Меир Шалев - Несколько дней

• Название: Несколько дней
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Ам овед
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Удивительная история о том, как трое мужчин любили одну женщину, ставшую матерью их общего сына, мальчика со странным именем Зейде.

В книге описаны события, происшедшие в одной из деревень Изреэльской долины с двадцатых по пятидесятые годы. Судьбы главных героев повествования — Юдит, матери Зейде, Моше Рабиновича, хмурого вдовца-силача, Глобермана, торговца скотом, обаятельного в своей грубости, и Яакова Шейнфельда, разводившего птиц, ставшего специалистом по свадебным танцам, шитью свадебных платьев и приготовлению свадебных столов ради одной-единственной свадьбы, — оказались фрагментами таинственного узора, полный рисунок которого проясняется лишь на последних страницах книги.

Колоритные обитатели деревни — многочисленные родственники, бухгалтер-альбинос, военнопленный итальянец Сальваторе, а также молодая корова Рахель, похожая на бычка, вороны, канарейки, Ангел Смерти, бумажный кораблик, старый зеленый грузовик, золотая коса, обрезанная в детстве, и исполинский эвкалипт — все они являются действующими лицами этого магического узора.

«Несколько дней» — одно из наиболее любимых читателями произведений известного израильского писателя Меира Шалева, популярного и почитаемого во всем мире. Роман был переведен более чем на двадцать языков. В настоящее время в Италии снимается кинофильм по мотивам произведения.

---

— С Юдит мы все глупеем, — сказал Яаков и, внезапно осмелев, добавил: — с Юдит и ты ведешь себя как дурак, Глоберман.

Мое сердце бешено забилось. Стальной наконечник бастона постучал по сапогам Яакова.

— Да-а-а, Шейнфельд, — протянул торговец скотом, — с Юдит мы все становимся дураками, но ты, похоже, превращаешься в полного идиота. Ты ведешь себя, как идиот, любишь, как идиот, и конец у тебя будем идиотский.

— Какой же бывает у идиота конец? — поинтересовался Яаков.

— Конец у идиота бывает такой же, как у дурака, только еще и у всех на виду. И точка! — пояснил Глоберман и после короткой напряженной паузы добавил: — Поскольку ты идиот, Шейнфельд, я тебе все объясню очень просто, чтобы тебе было понятно. Ты любишь, как тот, кто разгуливает со стофунтовой банкнотой в кармане. Такая бумажка — немало денег, так ведь? Но ничего ты на эту банкноту не купишь! С ней не зайдешь в кабак выпить пива, не купишь жареных сосисок и даже проститутку не навестишь. То же самое и с твоей любовью…

— На большую любовь влияют только большие дела, — гордо объявил Яаков, — а не разные мелочи.

В голосе Сойхера звучала жалость, смешанная с издевкой.

— Я не знаю, чему тебя учит твой работник-клоун и что тебе посоветовал Менахем Рабинович, когда ты бегал к нему плакаться, — сказал Глоберман, — но любовь, Шейнфельд, нужно разменивать на мелкие монетки, не делать больших планов, не говорить громких речей и не отдавать за один раз все, что имеешь. Ты отпустил ради нее всех своих канареек, а взамен не получил ничего и ее не добился.

— Закрой свой рот! — воскликнул Яаков.

Глоберман с деланным отчаянием всплеснул руками.

— Отчего я тебя решил уму-разуму учить, сам не знаю. Я ведь тоже люблю ее и ребенка. Но мне тебя жалко, Шейнфельд, так как ты идиот и плохо соображаешь. Мой папа говорил, что таким, как ты, Господь сделал большое одолжение, поместив ваши яички в мешочек, иначе бы вы и их растеряли. По крайней мере, воспользуйся советом, который я тебе дам. Здесь подарить безделушку, там рассказать байку — вот что нужно в любви, Шейнфельд, — понемногу и часто.

Глава 16

Вспыхнула Война за независимость. Мужчины опять уходили на фронт.

Со стороны шоссе раздавались выстрелы, а небо заволокло дымом. На деревенском кладбище появились новые могилы.

Однажды Большуа, не говоря Яакову ни слова, направился в соседнюю арабскую деревню, предварительно разувшись, а через какое-то время вернулся обратно, блеющий, как овца, и ведущий за собой маленького доверчивого ягненка.

После усиленной двухнедельной откормки и буйных игр в догонялки работник подвел ягненка к большому ореховому дереву, связал ему задние ноги и подвесил на одну из веток вниз головой. Прежде чем ягненок догадался, что речь идет не о новой игре, Большуа взял старый серп, выгнул бедняге шею и одним точным движением отрезал голову.

Еще до того, как затихло обезглавленное тельце, итальянец проворно надрезал кожу у самых копыт на всех четырех ножках, приложился к надрезам губами и принялся дуть изо всех сил.

— Обрати внимание, Шейнфельд, — Большуа с силой хлопал ладонями по бокам висящего на дереве ягненка

Под сильным напором воздуха кожа отделилась от мускулов, а когда работник разрезал ее вдоль брюшка, она распахнулась, как полы пиджака.

Вороны, возбужденные пахучим соседством смерти, беспокойно прыгали неподалеку. Голод и нетерпение придали им смелости, а некоторые, подобравшись совсем близко, клевали пропитанные кровью ботинки Большуа.

Итальянец швырнул им потроха, а ягненка испек в золе из душистых апельсиновых веток.

— Присаживайся, Шейнфельд, — сказал Большуа, отщипнул двумя пальцами кусочек ароматного, нежного мяса, подул на него, остужая, и поднес к губам ученика. — И слушай меня внимательно. Ты посмотришь на нее; она взглянет на тебя, а затем закроет глаза. Это будет знаком того, что она доверяет тебе. Когда ее губы приоткроются, ты должен очень осторожно поднести к ним кусочек, однако не спеши класть его в рот. Сперва подожди минуту, пока кончик ее языка не выглянет тебе навстречу, как маленькая ладошка в ожидании подарка. В большой любви главное — это доверие. Для того, чтобы вот так закрыть глаза и открыть рот, нужно больше доверия, чем для того, чтобы лечь вместе в постель.

Яаков закрыл глаза, послушно открыл рот и высунул наружу кончик языка.

— Кушай, Шейнфельд, кушай, — еще один кусок последовал вслед за первым. — После хупы вы сядете рядом за стол, и вся деревня будет смотреть на вас, а ты будешь ее кормить — понемножку, и ни в коем случае не с вилки. Вы будете сидеть и смотреть друг на друга.

Яаков проглотил и открыл глаза. В них блестели слезы. Шрам на его лбу побагровел. Он совершенно разомлел — Большуа поспешно отдернул пальцы, опасаясь укуса, затем встал и завел граммофон. Глядя на него сквозь слезы, Шейнфельд не мог сообразить: то ли звуки подчиняются движениям итальянца, то ли он скачет, перепрыгивая с одного звука на другой, подобно девочке, играющей в классики.

— Ты готов? — Большуа повернулся к Яакову.

Тот кивнул.

— Тогда объявляется танго!

Итальянец подхватил ученика под руку, и ноги их заскользили под музыку танго — танца сдерживаемой страсти, томящегося сердца и сухих, шепчущих губ.

Ветер разносил по округе звуки граммофона, ароматы специй, маринада и печеного мяса. Все деревенские жители понимали, что кроется за этими приготовлениями, однако и дом, и мужчины, жившие в нем, выглядели ужасно загадочно.

Их поведение и внешний вид были окутаны тонким шлейфом таинственности, как это нередко случается с алхимиками, наемными убийцами и слишком молодыми вдовами.

Многие отдали бы свою правую руку за возможность заглянуть хотя бы одним глазком внутрь дома Яакова. Другие, проходя мимо, замедляли шаг и принюхивались

— Наши парни на фронте гибнут, а эти двое пляшут ради нее, — презрительно процедил Одед, приехавший на трехчасовую побывку.

Он служил водителем в дивизии «Ар-эль», ездил на бронированном грузовике и постоянно привозил нам письма от Наоми из осажденного Иерусалима.

Яаков тоже пошел в правление и объявил, что хочет идти воевать, на что получил целых два отказа. Один — официальный: «Из-за возраста», а другой — неофициальный: «И без тебя хватает сумасшедших!» С облегчением в сердце он вернулся домой.

Ароматы стряпни из кухни Яакова, независимо от направления ветра, неизменно доходили до нашего двора, однако мама не обращала на них никакого внимания. Она никогда не замедляла шага, проходя мимо его забора, и не прислушивалась к музыке. Юдит даже не изменила своего обычного маршрута. Она проходила мимо, прямая и неприступная, отгородившись от них, как щитом, своей левой, глухой стороной.

Юдит Рабиновича доила коров Рабиновича, стирала одежду Рабиновича, готовила обеды Рабиновича и получала зарплату от Рабиновича. Раз в неделю она продолжала встречаться с Глоберманом и выпивала с ним рюмку-другую граппы.

Два раза в неделю я выходил на прогулки с мамой и ее коровой Рахель, успевшей к тому времени изрядно одряхлеть. Ей даже нужно было указывать дорогу домой, поскольку иногда она забывала.

Старый хлев превратился в маленький симпатичный домик, обросший разноцветными бакенбардами бугенвилий. Крылья ласточек, свивших гнезда под стрехами его крыши, навевали воспоминания, а от стен его исходил слабый запах молока. Юдит Рабиновича растила в нем своего сына и никем более не интересовалась.

У Яакова ее поведение вызывало нескрываемую тревогу, но Большуа это ничуть не беспокоило — ведь он руководствовался принципами, универсальными для всех женщин. Итальянец предпочитал продвигаться медленными, зато продуманными шагами по маршруту, на который не смогут повлиять ни время, ни случай.

И вот наконец настал день, когда Большуа и Яаков отправились в Хайфу на поиски ткани для свадебного платья. Зайдя в первый попавшийся салон для новобрачных, каждый из них занялся своим делом: Шейнфельд принялся разглядывать и ощупывать выставленные напоказ образцы материй, а итальянец тем временем с головой погрузился в наблюдение за работой закройщиц и швей.

— Это платье для меня! — кокетливо пропищал он, повиснув тяжестью всей своей туши на плече Яакова, который не знал, куда глаза девать от смущения.

Портнихи захохотали, и Большуа понял, что добился своего. Все тем же тоненьким голосом он запел:

Кто не знает, кто не знает,
Как работает портной?
Он в иголку нить вдевает,
Кроет, штопает, сшивает.
Так работает портной!

Швеи дружно хлопали в ладоши, подпевая ему. Они были настолько очарованы итальянцем, что с них как рукой сняло всякую подозрительность. Но главное ему было позволено остаться в мастерской и наблюдать за работой, сколько ему заблагорассудится!