности распространялось в Назарьино и на фольклор. Собственно, последнего, как такового, в Назарьино не было. То есть, народное творчество было, но коллективизации не подвергалось. Даже частушки оставались авторскими. В селе жил свой особый уклад, свой дух. Даже своя мода, однако молодежь не брезговала джинсами и стрижками. Джинсы были свои, доморощенные и домотканые, — ими промышлял старик Елисеич, делавший своими руками все — от уборки хлопка на маленькой собственной плантации до фирменной кожаной наклейки «Назарьино» на заднем кармане. За джинсами приезжали даже из города.

Назарьино было основательным по своей сути. История его восходит к некоему Назарию, который достопримечателен тем, что обитал 33 года неизвестно где, а потом ощутил потребность что-нибудь основать. После долгих колебаний, шатаний и даже бросков из одного уезда в другой наконец увидал он это самое место — ровное, гладкое, неподалеку от реки, с виднеющимся за излучиной лесом.

Далее предание гласит: «…подошел Назарий к середине того самого ровного места, возвышаясь на нем всей своей сущностью, и промолвил Назарий такие слова: „И скитался я 33 года, а больше не хочу. Скучно. Отныне я основываю здесь деревню. Ежели нет возражений, назовем ее Назарьино!“

Никто не возражал. Речка стала Назаркой, луг за речкой — Назаровым. Хотел Назарий назвать далекий лес за излукой Назаретянским, но это не прижилось, и лес остался „лесом за излукой“, а позже и просто Луковым лесом, и еще до смерти Назария родилось в деревне предание о том, что кто-то видел в этом лесу луковое горе. Впрочем, преданий в Назарьино много и рождается все больше с ростом культурного уровня.

Но одно в деревне было всегда незыблемым: „Сказки сказками, — строго говорили новорожденному ребенку, ласково пеленая его, — а дело делом“.

К делам в Назарьино всегда относились серьезно. „Хороводы и гармонь, — шептали ребенку, укладывал его спать, — вечером и на досуге. Еда, здоровье, дело — всегда. Больше радеешь — больше имеешь“.

Дети хлопали глазами и, долго ли, коротко ли, вырастали с определенным взглядом — прямым и пристальным.

И люди в деревне жили основательные, так уж повелось — большие и ладные. В Назарьино ценили стать и силу, поэтому Михаил Дерибасов особенно остро ощущал не всегда высказываемые в глаза, но всегда подразумеваемые его, Дерибасова, отклонения от общепринятых назарьинских норм и даже неполноценность.

Начать можно с того, что Дерибасов был невысок. Даже мал ростом. Даже плюгав, как сказала однажды, будучи сильно не в духе, Евдокия. Муж Михаил страдал два дня в унисон с гармонью, а потом добился от жены признания в ее собственной пристрастности со знаком минус. Но факт остался фактом.

Дерибасов был худ.

— Изящен! — поправил бы он со снисходительной улыбкой. — И-зя-щен. Это от природы.

И это было действительно от природы, потому что в родне Дерибасовых и Арбатовых (материнская линия) никто изяществом не отличался. Род Дерибасовых исправно поставлял людей ладных, крупных и честных, но с бесовинкой. В другом месте эта бесовинка могла бы довести черт-те до чего, однако Назарьино непорядка не признавало и утилизовывало бесовинку для общего блага. Все хозяйственные нововведения начинались Дерибасовыми — от Ферапонта Дерибасова, не выносившего стука спиц по вечерам и поэтому сварганившего еще в незапамятные времена вязальную машину мощностью в восемь баб, до упоминавшегося уже старика Елисеича.

Если род Дерибасовых, по мнению их самих, был первым, а по мнению куда более многочисленных Назаровых, вторым, то род Арбатовых считали последним все.

В начале века тощий пегий вол втащил в цветущее дородное Назарьино арбу. Набитая сопливыми сонными детьми арба громыхала и виляла колесами через всю деревню, пока на выезде не сломалась ось. Кряжистый мосластый мужик неуклюже спрыгнул на землю, перекрестился, задумался, прислонил к пеньку икону и озадаченно спросил у широкой рябой тетки: „Знамение?“ „Ну знамение“, — согласилась тетка. „Здесь будем рубить избу!“ — объявил мужик и не рубил ее лет пять или шесть, объясняя тем, что в этом деле без помощников никак, так что пущай пацаны еще чуток подрастут.

Арбатовых не гнали, но в расчет не принимали и с ними не роднились. Семейство тихо и богобоязненно вырождалось. Впрочем, богобоязненность не мешала ни брехливости, ни вороватости.

По уверениям философствующего восьмиклассника Саньки Дерибасова, Арбатовы, как древние рептилии, с каждым поколением становились все крупнее, нескладнее и медлительнее. Все это делало их вороватость безобидной и даже забавной. Как правило, Арбатовы попадались на месте преступления, но, так как таскали», по мелочи, ярости хозяев не вызывали, а, напротив, пробуждали милосердие и в конце концов украденное оставлялось им, как подаяние.

Единственная в роду красавица Зинаида Арбатова расцвела с такой весенней силой и скоростью, что застала холостяковавших назарьинцев врасплох. Зинаида бродила по улочкам, сладострастно мычали быки, цветущие яблони, словно сбегающее молоко, кричали о цене мгновения. Зинаида стреляла глазками и подстрелила Венедикта Дерибасова. Сраженный дуплетом Венедикт сплюнул, круто развернулся и, покачиваясь, добрел до дома, где чуть не убил рикошетом всю родню, заявив, чтоб готовились к его свадьбе с Зинаидой.

— Я плод романтической страсти, — похохатывал Дерибасов, — тормоша расшалившуюся после вечерней рюмочки Евдокию.

— Токо недоношенный, — прыскала Дуня.

Однако доношен был Дерибасов от звонка до звонка. И действительно, когда повитуха Лукерья Гурова вышла на крыльцо сообщить Венедикту об успешном завершении работы (назарьинские женщины напрочь отвергали выпускников областного мединститута), над Назарьино стоял мелодичный звон колокольчиков — это на закате тянулись со всех сторон нагулявшие вымя коровы.

— Мальчик, — вздохнула Лукерья.

— Это хорошо, — Венедикт бросил окурок. — А то негоже, когда девки подряд идут. Обороноспособность падает.

— В рубашке родился, — нехотя продолжила Лукерья.

— Ну?! — обрадовался Венедикт. — Счастливчик, значит?

Повитуха огляделась по сторонам и зашептала:

— В рубашке-то оно в рубашке, да под рубашкой три петли на шее.

— Ты чего, сдурела?! — возмутился Венедикт. — У Зинки в брюхе виселица, что ли?!

— Пуповиной трижды обмотало, — пояснила Лукерья. — Другой бы уже задохся. Хиленький, правда, да, видать, живучий.

В общем, в назарьинские антропометрические стандарты Михаил Дерибасов не вписался. Зато он был кудряв, черняв, даже цыгановат, блестел прекрасными зубами и самобытным врожденным остроумием, отточенным за 25 лет жизни до неподражаемости.

Назарьино было местом, куда возвращаются. Не избежал этой странной закономерности и Дерибасов. После окончания в городе зоотехнического техникума и службы в армии, припал он к родным стопам назарьинских пенатов. Семья стала еще больше, удобств на всех не хватало. Дерибасов решился уйти в примаки, но оттанцевали в средней назарьинской школе уже два выпускных бала, а Дерибасов все не пристроился.

И вот тут, за околицей, очень кстати Дерибасов увидел Евдокию. Дуня, как он знал, была молодой одинокой хозяйкой большого старого дома, причем недавно отказавшей своему жениху. Дерибасов пригласил ее на танец, чувствительно этот танец станцевал, ощущая щекой округлую прелесть Дуниного подбородка, проникновенно сказал партнерше:

— Дуня, вы же лошадь! — за что схлопотал увесистую пощечину и преисполнился восхищения, оказавшегося взаимным.

И тем чудесным летом уже не Михаил Дерибасов говорил Евдокии Назаровой прелестные волнующие слова, с риском для жизни обрывал цветы у махровой цветочной монополистки Еремихи (назарьинские женщины не признавали не только продукцию местного мединститута, но и полевые цветы), но все это осуществлял тот самый вышеупомянутый порыв, перед которым и не устояла честная одинокая Дуня, околдованная журчанием дерибасовской речи.