Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

• Название: Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции
• Автор: Роман Солнцев
• Жанр: Современная проза

---

Кстати, как и со станцией Сиречь, великая загадка это название: то ли она Он а , то ли О на… Впадает в большую сибирскую реку, быстро несущую пласты зеленоватой воды на север, в Ледовитый океан.

Власти, перекрыв плотиной ту, большую, собирались высоко поднять и нашу вертихвостку, прежде переселив людей. Правда, никто не верил, что с такого высоченного берега надо убирать деревни, но убрали.

Вода в далеких районах перед плотиной поднялась, но холмы углевской родины не затопила, остались торчать старые печи, редкие полусгнившие ветлы и пни сосен, спиленных на дрова или для новых построек. Углев после окончания университета хотел остаться именно здесь учителем, но как раз началась неразбериха, увозили, перенумеровав, бревна изб, а тех, кто упрямился, обольщали небольшими деньгами, грозили, а то и поджигали, да и средней школы на новом месте не открыли, обещали через два-три года. Мать к сыну на железную дорогу отказалась переезжать – она уж тут останется, на берегу мелкого рукотворного пространства, цветущего летом и воняющего вроде помойного ведра…

Ах, как же в юные годы ветер был сладок над петровским яром (сюда последним выползал огород Петровых) – со всех лугов, со всех озер, со всей тайги, от всех зеленых свежих трав и цветов он доносил свой мед, и голова у мальчишки кружилась. А ныне каждое лето ездит на неделю к матери-старухе Валентин Петрович – редкий катерок протарахтит по тому мелководью, мотая на винт зеленую бороду… и никаких тебе обещанных белых теплоходов, да и электричества не хватает, как не хватало прежде.

….

– Ты все-таки опя-ять к ним? – пропела жена, сложив руки на груди.

Милая моя Ермолова.

Он курил, глядя сквозь тонкие сосенки на ясный закат, – сосенки, словно спички, перегорали. Весною совсем другое небо.

– Да вот, уговорили. Да и надо с Игорем увидеться.

– Пусть деньги заплатит! Или ты сам не берешь? С тебя станется.

Полгода с ребенком занимаешься – и просто так, из романтизма? Валя, мы совсем на мели. Ты бы лучше в техникуме на полставки согласился, тебя приглашали…

– Ладно.

– Что “ладно”? Спроси, будет платить или нет.

– А вот спрошу. – Он начинал сердиться. Не на жену, нет. На себя, на крутых соседей, на весь мир. Облако вон догорает, похожее на голую задницу, фу. И название у Маяковского “Облако в штанах” – все-таки фу, нарочно он шокировал. Хотя куски там есть сильные.

– Спроси.

“Для сильнейшего впечатления фразы должны повторяться, как волны, выгрызающие берег…” Это он когда-то внушал на уроках красноречия. И

Машенька это помнила, первая его выпускница, ставшая потом его женой… Ермолкина моя…

– Хорошо, непременно, моя маленькая.

Весенние сумерки колдовские, словно вода, – текучие и яркие. Лес вокруг еще не ожил, но есть в нем, витает в воздухе между серыми и грубыми ветками некое обещание, еще немного – и все вокруг преобразится, вот уже и синица тянет свою, но не так, как зимой, а с завитком в конце, какой случается у лопнувшей тонкой струны… и ворона, ворочаясь над головой на сучьях, неожиданно, как кошка, замурлыкала. Забавный звук. Наверное, любовный призыв.

“Господи, почему мы бедные? Никогда не думал, что и нас, людей не худших, работающих с темна до темна, коснется это чувство: если не зависти, то раздражения, недоумения… Ведь Игорь – разве он умнее меня или Маши? Улыбчивый, шустрый, но никак не умный, даже слегка туповатый молодой человек. А живет в тысячу раз лучше нас. Или мы не должны были переползать в новый век, нам следовало остаться там, как

Фирсу в заколоченной даче Раневской? Но ведь и мать, матушка моя жива, с другими старухами в поселке Радужном (название-то какое присудили!) телевизор смотрит с надеждой: вдруг про сына расскажут… она уж тоже слышала, что углевский ученик в Америке стал известный человек, его тамошний президент принимал. Ах, надо бы ей перевод послать, день рождения скоро, может, в самом деле попросить расчета у господина капиталиста? Почему же сам-то Игорь только раз предложил заплатить, а когда я, смутясь, сказал “потом”, больше не напоминал?

Скряга или забывчивость, решил, что и вправду “потом”, у “старика” денег много?

Но дело даже не в этом. Вот сейчас зайду в баню, а там, судя по машинам возле краснокирпичного забора, снова та же компания: и прокурор с милиционером, и чеченец, и Толик, о котором в Сиречи говорят, что он самолично убил не одного человека, сидел и был амнистирован как заболевший какой-то редкой болезнью… и Кузьма

Иванович, конечно… О чем мне с ними говорить? И я-то им зачем нужен?

Для отмазки, как выражаются в их кругу, для “облагораживания” атмосферы? А вот я им сегодня устрою, как это у Пушкина, импровизацию на любую тему… с подсыпкой сахара, с подстилкой яда…

Они привыкли, что все перед ними лебезят. И себя немного потешу. Они же неграмотные, живут одними инстинктами. Я не люблю их, и что же мне – всю жизнь улыбаться им и благодарить за стакан вина? И пить сегодня не буду. За все прочее Бог простит”.

14.

Как и в прошлый раз, в предбаннике за деревянным резным столом, похожим на огромную виолончель без грифа, восседала все та же компания. Только Кузьмы Ивановича не было. На подносе опять-таки крупный черный (словно из шлифованных камней агата) виноград, алые, с лучами, будто восковые, яблоки, запотелая бутыль водки “Парламент”

(писк моды) и вино (конечно, made in France), стаканы и рюмки. Слева на высокой полке – белая кипа свежих полотенец, шерстяные и полотняные шапочки, с крючков свисают длинные махровые халаты.

Справа на подставке небольшой телевизор “Sony” с видеомагнитофоном.

На экране – ага, фильм “Калигула”. Кровь и содом.

Когда Углев вошел, компания внадсад ржала.

– Ну жизнь была!.. – сипло хохотал Федя Калиткин. – Эти-то, эти, лесбиянки!.. смотри, смотри, как друг другу языком.

– Пьянство и разврат, – согласился прокурор. – Почему и пал Рим.

Валентин Петрович, что вы насчет Древнего Рима скажете? Ведь я прав?

– обратился старший Калиткин к новому гостю, который сегодня пришел почему-то в строгом костюме, при галстуке, как обычно он выходит к школьникам. “Можно и о Древнем Риме”, – подумал Углев. Он снял пиджак (все же жарко, повесил на спинку стула) и внимательно оглядел отдыхающих. Игорь уже был пьян, бестолково махал руками, торопя гостей, чтобы наливали. Что-то в последнее время молодой человек много пьет. Только сейчас разглядев толком Углева, Игорь вскочил, забормотал:

– Валентин Петрович, снимайте все! Будьте как все! Он демократичный человек, господа! Это наш учитель пришел! Встреча без галстуков!

– Обязательно, – согласился Углев, зная, что сейчас лучше не перечить. А если хотят про Рим, можно и про Рим.

– Внимательно послушаем, – согласился и Чалоев, который до сей поры молчал. – У этого замечательного человека хороший язык.

– Красноречив, красноречив, – с невнятной ухмылкой отозвался Толик.

Он пил бурлящую газированную воду, сверкая синими, вывернутыми в сторону учителя глазами. – Говори, дед.

– Только это, пожалуйста, выключите, – кивнул в сторону телевизора

Углев. – Мне сложно о чем-нибудь говорить, если жуют дети или горит экран с такими соблазнительными картинками.

– Да ну, – смутился Игорь. До него что-то дошло, он снова вскочил. -

Тихо! Валентин Петрович выступает. Только вы бы хоть галстук!..

– Потом, – тихо ответствовал Углев. – А насчет красноречия, что ж, можно и насчет красноречия, Анатолий… не помню, простите, отчество…

– Янович, – слегка раздраженно буркнул Толик.

“Ого, из высланных латышей, что ли? Или поляков? – отметил Углев. -

Сложные, видимо, гены у этого синеглазого здоровяка”.

– Так вот, друзья мои, в те же времена, о коих вы только что смотрели кинофильм, в Древнем Риме некий Петроний сочинил знаменитую книгу “Сатирикон”. В ней много рассказывается о таких же игрищах при дворе знатного человека, о пирах и убийствах… но вот начинается книга почему-то словами именно о красноречии. Если я точно воспроизведу. – Впрочем, он хорошо помнил эти строки. – “Разве не безумием одержимы декламаторы, вопящие: „Эти раны я получил, сражаясь за свободу отечества, ради вас я потерял этот глаз. Дайте мне вожатого, да отведет он меня к чадам моим, ибо не держат изувеченные стопы тела моего!” Потому, я думаю, и выходят дети из школ дураки дураками, что ничего жизненного, обычного они там не видят и не слышат, а только и узнают, что про пиратов, торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы с повелением детям обезглавливать собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву по три сразу, а то и больше во избавление от чумы, да еще учатся говорить сладко да гладко, так что все слова и дела похожи на шарики, посыпанные маком и кунжутом”.

Собравшиеся в бане уважительно, но довольно растерянно слушали желтолицего старика с голубыми редкими волосами. Они не понимали: о чем он и зачем? Но подозревали: все неспроста.