Валерий Попов - Чернильный ангел повесть

• Название: Чернильный ангел повесть
• Автор: Валерий Попов
• Жанр: Современная проза

---

Через неделю, правда, я снова приехал к Кузе: все же жаль было мне его горячности, его азарта! Не пропадать же им втуне – и я приехал. Солдатики были на месте, но со мной не поздоровались.

Видимо, на что-то обижались. Кузя в тот день был с ними строг – наверно, строго пожурил их перед этим за некорректность их методов. Со мной, однако, он тоже был строг. В этот день происходило что-то вроде зачета: что же слушатели усвоили из

Кузиных лекций в плане эгофутуризма и панкретинизма? Инадо же, усвоили кое-что – сбивчиво, путаясь в терминах или выговаривая их сокращенно, но все-таки говорили! Я, надо признать, оказался отстающим, не в силах до конца выговорить ни одного модного термина.

В разгар наших бдений резко распахнулась тяжелая кожано-ватная дверь, и в проеме возник Зиновий, старый хозяин, в роскошной шубе, купленной, видимо, в Бордо. Некоторое время он озирал неприглядную картину, что-то задумчиво напевая, побубнивая в роскошные усы… Взгляд его становился то насмешливым, веселым, то задумчивым… Да, картина в комнате, уставленной по всем стенам книгами, не была особенно привлекательной – темнота, лишь круг света низкой лампы, катятся седые валы табачного дыма, кругом воняют окурки и бутылки, а главное, масса расконсервированных банок помидоров и огурцов. Я бы на месте хозяина вспылил – но Зиновий был и дальновиднее, и умнее.

Сначала он, естественно, разозлился, но потом все взял под контроль разума, сообразил, что он сам – да и его сын тоже – с этого стихийного бедствия могут получить.

– Здорово, братцы новобранцы! – лихо рявкнул Зиновий (старый вояка!).

Все облегченно “расковались”, встали, пошли представляться ему – меня-то он, надеюсь, узнал? Зиновий правильно понял, что раз у него самого тысячи учеников (от марксизма через философию к филологии), то и его сыну тоже нужны ученики!.. А что курят и пьют… дело молодое! Хорошо, хоть без баб… Или это плохо?

Зиновий и себе набуровил стопарик и, чокнувшись со всеми, лихо выпил.

– С возвращением вас! – сориентировавшись в боевой обстановке, загомонили солдатики.

Как всегда, решение Зиновия было мгновенным и безошибочным – и сына приподнял в его собственных (в смысле – сына) глазах, да и для себя кое-что удумал… как он про это-то успел сообразить?

Но все сбылось, как он, видимо, и планировал. Отслужив срочную, смышленые солдатики решили не возвращаться на свою малую и нищую родину, а остались, как и раньше, “при штабе” – но теперь уже при Кузином “штабе”, как бы продолжая заслушиваться Кузиными высокопарными речами и создавая как бы иллюзию “новой литературной школы”. ИКузя, что интересно, стал все более ощущать себя – при столь немногочисленной аудитории – полноценным профессором, начал важничать, походка его стала медленной, речь отрывистой и многозначительной… готовый академик – осталось только его “увенчать”! Я же к тому времени, наоборот, разболтался и обнаглел, к тому же выпустил первую свою книгу, поимевшую успех. В общем, переваривать дальше Кузину тухлятину я не мог и своими насмешками довел его до того, что он отлучил меня от “штаба”. Знал бы я тогда, в легкомысленной и веселой молодости, как это “чревато”, что именно Кузя, так и не написавший в своей жизни ни строчки, будет поставлен “у руля” и, что самое обидное, – “у рубля”: на распределении и раздаче всяких премий, поощрений и наград. Кем? За что? Для меня это до сих пор – трагическая загадка. Впрочем, и раньше секретарь ЦК по идеологии, распределявший литературные премии, тоже не был мастером слова – но в его симпатиях и антипатиях все же прослеживалась логика. Кузя был гораздо более всемогущ и делал абсолютно все, что шло ему в голову.

Вскоре после освобождения России от гнета до меня дошел слух, что Кузя по поручению одной немецкой кафедры славистики готовит там конференцию “Современная литература Петербурга” – то есть, видимо, литература, выжившая вопреки. Так это же я и есть! Ни разу не употребив аббревиатуру КПСС, сумел при ней выпустить целых три книги, любимых интеллигенцией. Что же мне Кузя не сказал про конференцию-то? Кого, как не меня, он должен иметь в виду? Ведь первые свои рассказы я напечатал буквально на его машинке, точней, на машинке Зиновия, который мужественно делал вид, что ничего не замечает. Так что же Кузя молчит? Готовит сюрприз, собака? Я не оценил еще тогда суровый нрав Кузи – отступников он карает безжалостно. Но я-то считал, что, несмотря на научные расхождения, чувство какой-то объективности он сохраняет. Как же- Кузя, друг!.. Это мое тупое добродушие не раз уже подводило меня… Но, вмазавшись в очередной раз улыбающейся харей в бетонную стену, наутро почему-то снова просыпался с улыбкой: как же… дружба! принципы! добро! Все продолжая восхищаться лукавством Кузи, скрывающим “сюрприз” от меня буквально до последнего момента, я ехал к нему в гости с целью добродушно его разоблачить: мол, хватит, Кузя, валять дурака, пора ведь уже и оформляться начать – так ведь ты на конференции без писателя окажешься!

По дороге со станции я зашел, естественно, в поселковый,

“Надюшкин”, магазин, собираясь приобрести гостинец. Передо мной в очереди оказались знакомые мне солдатики, служившие теперь уже при Кузином “штабе”. Гордый, но бедный Кузя их, естественно, содержать не мог. Зато практичный Зиновий обнаружил в них иные таланты – и теперь один из солдатиков работал у них садовником-огородником, другой каменщиком- строил гараж, потом флигель. Хозяйство их, как помещичья усадьба девятнадцатого века, поражало интеллектуальным блеском. Подобно тому как хорошенькая холопка после расчесывания льна вечером могла поразить цвет аристократии исполнением роли Джульетты, так и тут

– каменщик с грубым лицом и руками в растворе, зайдя на минутку в гостиную к интеллектуальным гостям, поражал их цитатами из

Кьеркегора и Дерриды.

Правда, здесь, в магазине, солдатики отдыхали от интеллектуальной нагрузки и выражались на прежнем солдатском сленге:

– Три пузыря берем… нет – четыре! В этой… Германии нормальный поддавон ни… не купишь!

В Германии? Я не ослышался? Садовник и каменщик едут в Германию представлять “современную литературу Петербурга”? Видимо, чтобы своим робким ученичеством оттенить Кузину интеллектуальную мощь?

– Да брось ты, на…, дергаться! С закусью там все нормально!

Надеюсь, на конференции они изменят слог? А сколько вообще мест в нашей делегации? Впервые вдруг тревога стала капать в мою лучезарную душу, как ржавые капли из крана на сверкающую поверхность ванны. Да не может такого быть!.. Кузя, друг! Ведь вместе же пробивались наверх – хотя несколько разными путями.

Неужели эти “разные пути” так сказались?

Я пошел за солдатами, даже забыв купить бутылку, и получил “удар по голове” значительно более сильный, чем тогда, когда били бляхами.

– А почему тырешил,что именноты представляешь собойвсю

петербургскую литературу? – вдумчиво расчесывая пальцами кудлатую бороду, произнес Кузя.

Обвинение сразу по трем пунктам – причем все три явно несправедливые: ничего я не “решал” и не говорил, что только

“именно я”, и не утверждал никогда, что “всю”. “Всю”, я думаю, не представит никто – но хотя бы себя самого я представляю?

– Значит, я не еду? – выговорил я.

Кузя в ответ ушел в молчаливое самосозерцание. Солдаты нагло развалились в креслах… Ну, если бы они выступали с новеллами из солдатской жизни – я был бы за! Но они ни с чем не выступали!

Так почему же они? Возвышенный ход Кузиных мыслей мне не совсем был понятен… Кто угодно – лишь бы не я? Тоже странно! Но в жизни, однако, много странного – просто ты не хочешь это

“странное” осознать!

И потом – это ведь уже не солдаты! Это уже теперь – каменщик и садовник. Но все равно – представлять ими петербургскую литературу? Ятупо молчал. Потом встал. Вышел из хаты. Никто за мной не побежал – даже с целью избиения, как когда-то… Теперь я, видимо, никакой опасности не представлял.

Может быть, из-за того, что Кузя самонадеянно привез на столь важную конференцию лишь своего садовника и каменщика, его акции на Западе стали падать? Правда, что еще добавило мне обиды, Кузя вдруг пригласил на конференцию друга Ваню, чей незамысловатый солдатский шедевр “На посту я поссу” был объявлен Кузей – и его

“учениками” – шедевром эгофутуризма. Вряд ли Ваня способен был выговорить это слово. Однако оказался эгофутуристом и был приглашен. Но загулял и не поехал- что делает ему честь.

Может, именно садовник и каменщик, явившись в Европу, и подорвали Кузину репутацию? Так, видимо, и было – хотя подрывали оба по-разному. Садовник, оказавшись впервые за рубежом, среди столь разнообразной выпивки и закуски загудел по-черному и даже самых простых терминов не мог выговорить. С каменщиком вышло иначе. Тот неожиданно блестяще вписался и даже всех поразил многозначительной загадочностью выступлений – и с ходу, в отличие от Кузи, получил предложение преподавать на нескольких заграничных кафедрах. Вот это взлет! При этом, говорят, в своих лекциях он отзывался о Кузе все более пренебрежительно… В общем-то, безапелляционный стиль уничтожения соперника он усвоил от Кузи, так что тому вроде бы не на что было обижаться… Тем обидней! В общем, Запад Кузя потерял. Как Кузя мне жаловался за бутылкой (мы снова сблизились), настоящей интеллектуальной новизны никто не ценит.