Валерий Попов - Чернильный ангел повесть

• Название: Чернильный ангел повесть
• Автор: Валерий Попов
• Жанр: Современная проза

---

Нас мотало над тундрой, бутылки дребезжали, краснолицый друг

Вани время от времени поворачивался от штурвала и говорил довольно спокойно: “Ваня, в Ключевом нас ждут – с ходу собьют!”

– “Давай в Оленье!” – хохотал Ваня.

Ничего себе веселье! Потом, отыгравшись за все страхи, я этот тулуп-вездеход описал минимум в трех литературных произведениях.

Прорвались! После, когда опытный Ваня изобразил наш тогдашний маршрут на карте, было впечатление, что просто капризный мальчик зачиркал карту Севера цветным карандашом.

Может, из-за этого тулупа-вездехода Ваня и пользовался в нашей округе таким влиянием? Мчаться с ним в город, отлетая на лихих поворотах то к одному борту, то к другому, было приятно.

Гаишники отдавали честь. Впрочем, самого тулупа давно не видел никто.

БАТЯ

И тут я увидал, что с песчаной горы, с верхнего конца переулка, спускается, озабоченно морщась, мой отец. Впрочем, то, что он морщится, вовсе не означает, что он озабочен чем-то реальным, – вероятней всего, его досада расположена где-то очень высоко!

Если принудить его вдруг озаботиться чем-то конкретным – квартира, счета, хлопоты, – вот тут он сморщится по-настоящему:

“Да ни ч-черта я в этом не понимаю! Ведь ты вроде взялся? Так доводи до конца!” Ну да. Я взялся. А что мне оставалось делать?

Не ему же поручать? Роль рассеянного, не от мира сего профессора поистине замечательна. Вон какое сияние от могучего лысого черепа над густыми бровями! Я бы тоже хотел парить, видя только глобальные вещи! Чем глобальные приятны – что абсолютно не зависят от тебя: озабоченность носит чисто теоретический характер. Но мне, увы, не достичь глобалки: в дерьме увяз!

– Ну, что новенького? – Я вышел к нему.

– А?! – Он заполошно откинул голову, выкатил глаза. С больших, видимо, высот я сбросил его на землю. – А… это ты, – почему-то недовольно проговорил он.

Да, я. Что здесь такого странного?

– Ну… был на кладбище? – спросил я.

– На кладбище? – Он изумленно задумался. – А… да!

Я посмотрел на него. Дальнейшие расспросы были бессмысленны – никакими другими, более мелкими делами он, естественно, не занимался!.. Не захотел? Забыл? Чаще всего для него это было одно и то же. Забыл, потому что не захотел. Молодец!

Оча, сын гор, уже полгода не плативший за аренду батиной квартиры, завис, естественно, на мне… Убить дочуркину собаку

(у попа была собака), выселить гордого сына гор – все эти мелочи, естественно, на мне… Ну а на ком же? Батя, естественно, “забыл”! Я, собственно, так и думал – просто подошел удостовериться. Ну, все! Кивнув бате – мол, все ясно, – я вернулся за калитку к моим друзьям.

НЕНАДЕЖНЫЙ ОПЛОТ

Им-то и предстоит делить со мной бремя ответственности, хотя они вряд ли сейчас догадываются об этом. И лучше, чтобы они как можно больше об этом не догадывались.

– Ну… за аскетизм! – бодро проговорил я, разливая по стопкам.

Кто тут у нас специалист по дружбе народов? Судя по некоторым насмешливым их переглядываниям мимо меня, они имеют какой-то свой тайный план. И было глупо, если бы я не имел своего тайного плана в отношении их. И я его имел.

Кузя, освобожденный из узилища во многом благодаря усилиям прогрессивной общественности Запада, собирался и дальше, в знак благодарности, с Западом дружить. Но почему-то Запад, освободив

Кузю, стал вдруг к нему охладевать – правда, не резко, но постепенно… Может, охлаждение произошло из-за “каменщика и садовника”? А может, и нет. Может, эта история с каменщиком и садовником потрясла только мой мозг? Но зато потрясла и умственно, и, как ни странно, физически.

Не могу удержаться и не рассказать об этом – душа болит!.. И голова.

Кузя после освобождения, готовясь активно дружить с Западом, жадно впитал их самые модные филологические учения – эгофутуризм, панкретинизм… точно не вспомню. И стал бурно их пропагандировать, очевидно ожидая поддержки и благодарности.

Может, потому он бросил медицинское поприще (его схватили на третьем курсе), что пропагандировать новые литературные течения

(в отличие от медицинских) гораздо легче и, что немаловажно, не так опасно. Что бы там ни говорилось, никто – в физическом смысле – от этого не умрет. Литераторы поселка (а их тут гораздо больше, чем слесарей, сельхозрабочих и печников) сначала было ходили к Кузе “на новенькое”, но, слушая его заумные речи, в которых он сам вряд ли отдавал себе отчет, скоро завяли и разошлись от греха, отмахиваясь: да ну его подальше! Писали раньше без этих мудреных теорий, и неплохо вроде бы выходило – сотнями тысяч книжки расходились! А от этих теорий, похоже, только вред!

И не ошиблись. Я, во всяком случае, ощутил этот вред на своей собственной голове. Литераторы разбрелись по хатам и продолжали писать, как ране… и некоторые, надо добавить, очень неплохо.

Кузя остался разглагольствовать в пустой комнате. Только я еще сидел порой перед ним, клюя носом… но раз друг переживает – посидю! Еще в третьем классе Марья Сергеевна говорила: “Все-таки нет добросовестнее этого Попова!” Это после того, как второгодник Остапов, с которым я занимался, побил меня после школы, а вечером я, повздыхав, все-таки явился к нему с учебниками. И вот – перед Кузей сидю. И мне же и досталось! И это естественно! Кому же еще? Остальные-то все разбежались! Как правильно говорят: ни одно доброе дело не остается безнаказанным!

А как конкретно досталось? Сейчас расскажу. Примерно месяц я слушал Кузю один, потом неожиданно, когда силы уже стали слабеть, пришло подкрепление. Кузя в сельской нашей лавочке “У

Надюши”, покупая горячительное (наши слушания, честно признаюсь, заканчивались пьянками), вдруг познакомился и разговорился с двумя стрижеными солдатиками из соседней воинской части, которые оказались, как говорил взволнованный Кузя, “и с головой, и с душой”! Солдатики стали ходить на наши слушания – тем более батя

Зиновий отдыхал-таки у своей юной дочери под Бордо, и ради дорогих гостей Кузя изрядно опустошал отцовские погреба.

Солдатики своими стрижеными головами быстро смекнули, что именно тут их место. Кузя был взволнован до слез, когда солдатики стеснительно попросили у Кузи карандаши и тетрадки и стали за ним записывать, восхищенно покачивая головами: “Да… заковыристо! А помедленней нельзя?”- “Ладно уж… повторю, ребята!” – со слезами на глазах говорил Кузя. “Ты-то хоть понял?” – обращался он ко мне уже сварливо. Я-то не понял. Зато я понял, что солдатики поняли! Меня они сразу невзлюбили- я тоже в те годы пожрать и выпить был мастак, однако ходил туда, честно говоря, не за этим. Честно говоря, меня пьянство, наоборот, огорчало! И я терпел его как вынужденное зло – не бросать же

Кузю-друга в столь ответственный момент его карьеры! Но солдатики четко наметили меня в жертву. Время от времени они кидали взгляд на меня, потом – недоуменный – на Кузю: “А этот-то что здесь делает? Он же ни черта не понимает! Да и не уважает тебя, шеф, это же сразу видно!” (это из-за нескольких моих робких вопросов). Дело их шло на лад. Кузя, озирая с высоты

“племя младое, незнакомое”, так жадно впитывающее знания (и запасы из погреба), был счастлив. Так счастлив он не был даже на свадьбе с Дженифер, жизнь с которой, как известно, не заладилась. Зато с солдатиками заладилась. Ну, от солдатской голодухи да при лихой солдатской смекалке и не такое сообразишь.

Тем более что режим в их части был какой-то почти свободный – приходя к Кузе, я встречал их там каждый раз… Если бы только я тут не путался под ногами! И меня “распутали”.

Однажды после очередных “слушаний”, перешедших в пьянку, я не удержался и высказал все, что думал, о Кузиных теориях и о его учениках… Кузя сидел белый: такого “удара в спину” даже от меня он не ждал. Пока я топтался в холодной прихожей, натягивая тулуп и боты, услышал две фразы вольнослушателей. Одного: “Да что он понимает!” – и второго: “Сделаем, шеф!” Не думаю, что

Кузя, как это теперь модно, “заказал меня”. Не думаю. Скорей это был талантливый экспромт. Оценил я его не сразу и, разгоряченный, направился к станции (тогда комнат у Битте я еще не снимал). Шел быстро, надеясь, что никогда больше этих

“вольнослушателей” не увижу, – но увидел, увы. Я вроде бы шел к станции кратчайшей дорогой – но были еще и кратчайшие партизанские тропы. “Эй!”- услышал я из белых снежных кустов.

Первый выскочил и сбил меня с ног, правда, и сам он, по гололеду, поскользнулся и упал. Часть, где они служили, была технической, радиолокационной, поэтому специальным ударам их, видимо, не учили, что меня и спасло, но голову мне своими бляхами расковыряли они основательно. “Вот так вот… соображай впредь!” – проговорил один из них в заключение, и, оставив меня в пышной белой канаве, они удалились.

Через неделю, правда, я снова приехал к Кузе: все же жаль было мне его горячности, его азарта! Не пропадать же им втуне – и я приехал. Солдатики были на месте, но со мной не поздоровались.