Михаил Шаламов - Строгий заяц при дороге

• Название: Строгий заяц при дороге
• Автор: Михаил Шаламов
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 1988
• ISBN: 5-7625-0126-4

Михаил Шаламов родился в 1958 году. Журналист. Участник IV семинара молодых литераторов, пишущих в жанре фантастики и приключений. В 1980 году был победителем международного конкурса научно-фантастических рассказов, объявленного журналом «Техника — молодежи» и аналогичными изданиями нескольких социалистических стран.

Фантастические рассказы Шаламова опубликованы в журналах «Техника — молодежи», «Изобретатель и рационализатор», «Искатель», «Космос» (НРБ), в газете «Литературная Россия», в сборниках «Фантастика-82», «Литературное Прикамье», «Поиск-87».

Первая книга прозы молодого автора соединяет черты современной молодежной повести и пародии на масскультуру.

---

— Ну, чего тебе? — спросил он мрачно, когда мы прикрыли за собой дверь.

— Только ты меня и сможешь выручить! — я попытался придать своему голосу как можно более беззащитные и доверительные интонации. — Понимаешь, Хомяк пропал. А ведь вы с ним корешились. Может, он собирался куда-нибудь? И тут еще икона какая-то…

— Что ж, как говаривал мне один спец по сантехнике: «Негоже бросать друга в бидэ!» Помогу я тебе, Макс. Знаю и про икону. Хомяк мне ее даже купить предлагал, — и лик Пиявы тоже вдруг расцветился вовсе не свойственным ему добро- и простодушием. — Только Славка столько заломил за нее, что я отказался. Порекомендовал я ему одного денежного типа. Хомяк пошел к этому типу, и я Хомяка больше не видел.

— А что за тип? — поинтересовался я.

— Да грузин один с колхозного рынка. Гиви его зовут. Пойдешь к нему спрашивать?

Я кивнул.

— Думаю, ты его сразу узнаешь, — с готовностью выпалил Игорек, — у него шапка пошита из енота. Ни с кем не спутаешь. Не мужик, а денежный мешок. Только без пароля он с тобой просто разговаривать не станет. У тебя хорошо с деньгами? Придется раскошелиться. Возьмешь два ведра и пойдешь на базар. Там разыщешь Гиви, подмигнешь ему сначала правым, а потом и левым глазом. Потом купишь у него два ведра грейпфрутов. Не перепутай: грейпфрутов, а не картошки! Расплатишься с ним, как положено, и только потом спрашивай его о чем пожелаешь!

«Пароли какие-то, — подумал я, — того и гляди на шпиона нарвешься или на предателя родины. Надо бы с ними поосторожнее!»

Совсем мне перестало нравиться предстоящее мероприятие. А Игорек уже снова тащил меня за стол. Только я отказался и покинул эту компанию, провожаемый грустным взглядом Ники и золоченой ухмылочкой Зуева. Век бы мне этой рожи не видывать!

— А ты поостерегись! — сказал я Игорьку на прощание. — Эти твои штучки с одеколоном дурно пахнут. Ульяна, хоть и длинная до неприличия, а восемнадцати ей явно еще нет. За спаивание таких деточек законом конкретный срок выдается, и я тебя покрывать не намерен!

— А я что? — ответил Пиява. — Я ей в рот не наливаю. Сама пьет, дура! А мы только смотрим. Развлечение у нас сегодня такое — смотреть, как Ульянка одеколон пьет…

Сам не знаю почему, но переночевал я у Аси в кухне, на раскладушке. Мне казалось, что так она будет меньше нервничать. Но она все-таки нервничала и плакала всю ночь.

В восемь утра, за чаем, я машинально повторял про себя: «Гиви… шапка из енота… новенькая десятка…» В чем-то Зуев меня обманул. Вот только в чем? И тогда я решил вернуться к Игорьку и устроить ему допрос с пристрастием.

Красноглазая, как кролик, Аська собирала сына в детский сад. Я улыбнулся ей ободряюще, влез в шубу и вышел из дома. За ночь деревья покрылись свежим инеем, прохожие прятали в воротники разноцветные носы, а на придорожных сугробах прыгали от холода обалделые воробьи.

До Зуева было два квартала. Я одолел их, не успев как следует замерзнуть. Поднялся по лестнице, позвонил в знакомую дверь. На звонок не открыли, но дверь подалась от прикосновения моего локтя. Я вошел в куцую прихожую и деликатно кашлянул, предупреждая о себе. Отсюда был виден уголок стола с остатками вчерашней пирушки, в воздухе застоялся густой запах одеколона. Поставил ведра, вошел.

Комната плавала в сумраке от задернутых штор, и лишь острый фонарный луч, который падал в щель между занавесками, лежал поперек фигуры Игорька, ничком распластанного между столом и зеркалом.

Мне еще ни разу не приходилось видеть у людей мозги поверх прически, но здесь с первого взгляда было понятно, что правды от Игорька мне услышать так и не доведется…

Я сел, где стоял, борясь с подступающей тошнотой. Весь мой недавний пыл бесследно улетучился. Уйти бы сейчас из этого страшного места, да куда скроешься? С минуту сидел я, противно потея, с закрытыми глазами и тряс головой. Потом думал. Вчерашние мальчики-девочки могут и на меня показать в случае чего. С них станется. Значит…

Я попытался унять противную дрожь в руках, взял со стола и тщательно вымыл под краном свои вчерашние бокал и тарелку с прилипшими к ней остатками салата. Протер шарфом дверные ручки, которых касался руками. Не хватало мне только обвинения в убийстве! Так, что еще? Взяв со стола флакон с недопитым «Шипром», я выцедил его на сидение стула. Теперь и овчарки меня не унюхают! Пустой пузырек—в карман. А в пепельнице я, помнится, вчера оставил окурок… Кажется, все!

Стараясь не смотреть на труп, на багровые сгустки в светлых волосах, я по краешку ковра прошел в спальню. Там, на широкой кровати разметалась в тяжелом одеколоновом сне Ульяна.

Вот, значит, как… Игорька я никогда не любил. С ним был связан далеко не самый приятный отрезок моей биографии. Но я знал его с детства, а друзей детства терять всегда тяжело, даже если они тебе и не друзья больше.

Я уже стоял в дверях, когда меня пронзила нежданная мысль: «А ведь ты поступил, как скотина последняя, Максуд Александрович! Милиция все равно будет тебя искать — не прошел незаметно твой вчерашний визит — и доставишь ты только лишнюю мороку милиции». Это заставило меня вернуться в комнату. Двигаясь, как сомнамбула, я зацапал потными руками зеркало и полированный стол, шкаф и экран телевизора, перетрогал все бутылки и рюмки. Нет, никто не обвинит меня в трусости или подлости! Вот так.

Из автомата на углу я позвонил в милицию. Будет лучше, если оперативники приедут до того, как проснется Ульяна. А то наделает девка каких-нибудь глупостей.

— Ваша фамилия? — раздался в трубке голос выслушавшего меня милиционера.

— Аблакатов, — ответил я и скорее повесил трубку. Нет, не избавиться мне сегодня от гадкого чувства. Но Зуева я не жалел ни минуты. Дрянь был парень. Когда перед уходом в армию я оказался в безвыходном, по моему мнению, положении, Игорек предложил мне долю в своем «деле». В те годы в самом разгаре был джинсовый бум, и Зуев, вовсе не обделенный от рождения предприимчивостью, делал на штанах свой маленький бизнес. Он тогда вкалывал разнорабочим в типографии и завел там нужные знакомства. По его просьбе молоденькая дурочка из цинкографии изготовила для него клише с рисунком «лайбла» фирменных джинсов «Вранглер». Почему я назвал эту девицу дурочкой? Да потому, что, вкусив запретного плода, она начала изготавливать для себя на работе всякую всячину и на этом погорела. А Игорек остался в стороне, чистеньким. Ничто не мешало ему делать оттиски с этого клише на коже, а готовыми «лайблами» украшать зады дешевых польских джинсов. Фирменные «флажки» вышивала ему гладью другая дурочка. Таким образом, Игорек имел с двух дур приличный капиталец. Впрочем, почему только с двух? Ведь те, кто выкладывал за зуевский «самопал» по две сотни, были нисколько не умнее подружек Игорька. Да и я был ничем не лучше этих недоумков, когда взялся за двадцать процентов с оборота продавать для Зуева эти штаны. Если бы не армия, не знаю, до чего бы я на этом поприще докатился!

У Зуева был несоветский талант заставлять на себя работать. Был у него нюх на деньги, изворотливый ум, было кое-какое обаяние. Он слыл красивым парнем, и девчонки ходили за ним табуном; дружков себе подбирал по принципу обратной пропорциональности веса кулаков и головного мозга. А вот теперь и его собственный многохитрый мозг лежит на истоптанном ковре красной слякотью — значит, не сработала в чем-то зуевская система и не понадобятся ему больше его несоветские таланты.

Утро едва перевалило за девять часов, а на рынке уже вовсю шла торговля. Огромные тетки-колхозницы ворочали мешки с картошкой; терпеливые «божьи одуванчики», словно рыбаки у лунок, хохлились над кучками моркови и свежей, не поддрябшей еще редьки; знойные горбоносые дети гор в дорогих шапках бойко жестикулировали над россыпями южных яблок, хурмы, мандаринов и других субтропических разностей.

Под пышным холмом енотового меха были густые черные брови, две широко расставленные карие черносливины, крупный классический нос с горбинкой, усы. Еще ниже — мягкая шведская дубленка задумчиво-сиреневатых тонов, еще ниже — гора крупных желто-зеленых грейпфрутов и скромная бумажка: «5 РУБЬ КИЛОГРМ».

Я протянул Гиви пригоршню мятых купюр и, старательно подмигивая ему разными глазами, изъявил желание приобрести у него два ведра отборных грейпфрутов. И только тут я хватился: оба Аськиных ведра остались стоять в прихожей покойного Игорька. А Гиви долго смотрел на меня, наливая нос и белки глаз пунцовым соком. Потом он нащупал на вершине фруктовой пирамиды крупный тяжелый плод и бросил его мне в лицо.

Очнувшись, я понял, что лежу на снегу. Яростный профиль грузина нависал надо мной, а в глазах читалась такая ненависть, что оставалось только надеяться, что у него нет при себе кинжала.

— Цудиа, — сказал я по-грузински. — Мцива. Ме тавс цудад вгрдзноб!