Генри Олди - Я возьму сам

• Название: Я возьму сам
• Автор: Генри Олди
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-07245-4

В этом романе, имеющем реально-историческую подоплеку, в то же время тесно соприкасаются миры «Бездны Голодных глаз» и «Пути Меча». При совершенно самостоятельной сюжетной линии книга в определенной мере является первой частью цикла «Путь Меча» — ибо действие здесь происходит за несколько сотен лет до «Пути»…

Арабский поэт X-го века аль-Мутанабби — человек слова и человек меча, человек дороги и человек… просто человек, в полном смысле этого слова. Но в первую очередь он — поэт, пусть даже меч его разит без промаха; а жизнь поэта — это его песня. «Я возьму сам» — блестящая аллегорическая поэма о судьбе аль-Мутанабби, эмира и едва ли не шахиншаха, отринувшего меч, чтобы войти в историю в качестве поэта.

А судьба эта ох как нелегка… В самом начале книги герой, выжив в поединке с горячим бедуином, почти сразу гибнет под самумом — чтобы попасть в иную жизнь, в ад (который кому-то другому показался бы раем). В этом аду шах, чей титул обретает поэт — не просто шах; он — носитель фарра, заставляющего всех вокруг подчиняться малейшим его прихотям. И не просто подчиняться, скрывая гнев — нет, подчиняться с радостью, меняясь душой, как картинки на экране дисплея. Вчерашний соперник становится преданным другом, женщины готовы отдаться по первому намеку, и даже ночной разбойник бросается на шаха только для того, чтобы утолить жажду боя владыки. Какой же мукой оборачивается такая жизнь для поэта, привыкшего иметь дело пусть с жестоким, но настоящим миром! И как труден его путь к свободе — ведь для этого ему придется схватиться с самим фарром, с черной магией, превратившей мир в театр марионеток.

И сколько ни завоевывай Кабир мечом, это ничего не изменит, потому что корень всех бед в тебе самом, в тебе-гордом, в тебе-упрямом, в том самом тебе, который отказывается принимать жизнь, как милостыню, надсадно крича: «Я возьму сам!»

---

— Дирхем и три медных даника за оба рыла, — хрюкнул левый мордоворот, нимало не интересуясь, кто такие путники и по какой надобности едут. Да и то сказать: даже проезжай через заставу разбойный люд с намерением позабавиться в Медном городе — разве ж признаются? А на роже редко у кого написано: я, люди добрые, вор и разбойник. Разве что клеймо палаческое на лбу стоит; да и то клейменых лучше заставщиками нанимать, чтоб злее службу вершили, а на лоб и треух недолго сдвинуть. Я, значит, сдвинул, а ты плати пошлину и проезжай.

Без лишних разговоров.

Шах-заде развязал тесемки кисета и, не слезая с коня, кинул заставщику золотой кабирский динар. Этого должно было хватить с лихвой: сколько бы ни стоил местный дирхем, пускай даже и больше двух третей динара, вряд ли въездная пошлина могла превышать золотой!

Монету прямо на лету словно жаба языком слизала; и мордоворот уставился на свою ладонь, как если бы пытался разобраться в линиях жизни и удачи.

Напарник, глухо сопя, заглядывал через плечо.

— Гляди, и у этих такие же, — пробормотал он, пока первый обстоятельно пробовал монету на зуб.

Суришара передернуло: вонзить зубы в изображение обладателя священного фарра, отчеканенное на монете — это ли не варварство и святотатство?! Однако юноша сдержался. В здешних горах явно свои законы (небось, те, которые дуракам не писаны!); местные дикари, возможно, вообще ничего не знают об истинном порядке вещей, как и упрямые горцы его родных краев… Ничего, они узнают! И те, и другие!

Дайте только срок.

— Вкусно! — с уважением протянул левый заставщик, а правый отобрал у него динар и сам стал прикусывать подачку, пофыркивая от удовольствия. — Езжайте, люди добрые, дастарханом вам дорога…

И двинулся к странному приспособлению, состоявшему из деревянного ворота с ручкой, цепи, толстой измочаленной веревки и еще каких-то воротков поменьше. Зазвенела, натягиваясь, цепь, детина крякнул, поднатужась, пустил обильные ветры — и суковатый ствол начал медленно подниматься, освобождая путникам дорогу.

«Вишь ты: дикари, да не совсем», — честно признал юноша.

Уже проехав под поднятым стволом, он вдруг, повинуясь какому-то наитию, обернулся и поинтересовался у заставщика:

— А скажи-ка, любезный, кто расплачивался с вами такой же монетой, как мы? Не трое ли путников: долговязый старец с бородавкой под носом, наглая девица и…

Рука шах-заде скользнула в развязанный кисет.

— …И здоровый дядька! — возликовал мордоворот, умудрившись поймать брошенный динар, ловко зажав его между плечом и щекой. — Одежа жеваная, рваная, а глазищи хи-итрющие! На роже шрам, да и слепому видно: всласть пожил… Пальцев на руке не хватает; и еще зубов.

— Зубов? На рука? — искренне изумился Джуха, но шах-заде мигом перебил своего проводника:

— Давно они проехали?

— Да с третий час будет. Уже в городе, небось.

— Ниче, отыщем! И ты их зарезать, — утешил юношу Джуха, когда, уже в сумерках, они проезжали под аркой городских ворот.

Суришар искренне надеялся, что горец окажется прав.

Глава четвертая,

где излагаются многие соображения относительно дурных наклонностей золотых баранов, вспыльчивых юношей с усиками чернее амбры, ночных гроз и невезучих собак, но так и не раскрывается тайна ужасного воя в горах, хорошо известная всякому чабану от перевала Баррах до вершины Тау-Кешт. 1

Постоялый хан со многими коновязями, верблюдовязями и даже одной слоновязью располагался совсем близко от крепостной стены. Рыскать по темным улицам в поисках бывших спутников не имело никакого смысла — те, скорее всего, давно устроились где-нибудь на ночлег. «Возможно, прямо в этом самом хане!» — мелькнула у Суришара мысль. Увы, надежду на скорую месть не замедлил развеять бритоголовый ханщик, когда шах-заде набросился на него с расспросами. Отведя Суришара в тень вековых карагачей, ханщик подробнейшим образом выслушал юношу, особо замечательные эпизоды упросил повторить, сочувственно хмыкнул, всплеснул руками, пересказал с десяток подобных историй, где мститель благополучно настигал обидчика…

Ханщику очень хотелось поговорить со свежим человеком. И толку от его сочувствия было чуть: поиски в любом случае откладывались до утра.

— Ниче, не уйти! — успокаивал юношу Джуха, налегая на заказанный его спутником плов и вино. — Утром конь тебе купать. Красный конь купать, быстрый. Потом враг найдешь. Зарежешь. И дом поедешь. Ай, хорошо!

Слова горца и уют хана малость успокоили Суришара. А вскоре выяснилось, что здесь не только вкусно кормят: кельи оказались чистые, с белеными стенами, с мягкими тюфяками; и без клопов или блох, что было вообще удивительно.

Проснулся юноша ни свет ни заря — солнце еще только боком выползало из-за горизонта, а шило в седалище успешно подняло Суришара на ноги. Он растолкал ворчащего спросонья Джуху (постелью горец не воспользовался, отдав предпочтение дорожному кожуху); и они отправились на базар.

Город не произвел на шах-заде особого впечатления: он-то ожидал увидеть невесть что (что именно, он и сам не знал), а тут — смотри-моргай. Кривые улочки, высокие дувалы закрывают дома, площадь вымощена булыжником… Город был заметно меньше не только родного Кабира, но даже Хины или Харзы, где Суришар успел побывать. Лишь общественные хаузы-водоемы, аккуратно выложенные голубой плиткой и оттого на удивление чистые, а также высоченные башни храмов были Суришару в диковинку. «С хаузами они здорово придумали, — решил юноша. — Стану шахом, прикажу, чтобы и в Кабире так было.»

И через минуту их захлестнула базарная разноголосица.

— Ай, слава славная! — туманно возвестил горец, потирая ладоши. — Пропустил, радость мой, вывел!.. ай, молодца…

И еле-еле успел вовремя ухватить своего спутника за локоть — иначе шах-заде уже готов был купить у лишайного прохвоста двух красавиц, подобных луне и вполне способных нянчить внучат. Прохвост был отогнан взашей, обиженные красавицы воспеты, но не куплены; и Джуха, игнорируя призывные вопли торговцев сластями и фруктами, лезущих под ноги попрошаек, разноцветье тканей со всех концов света, оглушительный гомон и дурманы из лавок, торгующих благовониями…

Короче, превратясь в каменного истукана, равнодушного к радостям бытия, горец поволок обалделого Суришара прямиком к конному ряду.

Здесь уж настал черед шах-заде: уж в чем — в чем, а в лошадях юноша разбирался. И теперь сам повлек Джуху мимо бородатых гуртовщиков — все, как на подбор, в дерюжных халатах, подпоясанных веревками, с полами, заправленными в холщовые штаны. Ведь ясно и без разглядывания: кони тут продаются мужицкие — ширококостные, коренастые, с огромными копытами, размером и твердостью напоминавшими головы продавцов. На таких ломовиках только землю пахать или зерно на мельницу возить! Нет уж, Джуха, пошли, пошли, кончай глазеть! — и вскоре тяжеловозы уступили место настоящим бегунцам.

Разочаровав Джуху донельзя.

Суришар долго приглядывался к стройному гнедому трехлетке, чья грива была заплетена в мелкие косички. Зашел сбоку и спереди, резко взмахнул ладонью перед самой мордой: нет, не подслеповат скакун, отпрянул, захрапел!.. ощупал бабки, суставы, понюхал копыта, проверил на шагу и рыси. Всем хорош конь: стать лихая, легок на ногу, хотя сразу видать — долгой скачки не вынесет. Но тут шах-заде спохватился, вспомнив старое правило, усвоенное еще от дворцового конюшего: если сразу конь глянулся, если глаз прикипел — бери, сколько бы ни стоил! Нет денег — в долг бери, умоли, угони, укради, или душа соком изойдет! А ежели задумался, прикидываешь, весы уравновешиваешь — отойди, брось маяться!

Не про тебя конь, не нужен он тебе.

Да и ты — ему.

Это правило всегда действовало безотказно, и юноша отправился дальше.

А потом он увидел.

Чалый красавец-скакун заговорщицки косил на него влажным лиловым глазом, вскидывал узкую, щучью морду, чуть ли не подмигивал: бери, не прогадаешь! Я — твой! Одного взгляда Суришару хватило, чтобы понять: конь прав. Рождены друг для друга.

И юноша полез за пазуху: доставать кисет.

Торговаться шах-заде не умел в силу происхождения, но теперь настала очередь верного Джухи. Спорили всласть: долго и упорно, ударяя шапками оземь, призывая в свидетели всех и каждого — людей и богов, зверей и демонов, купцов и прохожих, Дядь-Сарта и Горный Смерт — но в итоге ушлый Джуха сбил-таки цену почти на треть.

Впридачу выдурив роскошный ковровый чепрак.

Солнце близилось к полудню, когда они вернулись в хан.

— Все, парня. Мне вертайся надо. Удачи!

Оставаться в незнакомом Городе и в одиночку пускаться на розыски беглых хирбедов было тоскливо, но — ничего не попишешь. Джуха, совершенно чужой ему человек, и так сделал больше, чем лучший друг или родной брат. Пора и честь знать.

Суришар щедро расплатился с проводником, а также за аренду взятого напрокат конька (цену двоюродный кровник Джухи заломил такую, что впору было вернуться, согреть сердце традиционным способом горцев!). Но возвращаться шах-заде не стал. И торговаться опять не стал. Лишь вздохнул тихонько и долго смотрел вслед, пока кожух и папаха не скрылись за поворотом.