Игорь Клех - Смерть лесничего

• Название: Смерть лесничего
• Автор: Игорь Клех
• Жанр: Современная проза

---

Два брата Щека чудили здесь в межвоенное время, соревнуясь друг с другом. Оба были холосты. И если одному удавалось на спор оторвать от земли церковный колокол, то другой, приподняв его, еще и покачивал им. Потому что не сила решает все, знают бойки, но тяга. Старший был механиком-самоучкой и изобретателем. Раз случившееся в этих горах обречено преследовать человека до конца его дней и после – до тех пор, пока не вымрут последние свидетели. Старшего Щека уже полвека не было на свете, а бойки все еще горделиво припоминали в деталях, как удалось ему на спор завести мотор впервые увиденного им спортивного автомобиля, сломавшегося на горной дороге, введя в остолбенение путешествующих в нем богатых панов. Рассказывали, что он сидел в итальянском плену в первую мировую. На обратном пути повидал

Рим, Флоренцию, Венецию, домой же пришел по Карпатскому хребту пешком. Когда в тридцатые годы он сделал из бочки самолет и пролетел на нем несколько километров над горной долиной, младший брат понял, что старшего в этом ему не превзойти, и пошел другим путем. Бочка, кстати, являлась самой правдоподобной деталью этой истории. Юрьеву попалась как-то в межвоенном польском журнале статья с принципиальной схемой аэроплана, собранного английским

(наверное, все же шотландским) изобретателем из разобранной бочкотары. Старшему Щеку между тем то ли слишком не терпелось взлететь, то ли он и не собирался садиться – до такой степени, что этой частью полета он пренебрег. После приземления передвигаться на ногах он уже не мог. Умереть он также долго не мог, потому что, как рассказывали бывавшие в его хате на горе люди, построил себе поворотную кровать, и, как только Смерть приходила за ним и становилась в изголовье, он, почуяв ее, сразу же разворачивался к ней ногами, и та уходила посрамленной. Ему тогда очень сильно захотелось жить. Он взял за себя, как принято здесь говорить, молодку-левшу из нижнего села. Она и родила ему того сына с повернутыми назад ступнями, который на исходе века захочет стать украинским президентом. Еще в грудном возрасте перед самой войной во Львове польский профессор сделал ему операцию, развернув ступни в нужную сторону. От той операции остались только рубцы и швы на щиколотках сзади, похожие на шнуровку ботинок. Батько Щек расплатился за ту операцию золотыми дукатами, что быстро стало известно и взбудоражило всю округу накануне прихода первых Советов. НКВД, освоившись с обстановкой, выдернул в скором времени старого Щека из его поворотной койки, и назад в нее он уже не вернулся. А польского медицинского профессора два года спустя расстреляли немцы, когда пришли во

Львов повторно,- он оказался евреем.

Младший Щек незадолго перед войной сделался проповедником-спортсменом: ходил по перилам мостов над ущельями и речками, освоил технику бега с топориком на плечах, танцующими прыжками одолевая за ночь расстояние до закарпатских полонин, где бойки выпасали овец, и на рассвете возвращаясь домой. Что-то ему хотелось сообщить таким образом соплеменникам. Однажды на краю села он спилил верхушку ели так, чтобы на срез ствола поместились две его стопы, и оттуда, стоя, внушал полдня нечто сбежавшимся жителям: и не про Бога, и не про черта, не про политику, но вроде и не для потехи. Никто ничего не понял из его речей, и, поудивлявшись, посмеявшись и опять поудивлявшись, все понемногу разошлись, возвращаясь к своим делам.

Для таких людей имелось здесь емкое слово с не вполне определенным значением – “характерник”, не паяц и не колдун, а нечто вроде фокусника. При первых Советах младший Щек пошел красить с бригадой и расписывать церкви. В “партизанке” не участвовал. После войны его отправили вместе с лесом на восстановление донбасских шахт. Оттуда он уже не вернулся. В середине пятидесятых к нему поехал туда в поисках заработка подросший племянник. Возвратился с востока в начале шестидесятых племянник один – последний из Щеков, шириной груди удавшийся в обоих братьев, но с легкими, засоренными смолоду угольной пылью и отравленными метаном. Ему платили по инвалидности небольшую пенсию. Мать к тому времени умерла. Он закрыл хату на склоне горы над речкой и стал ездить плотничать по селам. Как только недавно стало известно его односельчанам, в те годы он готовился к переходу государственной границы, но не здесь, а где-то в

Средней Азии или в Закавказье. Он откуда-то проведал, а может, догадался, что настоящая граница на самом деле спрятана и проходит в пяти километрах за той, которая видна. Между ними-то и расположены основные ловушки, в этом все их коварство – только ты пересек, скажем, контрольно-следовую полосу, преодолел хитроумные заграждения системы Степанова – и вот уже расслабился, думая, что ты в свободном мире, как вдруг, словно из-под земли, вырастают пограничники в знакомых фуражках с собаками и наваливаются, и хватают, и отправляют в лагерь до скончания дней. Нет, Щека на такой подставе для простаков не проведешь! Чтобы отбиваться от собак, он купил в спорттоварах рапиру, съездив для этого специально в областной центр. Конец рапиры он обломал, а оставшуюся часть заточил с обеих сторон, так чтобы вся рапира поместилась в небольшой чемоданчик, в который должно было войти все, что может понадобиться при переходе границы. Чтоб укрепить организм, раз в неделю он нагружал булыжниками рюкзак и отправлялся с ним пешком от села к селу, отказываясь от предложений попуток, за рулем которых вполне могли сидеть подосланные органами “шоферы”. У него был план: на Западе он собирался обнародовать свой проект пятисотметровой пирамиды с оазисом наверху – символической горы-Пантеона, который прославлял бы героев, боровшихся за свободу Украины. У него имелся – правда, в зашифрованном виде – принципиальный план, а также многочисленные чертежи отдельных фрагментов будущего сооружения, все частности которого что-то означали бы и символизировали,- рассчитан был шаг ступеней, определено, что будет располагаться на каждом из ярусов, какое количество плит положено будет на самом верху и сколько посажено деревьев и какой породы. Чтобы доставить наверх огромные каменные блоки, понадобятся специальные приспособления, которые попутно пришлось все изобрести и начертить в тетрадях в клетку по арифметике. Он был хитер, упорен и предусмотрителен: уликами смогут послужить в суде в случае ареста школьные тетрадки по арифметике с изображениями причудливых механизмов и вычислениями в столбик, со взятыми от балды коэффициентами, со схемами установки сетей для ветрогашения и чертежами каких-то ООК, что означало всего лишь – “окна особой конфигурации”?! На деле же это была принципиальная модель Небесной Украины, с построения которой и должно было начаться установление Украины на земле.

Когда на последнюю вдруг свалилась с неба независимость в начале девяностых, он опубликовал брошюру о деле своей жизни, где изложил и представил наконец на суд общества десятилетиями вынашиваемый план, с обоснованием, расчетами и чертежами, за который при прежнем режиме не миновать бы ему мест заключения или по меньшей мере “психушки”. В районной типографии он издал свой труд за собственный счет тиражом пять тысяч экземпляров и объемом приблизительно в две ученические тетради, на задней обложке поместив свою фотографию, на которой запечатлен был в рост, в клетчатом, чуть великоватом ему пиджаке, держащимся за гнутую спинку тонетовского стула из реквизита райцентровского фотоателье.

Вскоре подобных книг появилось великое множество, и эта позабылась да и вряд ли разошлась бы, но, по счастью, один ее экземпляр задержался в дядином застекленном книжном шкафу. Ее-то

Юрьев и взял перелистать перед сном.

Так, значит, вот кто тогда, два десятилетия назад, объявился в том селе подо Львовом, где Юрьев очутился по направлению после университета и где отработал год учителем в местной школе.

Свою часть разыгравшейся там и тогда истории, к которой и сам он имел некое косвенное отношение, он рассказал жене в постели перед сном – ровеснице главной героини тех событий. По ходу рассказа он вынужден был припомнить много чего такого, что уже тогда выводило эту диковатую историю за рамки черного анекдота и из пределов компетенции уголовного кодекса, накладывая на ее участников грубый грим персонажей архаичной драмы, долгое время считавшейся специалистами-филологами утраченной.

Все в той школе располагало и склоняло к кощунственной шутке, если учесть к тому ж возраст молодого учителя. Бывшая четырехлетка, а позднее средняя советская школа занимала здание заброшенной молочарни – кустарного молокозаводика польского времени, с цементными полами и странными уступами и желобами в них, приглашавшими к спотыканию на каждом шагу. С крыльца ее, на которое Юрьев выходил обычно перекурить, отчетливо видны были в ясные дни кучерявые холмы Кайзервальда и возвышающаяся над ними гора Высокого Замка с телебашней, загораживавшие собой въезд в такой близкий и недосягаемый город с этой стороны. Очутившись здесь, начинающий учитель русского языка и литературы оказался вынесен не только за физическую околицу города, но и со знаком вычитания за невидимые скобки. В этой местности он ощущал себя примерно так, как ощутила бы себя, попадя в натуральный ряд чисел, величина мнимая и отрицательная, защищенная только своей временной невключенностью в условия арифметической задачи.