Станислав Виткевич - Сапожники

• Название: Сапожники
• Автор: Станислав Виткевич
• Издательство: Известия
• Жанр: Драматургия
• Год: 1984
• ISBN: 5-206-00029-9

Научная пьеса с «куплетами» в трех действиях.

Станислав Игнацы Виткевич (1885–1939) – выдающийся польский драматург, теоретик театра, самобытный художник и философ. Книги писателя изданы на многих языках, его пьесы идут в театрах разных стран. Творчество Виткевича – знаменательное явление в истории польской литературы и театра. О его международном признании говорит уже то, что 1985 год был объявлен ЮНЕСКО годом Виткевича. Польская драматургия без Виткевича – то же, что немецкая без Брехта, ирландская без Беккета, русская без Блока и Маяковского. До сих пор мы ничего не знали

---

Тишина.

Саэтан (не оборачиваясь назад, обращается к публике). Теперь скажу я. Хорошо, что вы меня укокошили, – мне уже нечего бояться и я буду говорить правду: хороша на свете только одна вещь – индивидуальное существование в достаточных материальных условиях.

Все продолжают лежать на полу.

Поесть, почитать, попить, пописать, покурить и пойти поспать. Кроме этого, нет ничего – вот это и есть сучья пикническая философия. Ведь что представляют собой так называемые великие социальные идеи? Именно то, что я только что сказал, но не относительно лишь меня, а относительно всех. Даже маленький человек может стать великим, если он делает что-то для других, если он отрешается от себя и иначе поступать не может. Это величие «для всех» – я говорю это в кавычках, поскольку истинное величие проявляется лишь в индивидуальном напряжении воли и в степени ее воздействия на изменение окружающей действительности: мысль или воля, собранные в кулак, – это все равно. Так вот в повседневности малое преображается в великое. А вообще-то к чертовой матери такое понимание…

Гиперрабочий подходит к нему и стреляет из огромного кольта в ухо. Саэтан продолжает говорить, как будто ничего не произошло. Все постепенно поднимаются, только Фердущенко продолжает лежать на полу.

И все это совершенно независимо от того, является ли данный индивидуум фантазером и маньяком своей «над»-человеческой мощи или же слугой и выразителем интересов какого-либо класса, совершенно неважно какого…

Гиперрабочий (обращаясь к Саэтану). «Ты сменил поле сражения, мистер Сильвер», – как сказал ему Том Морган.

Княгиня (очень аристократическим тоном). Вставай, Фердущенко, это всего лишь какие-то символы, какая-то планиметрия бараньих мозгов, это только рассуждения и выводы, единственной целью которых является уничтожение всего человечества, это лишь…

Фердущенко встает и вынимает из чемодана прекрасный наряд «райской птички», в который начинает одевать княгиню: помогает ей снять жакет, прерывая тем самым словесное самокопание княгини, а потом надевает на нее извлеченные из чемодана вещи. Голыми остаются только ноги – над ними коротенькая зеленая юбочка, заканчивающаяся намного выше колен. В процессе одевания княгиня постепенно умолкает, еще какое-то время бормоча нечто невразумительное: брхмммомхикатчнагол.

Гиперрабочий. Сейчас начнется весьма неприятная комедия, однако по сегодняшним временам необходимая. Мне, правда, по моей невинности не следовало бы на все это смотреть – я все-таки четырнадцать лет просидел в тюремной камере, изучая политэкономию. (Обращаясь к подмастерьям.) Вы двое имеете дурацкое счастье или несчастье быть типичными представителями кустарей средней руки и будете в качестве таковых представлять нынешнюю власть. Вам повезло: вы будете вместе с представителями иностранных, временно фашистских государств – а это последняя маска капитала, загнивающего даже в самых отдаленных уголках этой земли, – так вот, вы будете пожирать с ними лангустов и всякие другие фондебобли. А потом пуля в лоб, смерть без пыток и мучений, – чего же вам еще, этого и так предостаточно. Шлюх у вас будет сколько угодно, но речь идет о ваших мозгах. (Свистит в два пальца.)

Появляется Гнэмбон Пучиморда – котиковое манто, «шляхетские» усы, как пучки соломы. Одет в национальный костюм из золотой ламы. Рот кривой, кривая сабля, две ручищи, словно грабли, шапка вроде дирижабля, с пером, красные полусапожки, глазки – круглые, как плошки.

Гнэмбон Пучиморда (поет, см. предшествующую ремарку).

Рот кривой, кривая сабля,
Две ручищи, словно грабли,
Шапка вроде дирижабля, с пером.
Красные полусапожки,
Глазки – круглые, как плошки.

(Корчит ужасные рожи.)

Я такой, какой я есть,
Обликов моих не счесть.
Соцьялист или фашист —
Копошусь, как в сыре глист.
Бабник или педераст —
Я такой и есть как раз.

Гиперрабочий. Прямо бедствие какое-то от этого Выспянского, как зараза. Садись, дуралей, рядом с этим трупом Великого Святого последней мировой революции, открывшей путь к Высшему Закону посредством поглощения средних слоев общества пролетариатом. Он, этот бедный старый идиот, должен быть живым, то есть мертвым символом, заменяющим нам ваших святых и все ваши мифы, господа псевдохристианские фашисты, превратившие вашу псевдоверу в нечто сверх меры отвратительное. Гнэмбон Пучиморда. Да! Правды нет – это доказал Хвистек.

Гиперрабочий. Помолчи уж, идиот! Биологический материализм как вершина диалектического взгляда на мир не переносит мифов и тайн второй и третьей степени. Существует только одна тайна – тайна живого создания и неосознанно составляющих его частей, рассеянных в темной, злобной, безбожной бесконечности.

Гнэмбон Пучиморда. Нельзя ли хоть минуту обойтись без этих лекций?

Гиперрабочий (холодно). Нет. Здесь, на этом клочке земли, все ясно и просто, как у фарнезийского быка, – вот так и должно оставаться до скончания мира. (Выходит, хотя, собственно говоря, не выходит, а оборачивается и продолжает говорить.) Гнэмбон принял нашу веру по убеждению – нужно же хоть как-то использовать этот старый помет. Ничто не должно пропадать зря, как у той самой пресловутой «хорошей» хозяйки, – брррр. В этом сила и правда нашей революции. Гнэмбон же является необходимым декоративным моментом в этом персифлировании мирских правительств.

Саэтан. Вот этот момент – главная надежда для всякого рода негодяев, надежда на то, что им удастся пережить Umsturz.[20] А что я? Я, значит, должен погибнуть, а эти подонки – выжить?

Гиперрабочий. Такой уж вы, Саэтан, несчастливый билетик судьбы вытащили. Раз и навсегда вам следует уразуметь, что никаких вопросов познания нет и быть не может – достаточно того, что существует статистика, и на том спасибо.

Стреляет в него из кольта. Гнэмбон усаживается рядом на мешке с шерстью, тупо тараща на публику кровавые глазищи. Это должна быть маска – живой человек такого изобразить не может. Фердущенко, который в это время уже закончил одевать княгиню, срывает с него шапку и делию – подбитую мехом накидку, – после чего надевает на Гнэмбона какое-то тряпье и фуражку с козырьком. Лохмотья покрыты какими-то белыми пятнами.

Гнэмбон Пучиморда. А это что такое белое?

Фердущенко. Вши.

Скурви (захлебываясь воем). Я прямо захлебываюсь воем, вспоминая утраченную жизнь и счастье. Может быть, ты, Олеандер, хоть раз в жизни сделал бы что-нибудь для меня? Месть благородного мечтателя – тебе не нравится эта роль? Спусти меня с цепи! Дай мне возможность честно и благородно поработать на каких угодно задворках, но при жизни. Я согласен быть нищим, последним из нищих сапожников, я для общественного равновесия заменю двух этих опижамленных негодяев (указывает лапой на подмастерьев). Только не то, не то, что они мне пророчат – извыться насмерть от страсти и тоски. Ауууу. Ауууу. Мм-ааа-уууу. (Воет и рыдает.)

Гиперрабочий. Нет, Скурви, что означает кожаный сапог, – твое имя символично. Ты был сапогом из кожи, болезненно нечувствительной к переменам в области духа, по аналогии с переменами и изменениями в области материи – человечества: ты подохнешь именно так. (Обращаясь к подмастерьям.) Ну, управляйте, правьте – а мы пойдем работать над совершенством технического аппарата, над структурой и аппаратурой динамизма и равновесия сил этой власти. Good bye!

Гнэмбон Пучиморда. До свидания. Скучно все это, как сцена ревности, как урок в первом классе, как ругань старой тетки или же, синтезируя эти сравнения, как первоклассная ругань старой тетки, когда она устраивает сцену ревности другой.

Появляется школьная доска с надписью «ТОСКА».

Тоска.

Гиперрабочий (медленно). Строжайше запрещено! (Выходит, громко стуча оловянными подошвами.)

1-й подмастерье fc иронией). Строжайше запрещено! Слыханное дело?! Эх! Всем готовиться к ночной оргии! Вранье это все, что он здесь наплел. Не существует никакой уходящей в бесконечность, тайной иерархической лестницы власти. (Обращаясь к княгине.) Одевайся, ты, профурсетка флердоранжевая!

2-й подмастерье. Вранье не вранье, а все-таки убить его вы бы не смогли. И потом, не совсем еще ясно, как там на самом деле обстоит со всякими тайными правительствами. Кто знает, может быть, они и есть в нашей общественной струк…

1-й подмастерье. Ладно, пусть все будет как есть. Не думать ни о чем, потому что смерть от страха перед самим собой поджидает нас на каждом углу. Фикция не фикция, но мы должны прожить нашу жизнь принципиально иначе, чем они, есть ли они или их не существует вообще. А скучно не будет, потому что идеи на фоне всеобщего отсутствия интереса к философским познаниям исчерпали себя до дна и умерли. Эх! Остается одно – упиться до чертиков. Как только появятся шлюхи для буржуйских танцулек и эфебы из Предместья Непокорных Оборванцев, а с ними тот кошмарный мерзавец, который живет на улице Шимановского в доме номер 17, тогда мы забудем на миг об этой ужасной и бессмысленной жизни, в которой самое ужасное то, что она осознана нами до конца. О боже, боже! (Падает на землю и рыдает.) Я реву как гимназистка, а отчего, даже сам не знаю. Такой вот буржуйский Weltschmerz[21] получается, сучка-вонючка танго танцевала. Рыгать мне от всего этого хочется.