Алексей Полещук - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1961. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

• Название: МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1961. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов
• Автор: Алексей Полещук
• Издательство: ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МИНИСТЕРСТВА ПРОСВЕЩЕНИЯ РСФСР
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1961

Ежегодные сборники приключенческих и научно-фантастических повестей и рассказов советских и зарубежных писателей выпускались издательством «Детская литература» с 1955 г.

ДЛЯ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО ВОЗРАСТА.

СОДЕРЖАНИЕ:

АЛ. ПОЛЕЩУК.

Ошибка инженера Алексеева. Научно-фантастическая повесть. Рисунок Н.Кольчицкого… 3.

АРКАДИЙ СТРУГАЦКИЙ, БОРИС СТРУГАЦКИЙ.

Благоустроенная планета. Научно-фантастический рассказ. Рисунок А.Иткина… 64.

ВИКТОР МИХАЙЛОВ.

Черная Брама. Повесть. Рисунки Г.Макарова… 78.

С. ГАНСОВСКИЙ.

Шаги в неизвестное. Фантастический рассказ. Рисунки М.Хабленко… 140.

Л. ПЛАТОВ.

«Летучий голландец» уходит в туман… (Главы из романа). Рисунок Ю.Ракутина… 175.

АЛ. ЛОММ.

«Преступление» доктора Эллиотта. Фантастический рассказ. Рисунок Б.Алимова… 209.

А. ПОЛЯКОВ.

Это было на Памире. Быль. Рисунки В.Белякова… 229.

С. ГОРЛЕЦКИЙ.

Юный Аз. Рассказ. Рисунки В.Ладягина… 257.

Б. ЭЙВЕЛЬМАНС.

По следам неизвестных животных. Рисунки Г.Никольского… 271.

ФЕЛИКС ЗИГЕЛЬ.

Звездные дали. Рисунки Ю.Соостера… 311.

---

Мы поравнялись с ней. Татьяна протянула нам позеленевшую от морской воды кость и спросила, «до якой тварыны вона налэжить?» Топанов сказал, что кость лошадиная.

— А хиба ж в мори е кони? Конык, морский конык, маленький такий, цэ я знаю!..

— А вон там кто? — Топанов указал вдаль; казалось, прямо посередине моря — а на самом деле на отмели, что протянулась к косе, — понурясь, стояла лошадь. Вблизи стали видны резко выступавшие ребра, запавшие бока. Она низко опустила свою голову к воде, редкая грива касалась волны.

— А чому вона так стоить? — спросила Татьяна. — Вона, мабудь, думае, га?

— Больная она, лошадь, — сказал Топанов. — Он присел на корточки и аккуратно зарыл кость в песок. — Больная, и знает, что море может ее исцелить. Несколько дней подолгу она может так стоять, пока не станет здоровой.

— Так вона думае! — воскликнула Татьяна. — А як же? Колы у нас щось болыть, мы идэмо до ликаря, а лошадь идэ до моря и там стоить, вона думае, правда?

— Нет, нет, Таня, — ответил Топанов. — Это другое, ну как тебе сказать? Лошади чувствуют, что море приносит им облегчение, они только приспособились, но не думают. Да к чему только живое не приспосабливается… Вон чайка, вон она схватила рыбешку!

— Бачу, бачу! К берегу полетела! — Татьяна захлопала в ладоши, но чайка, не обращая на нее внимания, пронеслась над нашими головами.

— Вот видишь, Таня, — продолжал наставительно Топанов, — чайка может и летать, и рыбку схватить, а курица, например, ни летать по-настоящему, ни рыбу ловить не может. Чайка приспособилась к жизни над морем. Вон рак-отшельник залез себе в пустую раковину, сидит там и прячется…

— Вин прыспособывся…

— Все живое стремится к жизни, защищает свою жизнь, своих детей, свое будущее, поняла?

Татьяна кивнула и опять убежала от нас, а Топанов вдруг остановился, опираясь на палку, с растерянным и сосредоточенным лицом. Я уверен, что именно тогда, в это тихое пасмурное утро, ему пришла в голову та мысль, что осветила необычайным светом все происшедшее в лаборатории Алексеева.

КВАРТИРАНТ ТЕТИ ШУРЫ

— Расскажите мне об Алексееве, — попросил как-то Топанов.

— Всё? — спросил я.

— Всё… Ведь трудно угадать, что нам пригодится. Вы знаете его таким, каким он был давно, я — таким, каким он стал. Кто знает, а вдруг кое-что протянется в будущее.

— Ищете третью точку, Максим Федорович?

— Понять бы, к чему он шел, что искал… Это и есть «третья точка». Так где вы впервые с ним встретились?

…Мы учились вместе, правда, на разных курсах. Впервые я услышал его фамилию в нашем профкоме. Было время военное — сорок четвертый год, и в профкоме Института после сессии раздавали промтоварные талоны. Я вошел в комнату не вовремя: там шел горячий спор.

— Ты что, ты Лешку Алексеева обижаешь? — спрашивал у председателя профкома комсомольский секретарь. — Ты, Мальцев, эти дела брось! Он только из госпиталя, ни кола ни двора, помогать надо, а ты!

— Мы помогли ему, — пожал плечами председатель профкома.

— Чем?

— Чем можно было, тем и помогли. Ваш Алексеев, согласно списку, получил четыре талона. Четыре! Разве Алексеев жалуется?

— Лешка не такой человек, чтобы жаловаться, но вся его группа возмущена.

— Эх ты, горячка! Парню четыре талона отвалили, как же, в такое трудное время. А ты с претензиями, не ожидал…

— Четыре талона? — задыхаясь, спросил комсорг. — Отвалил? Вот они, на! — Он бросил на стол бумажные квадратики с треугольной печатью.

— А что, разве Алексеев их не взял?

— Ты читай, на что первый талон! Читай!

— Ну, что читать… На галстук. По-моему, студент должен иметь галстук, как всякий культурный человек…

— Правильно, должен! Согласен. Но когда у него есть рубаха, понимаешь, рубаха, а не единственная гимнастерка! Второй талон на мыло и два носовых платка…

— Носовой платок… Тоже вещь очень полезная…

— Ну, на комсомольском собрании поговорим…

Комсорг выбежал из комнаты.

— Слушай, кто этот Алексеев? — спросил я Мальцева.

Мальцев крякнул и развел руками.

— Ты понимаешь… Ну конечно, он фронтовик, пришел из госпиталя, да у нас таких полным-полно! Вперед он не лезет, нет. А вот преподаватели… эти в восторге, та-тата-татата! Алексеев соображает, новое доказательство, все такое… Но, поверь, из него толку не будет. Туго соображает. Платки эти самые — пойди и продай! Вот я… Да что там!

Таково было наше первое заочное знакомство с Алексеем Алексеевым. Я попросил показать мне его, и оказалось, что это был тот самый парень, за которым маршировали гуси.

Дело в том, что мы временно были прикреплены к столовой соседнего института. Это был единственный учебный корпус в городе, не пострадавший от гитлеровских оккупантов. В здании до революции помешался Институт благородных девиц. Столетние деревья окружали его, а за его двухметровыми казарменными стенами гитлеровцы решили устроить свой «институт». Случайно задержавшиеся в городе профессора под строжайшим надзором «преподавали» по широко разрекламированной в фашистской печати программе. Слушателей за три года оккупации нашлось только четыре человека. По-видимому, привыкнув к официальному существованию этого «института», фашистские минеры забыли его взорвать, как это было проделано с остальными девятью высшими учебными заведениями города.

Перед столовой всегда прогуливались гуси, принадлежавшие сторожихе. Тщетно они вымаливали подачку у выходящих из столовой студентов, и единственным человеком, который их слегка подкармливал, был Алексеев. В благодарность гуси необыкновенно привязались к нему и, выстроившись чередой, провожали его от дверей столовой через весь парк к воротам.

Наголо бритая круглая голова, гимнастерка, в руке — шапка-ушанка с куском хлеба в ней, а за ним штук семь гогочущих гусей — таким я впервые увидал Алексеева.

— Алексеев свою группу на занятия ведет! — пошутил кто-то из студентов.

— Гуси-гуси, — сказал нараспев Алексеев.

— Га-га-га, — ответили ему гуси, совсем, как отвечают в ребячьей игре.

— Есть хотите? — опять серьезно спросил Алексеев.

— Да-да-да, — ответил за гусей какой-то студент.

Все рассмеялись. Все, кроме Алексеева.

Шествия гусей пришлось вскоре прекратить, так как сторожиха заподозрила, что Алексеев их не зря подкармливал. «На базар увести хочешь!» — кричала она невозмутимому, как всегда, Алексею.

Вскоре я познакомился с Алексеевым, и мы подружились. Его невозмутимость, к слову сказать, оказалась кажущейся.

За недорогую плату мы сняли кухню у некоей тети Шуры, рыхлой толстенной старухи, с успехом торговавшей на базаре «яблочным уксусом»; над нехитрым способом его изготовления мы немало потешались.

Вместе с тетей Шурой на «хозяйской половине» жила Нинка, студентка-первокурсница, большая насмешница. Иной раз она принималась наводить порядок в нашем холостяцком хозяйстве, что доставляло ей обильную пищу для острот. Мы питались кашей из кукурузной муки, так называемой мамалыгой. Иногда покупали кости. Из них получался чудесный суп; кости мы дробили топором на толстой доске кухонного стола.

— Людоеды за работой! — воскликнула однажды Нинка, застав нас за этим занятием. — Вместо вилок и ножей — топоры! Это прогресс, товарищи физматики.

Характер у Алексеева был спокойный, ровный. Ничто в этом трудолюбивом, сосредоточенном парне не выдавало человека вспыльчивого и резкого. Впервые при мне он сорвался, казалось бы, из-за пустяка. К тете Шуре частенько забегала накрашенная женщина. Ее хриплый голос назойливо лез в уши, мешал работать. Обычно разговоры шли вокруг сравнительно недавних похождений этой особы с немецкими офицерами, расхваливалась их решительность, а иногда и щедрость. «Ах, Гансик! — донеслось однажды из комнаты хозяйки, — какой это был мужчина, а какая аккуратность, какая точность! Скажет: вернусь в восемь, и точно! Полетит на Запорожье, побонбит, побонбит и ровно в восемь у меня!..»

Досадливо морщивший лоб Алексей вдруг весь вспыхнул. Трясущимися руками он распахнул дверь к тете Шуре и через мгновение протащил через кухню упирающуюся «особу». Пробежав по инерции шагов с десять, «особа» пришла в себя и истошно закричала первое, что ей пришло в голову. «Режут! Режут!» — доносился, все удаляясь, ее голос.

Назавтра Алексеева вызвал секретарь парторганизации Краснов. Строгий и требовательный, он не терпел недисциплинированности, часто настаивал на исключении того или иного набедокурившего студента.

— Вас вызывает Краснов, — говорил декан. — Алексеев, что вы наделали, это очень плохо, когда вызывает Краснов… Почему вы не сдержали себя?…

— Я был ранен под Запорожьем… Осколком… — ответил Алексей и направился к Краснову.

— Мне ничего не нужно рассказывать, — сказал Краснов, когда Алексеев вошел в его кабинет. — Ничего… Почему не живешь в общежитии? Нужно работать? Ну хорошо, только пусть ко мне грязные бабы не бегают! Ясно? — Краснов помолчал, потом неожиданно добавил: — Завтра приходи, может, мы дадим вам на двоих комнату, сидите себе и считайте…