Андрей Амальрик - СССР и Запад в одной лодке (сборник статей)

• Название: СССР и Запад в одной лодке (сборник статей)
• Автор: Андрей Амальрик
• Жанр: Публицистика

---

Действительно, создался у нас странный вид семьи, где всякие семейные неурядицы решаются только с помощью милиции. Жены все время призывают милицию, мужья садятся на пятнадцать суток или на несколько лет, а потом к этим же женам возвращаются. Впрочем, и мужья хороши.

В полдесятого пришел заместитель начальника отдела, в штатском, как сказали, майор, и началось разбирательство. Вызывали из камеры поодиночке. Майор, сидя за столом, орал: «Сколько мне, негодяи, еще с вами возиться, отравляете жизнь и себе, и людям! Ты сколько не работаешь?! Ты почему пьешь?! Ты почему нассал на улице?! Ты почему рукам волю даешь?!» — и так далее. В ответ провинившийся, стоя перед майором, мямлил что-то, у всех выходило так, что никто ни в чем не виноват. Решения принимались быстро: этому штраф 30 рублей, того на суд получать пятнадцать суток, того к следователю для начала уголовного дела. Одного только, обругав, отпустили.

Кто-то, я слышал, назвал начальнику мою фамилию. «Это я даже смотреть не буду», — ответил тот и ушел.

Народ постепенно начали выводить из камеры — кого в КПЗ в ожидании суда, кого к следователям. Часов в 12 я сказал лейтенанту, зашедшему за кем-то, что сижу с ночи и мне не объяснили, за что я задержан, почему привезли сюда и что со мной собираются делать.

— Не работаешь! — ответил тот.

— Пусть даже не работаю, это ведь не основание для задержания и привоза сюда, к вам-то я никакого отношения не имею.

— Имеешь! — сказал лейтенант и захлопнул дверь.

Так прошло несколько часов. Меж тем ввели в камеру явно сумасшедшего, который непрерывно громко говорил какую-то бессмыслицу. Я вспомнил, как в 1965 году, сразу же после суда, провел я в камере несколько часов с таким нее вот сумасшедшим — и как мучительно это для меня было, казалось, что сам с ума сойду. И вот как я теперь притерпелся: я почти и не замечал этого человека, так, досаждал немного.

Меня перевели в соседнюю камеру, одного, потом привезли двух пьяных женщин и меня вернули в общую. У женщин этих тоже началась дискуссия о работе.

— Сука ты! — кричала одна. — Я какая никакая, но я работаю, я пользу обществу приношу. А ты?

— Проститутка! — кричала другая, но не так уверенно.

— Скоро ли решится дело со мной? — обратился я к старшему лейтенанту, который переводил меня из камеры в камеру.

Тот, по виду армянин, ответил вежливо: «Подождите немного, вопрос решается», — и предложил мне, раз у меня есть деньги, кого-нибудь послать купить мне поесть.

— Послать можно, — сказал я, — но ведь вы, очевидно, обязаны накормить меня.

— Да нет, мы к вам никакого отношения не имеем, — ответил старший лейтенант.

Мне купили две бутылки кефира и булочки. Я попросил также вернуть очки — и тут же их вернули. Вообще со мной делались все любезнее.

Выпив бутылку кефира, я в одиночестве разгуливал по камере: сумасшедшего отпустили, чтобы не возиться с ним. Глядя на закиданные бетоном коричневые стены, я снова чувствовал себя зэком.

В дежурку меж тем ввели нового задержанного. Размазывая кровь по лицу, он заплетающимся языком предлагал старшему лейтенанту забрать себе двадцать рублей, а ему оставить только деньги на троллейбус, чтобы он мог доехать к горячо любимым им детям. У него было два портфеля. Раскрыли один — в нем оказалась только дамская сумка. Начали открывать второй, но что в нем было — я так и не узнал: в дежурку вошли двое молодых людей в штатском, меня сразу же вывели из камеры, а владельца портфелей и сумок втолкнули на мое место.

Молодые люди поздоровались со мной — любезно, но сдержанно, забрали мои вещи, я расписался за купленные продукты. Во дворе ждала зеленая машина, похожая на армейский джип, без каких-либо милицейских знаков на ней, но с милиционером за рулем. Мы снова проехали через центр, мимо зданий УВД и УКГБ и выехали на шоссе, ведущее в Москву. Было 4 часа дня, 21 февраля, суббота.

— Вы знаете, куда мы едем? — спросил молодой человек на переднем сиденье.

— Нет, — сказал я, — я не спрашиваю обычно, куда меня везут, так как мне все равно не отвечают.

— Мы едем в Боровск.

— Зачем же? — спросил я.

— Вот мы приедем, там об этом с вами будет разговор, — ответил тот, подтвердив тем самым еще раз, что ничего не нужно спрашивать.

Старший лейтенант, дежурный Боровского райотдела милиции, встретил нас широкой улыбкой.

— Мы знакомы, мы знакомы, — говорил он моим штатским спутникам. — И с вами мы, кажется, знакомы, — обратился он ко мне, улыбаясь.

Ввели меня в коридорчик за комнатой дежурного, сюда выходили двери КПЗ и слышны были веселые голоса и смех заключенных. Старшина из коридора ободряюще кричал: «Скоро будет чай, ребята!» Все носило довольно патриархальный характер, и я подумал, что среди этих «ребят» мне будет лучше отбывать пятнадцать суток, чем в Калуге.

Я прождал минут десять. «Прошу, пожалуйста», — сказал дежурный и провел меня наверх, в кабинет заместителя начальника отдела. Черноволосый майор, с добродушным лицом, еще не старый, сидел за своим столом. Справа от него, набычившись, сидел прокурор в мундире советника юстиции, точь-в-точь напомнивший мне тех районных прокуроров, которых мне приходилось видеть раньше. Сбоку присел доставивший меня молодой человек, он назвался Суриным.

Я поздоровался и присел к столу, тут и майор, впрочем, сказал: «Садитесь». Он же и начал разговор с упреков, что вот посылают они мне четыре месяца повестки, а я по ним не являюсь, в связи с этим и пришлось меня задержать.

Я ответил, что за прошедшие четыре месяца никаких повесток от них мне в Ворсино не приходило, равно как и на адрес жены в Москву.

— Жена ваша нас не касается, мы ей для вас посылать ничего не будем, сказал прокурор.

— Вы у себя найдете повестку на 26 февраля, — сказал майор, — можете по ней не приезжать, так как мы вызывали вас для этого разговора.

Эта милицейская повестка — единственная за все время моей прописки там — действительно пришла в Ворсино и, вопреки словам прокурора, в Москву, на адрес жены. Повестка бьша отправлена из Боровска 19 февраля, пришла в Ворсино 21-го, в Москву 22-го, в ней я приглашался «по вопросам прописки» в райотдел милиции 26 февраля. Вот в связи с тем, что по этой повестке я 26 февраля не явился в Боровск, я и был задержан в Москве в ночь с 20-го на 21 февраля. Так были смещены все законы времени и пространства, но никого это, кажется, не удивило.

Да и в самой повестке был маленький обман, вызывался я вовсе не по вопросам прописки.

— Где вы работаете? — спросил прокурор. И не успел я рта раскрыть, как он еще раз повторил: — Где вы работаете? Вы зачем прописались в Боровском районе?

Я ответил, что прописался в Боровском районе — причем с большими трудностями — не потому, что хотел бы жить и работать здесь, а потому, что мне не разрешили жить в Москве у моей жены, и что я нахожу в высшей степени нелепым, что мужу не разрешают поселиться у жены.

Прокурор начал возражать обстоятельно, что многие у них так прописываются, живут и работают, пока у них судимость не снимается, — и тогда они могут возвращаться к женам, но почувствовал, что это отвлекает его от главной темы, и снова несколько раз настойчиво повторил:

— Где вы работаете? Где вы работаете?! У нас такой принцип: кто не работает, тот не ест!

— Ну да, это слова апостола Павла, — согласился я. Я тут вообще немножко развеселился, как увидел, что самые мои мрачные предположения не сбылись.

Прокурора же, напротив, апостол Павел очень раздражил:

— Что вы, понимаете, тут нам апостолом Павлом тычете, мы это знаем лучше вас. Где вы работаете?

— Вот вы так кипятитесь, так напираете, не даете мне слова сказать, сказал я, — а посмотрите на меня, только что пережил я такую передрягу, а посмотрите: я прямо-таки излучаю доброту.

Я при этом улыбнулся как можно шире, эту доброту излучая, и хотел добавить еще, что в народе даже сложилась поговорка «добр, как Амальрик», но этого не понадобилось: прокурор успокоился как-то, и разговор пошел спокойней.

Вступил майор: я у них в районе более четырех месяцев прописан, они меня это время не тревожили, а теперь хотят узнать, как я, где работаю?

Я ответил словами Юрия Мальцева, что работаю за своим письменным столом. Я писатель, это моя работа, и я не вижу необходимости заниматься какой-нибудь другой. Я состою в писательской организации: я член-корреспондент голландского отделения пен-клуба.

— Но этот же пен-клуб в Голландии, — сказал прокурор, — а нам нужно, чтобы вы работали на территории Боровского района.

Я сказал, что еще были некоторые обстоятельства. Мы с женой подавали заявления на временный выезд за границу — тоже не было смысла устраиваться куда-либо, ведь у нас наоборот увольняют людей, подавших заявления о выезде. Не исключено также, что после такого обращения со мной, как за эти сутки, мы подадим заявление на постоянный выезд из СССР. Наконец, из-за последствий гнойного менингоэнцефалита я очень быстро устаю, в лагере был инвалидом второй группы и никаким принудительным трудом заниматься не буду.