Владимир Дудинцев - Три интервью с Владимиром Дудинцевым

• Название: Три интервью с Владимиром Дудинцевым
• Автор: Владимир Дудинцев
• Жанр: Русская классическая проза

---

А в это время в "Роман-газете", уже набранный, лежал "Не хлебом единым", не хватало только подписи для выхода в свет. И тогда два с половиной миллиона читателей смогли бы сопоставить клевету, которая вскоре хлынула с газетных полос, с текстом и спросить: где же тут очернительство? Где ненависть к Родине? Тактически, стратегически было важно, чтобы роман опубликовали. И я, и Симонов это понимали. Поэтому Константин Михайлович, сидевший рядом со мной в президиуме, посоветовал мне выступить и попробовать погасить этот страшный эффект. Что я и сделал, подтвердив версию о благотворном влиянии съезда на мое творчество. Ну, тут уж молодые люди с галерки засвистели, закричали: "И это ты, Дудинцев?!"

А дальше случилось совсем уж непредвиденное. Вообще, должен отметить, что, когда политические события достигают своей высшей остроты, особенно свирепствует случайность. Непознаваемая закономерность, и от государственных деятелей а такие моменты требуется повышен. наг бдительность и осторожность (это, если хотите, тактическая рекомендация). В моем же случае произошло вот что: умер директор Гослитиздата Котов И до назначения преемника выход романа приостановили. За это время блокноты были пущены в ход, началась дикая реакция на события в ЦДЛ. Роман запретили. Был наказан и Симонов Вот к чему привела выходка крыловского медведя, из лучших вроде бы побуждений убившего комара на лбу пустынника при помощи булыжника. Нельзя быть медведем, когда вторгаешься в область политики, тем более во времена острейших общественных катаклизмов.

-- И после печальной истории с "Не хлебом единым" вы "залегли на дно"?

-- Я не считаю эту позицию позорной...

-- Я тоже. Но хочу понять. почему вы ее выбрали.

-- Такая манера поведения вызвана специфической структурой моей души, если хотите -- детской структурой. Я ухожу не от политики, а от напрасных криков и жертв. Прошу меня правильно понять: я себе совершенно не нужен Если моя детская душа, автоматически работая, предостерегает от участия в "драке" или наоборот -- толкает меня в гущу свалки, то речь идет о моем общественном взгляде. Когда ты выступаешь, нужно иметь твердую уверенность, что твой поступок принесет пользу.

Мои противники во время бесчисленных проработок вызывали меня на резкий ответ. Поддался на провокацию я только один раз. Вышел на трибуну на пленуме СП и стал рассказывать, почему я написал "Не хлебом единым". Как я лежал в окопе, а надо мной летали штук сорок, по-моему, наших самолетов и два немецких, как немцы одного за другим сбивали наших летчиков, как родился во мне вопрос: почему такое побоище при явном численном преимуществе советских самолетов могло случиться?.. И я постоянно искал ответ, собирая материал для романа. Вот такую историю я рассказал на пленуме и получил гром аплодисментов. Это вызвало реакцию президиума, он вынужден был объявить перерыв.

На следующий день заседание возобновилось, меня терзали ужасно, и я впервые в жизни потерял сознание... А вообще, я предпочитаю зря не болтать, говорю только тогда, когда мои мысли будут напечатаны или услышаны в большой аудитории, чтобы овчинка стоила выделки, в противном случае -- молчу.

Так что не могу сказать, что был большим героем, и все-таки я благодарен предкам за то, что они сложили свои моральные качества в "общий кошелек" и передали его мне по наследству именно в таком виде. Признаюсь, мне хочется, как дитяти, иметь блестящие игрушки -- автомобиль, хороший спиннинг... Но никогда эти желания не становились движущей пружиной моих поступков. До сих пор я с огромным любопытством отношусь ко всему происходящему вокруг, и во мне рождаются какие-то нравственные оценки того или иного явления. Если бог пошлет мне третий роман, то, может быть, удастся сказать что-то важное и нужное людям. Я, во всяком случае, очень на это рассчитываю...

Владимир Дудинцев. Цвет наших одежд

Литературная газета, 17.08.1988.

-- Владимир Дмитриевич, я читала и слышала много ваших выступлений. Помню и недавнюю встречу в Союзе писателей. Вы говорили об интеллигенции, о ее особой, незаменимой роли в духовной жизни общества, о ее способности "намагничивать" людей, о преемственности в культуре, обеспечивающей идентичность и неразрывность духовного развития. Многое осталось тогда за рамками разговора, в частности один из основных для интеллигенции вопросов: как сочетать свободу мысли и поступка с ответственностью перед обществом -- с одной стороны, и с определенными социально-политическими нормативами -- с другой?

-- В вашем вопросе главное слово -- "свобода". А что такое свобода? "Осознанная необходимость"? Я этого определения не принимаю. Я хочу быть свободным и потому той необходимости, которая мне навязывается, чаще всего силой, сопротивляюсь. Какая же это свобода? У меня другое понятие свободы. Есть свобода как обстоятельство, и есть свобода как качество личности. В опере князь Игорь просит: "О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить...". А не дадите -- не искуплю. Вот свобода как обстоятельство. А свобода как качество коренится внутри нас. Эго та свобода, когда, имея определенные взгляды, я считаю необходимым придерживаться их, несмотря ни на какие обстоятельства несвободы, то есть даже умереть, но не поступиться ими. Настоящий интеллигент -- это человек качественно, внутренне свободный, и это есть перовая, главная черта интеллигентности.

-- Но тогда интеллигентный человек вынужден довольно часто вступать в конфликт с окружающими? Обстоятельства редко располагают к вольному полету.

-- Констатирую: чай пить на даче интеллигентному человеку остается только в мечтах!

-- Значит, в мечтах остается и сама идея интеллигентного человека: отказаться от принципов он не имеет права, а диктовать условия жизни не может. Не становиться же ему отшельником!

-- Это подход арифметический, а есть алгебраический. Для этого я и писал "Белые одежды"! Мой Дежкин тоже получает извне императивы, ни принимает их. анализирует всю систему отношений, ищет и находит в ней слабые места, через которые можно добиться положительных для общества перемен.

-- Но Дежкин живет, как на войне? Кроме того, он человек сильный, он способен на индивидуальное поведение, А как быть сословию в целом, которое вовсе не состоит из одних только сильных людей?

-- Если человек не способен на индивидуальное поведение, он не интеллигентен. Если он слаб, значит, дрейфит, значит, он жидок, значит, жалеет себя больше, чем дело. Тогда он не интеллигент, а мещанин, не выдерживающий экзамена жизни. В интеллигентном человеке решительно преобладает сила добра. Но одного добра мало. Чтобы привести добро в движение, необходима внутренняя свобода, то сеть твердая уверенность в том, что я силен. Что мне не жаль пострадать за правду...

Знаете, о чем я сейчас подумал? О соотношении добродушия и добра. Добро -- сила, которая сострадает и толкает на решение. А добродушие тоже способно к состраданию. И наверное, большинство так называемых интеллигентов, в сущности, не являются интеллигентами потому, что они не добры, а добродушны.. Добро размышляет, вырабатывает тактику битвы со злом, обеспечивающую победу. Но эта тактика путает добродушных людей: им она страшна потому, что чревата риском. И потому люди добродушные всегда находят себе оправдание. И тянет их в компанию таких же приятных, единодушно осуждающих зло, но не способных на поступок полуинтеллигентов.

Прошу прощения за личный пример, но когда началась расправа с "Не хлебом единым", вокруг меня была масса милых, доброжелательных, сочувствующих и абсолютно бездействующих людей. Знаете, это любопытная история. Когда прошла первая волна восторгов, где-то, в каких-то эмпиреях махнула дирижерская палочка, и сейчас же во всей стране в один день были напечатаны редакционные статьи, резко обрывающие тех, кто полмесяца назад меня хвалил... Потом по знаку, видимо, той же палочки в тех же газетах были напечатаны небольшие заметки, где авторы положительных рецензий каялись в допущенной ошибке... Разве это были не добродушные люди? Сначала они искренне хвалили, но отказ от покаяния уже потребовал бы мужества. Хотя, если разобраться, что им грозило? Смерть?

Когда "Не хлебом единым" был отпечатан на машинке. я, следуя какому-то тайному голосу, разнес его в разные места. но никому не говорил, что дал экземпляр еще кому-то. (Кстати с "Белыми одеждами" я сделал то же самое) Роман попал в "Октябрь". Храпченко -- впоследствии он стал Героем Социалистического Труда, -- так вот, Храпчепко созвал редколлегию, и редколлегия стоя -- они почему-то стоя принимали решение -- проголосовала против моего романа. В моем присутствии. Правда, члены редколлегии перед этим за сутки по очереди говорили со мной и хвалили роман. Один даже письменно выразил свое восхищение. Но когда голосовали, все подняли руку против. Вот вам классический пример добродушия.

Теперь Казакевич. У него была "Литературная Москва". Казакевич читал, хвалил, потом затрепетал: "Нет, не могу, не могу..." Но я попросил: "Эммануил Генрихович, золотой! Не говорите никому, что отвергаете роман! Возьмите сейчас под мышку рукопись и громко скажите, что вы идете с автором готовить рукопись к печати. И на два дня уедемте. Вино ставлю я". Так мы и сделали. Вино поставил он сам, и два дня мы пировали и рассказывали анекдоты. Конечно, кто-то сей же час донес Симонову. Это и было моей целью. Роман лежал у Симонова в "Новом мире" и даже хорошо читался, но было определенное колебание: резко против был Агапов.