Юлия Латынина - Колдуны и министры

• Название: Колдуны и министры
• Автор: Юлия Латынина
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-058013-2, 978-5-271-23167-4

Когда великая империя стоит на пороге пропасти, когда нищие требуют хлеба, а торговцы – Конституции, когда благонамеренные реформы утонули в крови, и провинции отпадают от столицы, как лепестки увядающей хризантемы, когда каждый мятежник величает себя спасителем государства, – сможет ли стальная воля и стальной меч отчаянного храбреца победить всех – даже тех, кто опередил его мир на тысячелетия?

---

Ожоги не прошли. Днем к Киссуру зашел Мелия, тоже явившийся в Архадан, принес приглашение госпожи Архизы на вечер. Киссур отказался.

– Отчего же, – удивился Мелия. – Вечер, всем известно, надолго не затянется. Госпожа Архиза – добродетельная женщина, когда мужа дома нет, она выпроваживает гостей очень рано… всех… или почти всех.

Тут Киссур вспомнил, что госпожа Архиза вчера дала ему поручение. Она вышила шелком белку-ратуфу на сосне, в дар храму Исии-ратуфы. Картинка была готова, недоставало стихотворной подписи. Госпожа Архиза, полагаясь на вкус Киссура, просила составить и вывести подпись. Киссур понял, что ему надо обязательно прийти и принести подпись. Спросил робко Мелию – какой бы цвет тут подошел.

Глаза Мелии вдруг закатились внутрь.

– Я бы выбрал розовый, – тоненько сказал он, и продиктовал надпись.

День был бесконечен. Левая рука ныла от ожога, правая – от дурацких бумаг. Зашел Нахира, тот чиновник, который вместе с разбойником угощал яшмового аравана, просил в долг. Киссур сказал, что у него самого ни гроша, – только давеча лавочник прислал из уважения штуку трехцветного шелка. Нахира ушел с шелком и через час вернулся с сорока «единорогами». Двадцать «единорогов» он хотел отдать Киссуру, но тот сказал, что почтет себя обесчещенным, и заставил взять все деньги.

Вечером Киссур был грустен, держался в стороне: как он мог забыть о просьбе про вышивку! Госпожа Архиза спросила, что с его рукой. Киссур ответил, что распоролся о гвоздь. При этом так покраснел, что Архиза подумала: «Напился, верно, выше глаз, и налетел в потемках, бедняжка». Когда гости уже расходились, Архиза сказала:

– Да, Киссур! Приходите завтра в полдень, мне нужно дать вам поручение.

Поручение оказалось самым незначительным. Киссур мял готовую вышивку в рукаве. Он догадался, что если унести ее с собой, можно будет прийти еще раз. Киссур уже откланялся, как вдруг Архиза, вздохнув, строго сказала:

– Друг мой! Я требую от вас объяснений!

– От меня? – пролепетал Киссур.

– От кого же еще! Со времени вашего возвращения вы совершенно пренебрегаете моим домом. Я понимаю – наше захолустье… Я слышала – вы часто бываете у господина Афоши.

Архиза вдруг пересела на диван, возле которого стоял Киссур, взяла его за руку, заглянула в глаза и спросила:

– Скажите честно, – господин Афоша обещал вам покровительство? Вы пользуетесь каждой минутой, чтоб оказаться в его доме.

Киссур совершенно растерялся от такого обвинения.

– Я… – начал он.

– Не надо, – живо перебила Архиза, – не оправдывайтесь! У вас впереди жизнь. Я, бедная женщина, мало могу, а от господина Афоши зависит ваше будущее, – но прошу вас, Киссур, не надо делать этого так явно: ведь и мне вы чем-то обязаны.

Киссур готов был разрыдаться.

– Но, сударыня, – воскликнул он, – клянусь, господин Афоша ничего мне не обещал! Я вовсе не для этого…

Он замолк и покраснел.

– Почему же вы избегаете меня? – спросила Архиза.

Киссур молчал. Обоженная рука его заныла. «О, Великий Вей, – подумал он, – сейчас я все скажу, и она меня выгонит».

– О, я догадываюсь, – сказала Архиза, – признайтесь, вы влюблены!

Киссур помертвел.

– Да-да, вы влюблены, – продолжала Архиза, слегка сжимая его запястья, – ваши щеки краснеют, ваше сердце бьется чаще. И я знаю, в кого – в дочь господина Афоши. Я угадала?

Киссур закрыл глаза и сказал:

– Вы правы, сударыня, я влюблен, давно влюблен… Нет, – не будем говорить об этом.

«Однако, – подумала Архиза, – либо он слишком играет в робость, либо… Фи, эти мальчики из окружения Харрады, которые грешат только задним числом».

– Не бойтесь меня, – сказала Архиза. – Я имею право все знать. Скажите, любит ли она вас? Встречались ли вы?

– Ни разу, – честно признался Киссур.

– Я могла бы вам помочь, быть вашим доверенным лицом, – продолжала Архиза, вдруг краснея и пряча глаза. – Ах, Киссур, я не знаю, почему, но я на все готова для вашего счастья.

– Ах, сударыня, ваше участие бесполезно. Я не люблю дочь Афоши… Я… Это…

– Так кого?

– Ах, что с того! Эта женщина замужем!

– Да, – промолвила Архиза, опустив головку и прикрываясь веером, – так уж устроен мир. У мужчины может быть две жены, а у женщины не может быть двух мужей…

Голос ее звучал необыкновенно нежно. В гостиной, несмотря на дневной час, был полумрак, тростники и травы на гобеленах колыхались, словно живые, и потолок мерцал янтарными сотами.

– Грех, – сказал Киссур, – любить замужнюю женщину! В древности за такое рубили голову, а признаться в любви – преступление. Что будет, если я признаюсь?

Архиза засмеялась и шутливо обмахнула его веером:

– Думаю, что наказание будет равно преступлению.

Киссур упал перед ней на колени и неловко зажал перевязанную руку. Внутри все так и запылало. Киссур опомнился. Он вскочил, сткунул зубами, поклонился, и, оборвав занавеску, выпрыгнул в раскрытое окно.

Архиза подбежала к окну, глядя ему вслед, потом повернулась: шелковая вышивка так и осталась под креслом. Женщина подняла ее. «Составить надпись под вышивкой» – это была обычная просьба на женских посиделках. Женщина вышивает, мужчина надписывает.

Надпись под белкой-ратуфой была – розовая. Архиза шваркнула вышивкой об пол и начала топтать ее каблуками: «Так я и знала, – кричала она, – негодяй! Розовенький! Побратимчик! То-то он не может забыть своего дружка Харраду».

Вечером Архиза, при гостях, смеялась и шутила с молодым господином Мелией. Когда пришло время прощаться, оказалось, что носильщики Мелии куда-то пропали, и Мелия остался после всех гостей – дожидаться нерадивых слуг.

* * *

Расставшись на ближайшей развилке с разбойником Нишем, Бьернссон пошел в городок Ладун, к местному судье Кенешу, человеку добродушному и почти честному, одному из немногих чиновников, которых Бьернссон уважал, а от него – к начальнику Белоснежного Округа по имени Сият-Даш.

Управа Сият-Даша поражала воображение: на вершине холма, попирая пятой безобразные глиняные карьеры и похожие на соты домики, со стенами, такими высокими, словно они были привешены к облакам, она казалась уже не управой, а замком, равно как и сам Сият-Даш, – не чиновником, а князем.

Сият-Даш встретил яшмового аравана у ворот.

– Большая честь, – сказал он, – приветствовать вас в моей управе! Великий Вей! Вы поистине творите чудеса! Говорят, во всех тех местах, где вы побываете, сумма уплачиваемых государству налогов возрастает в два раза, – даже у злостных неплательщиков пробуждается совесть!

Вечером Сият-Даш, чрезвычайно довольный, приказал начинать домашний праздник.

Гостей было человек шесть. Стали разносить подарки. Бьернссон развернул свой короб: там лежал белый шерстяной плащ с капюшоном, и десять маленьких серебряных слитков с казенной печатью.

Яшмовый араван покачал головой:

– Я не могу принять эти деньги.

Судья Кенеш вздохнул:

– Это хорошо, друг мой, что вы презираете деньги и служите нам укором: если б вся ойкумена следовала вашему примеру, жизнь была б гораздо проще.

– Я вовсе не служу вам укором и не презираю деньги, – возразил Бьернссон, выразительно оглядев роскошное убранство зала. – Но я много брожу, и брожу ночью и по лесам. Сейчас столько обездоленных! Многие знают о яшмовом араване и о том, что у него никогда нет денег. А если б они были? Зачем же вводить людей во искушение?

Судья Кенеш вздохнул и согласился:

– Ваши суждения глубоки и верны. Я думаю, что главное зло от денег – не в том, что они нажиты нечестным путем, а в том, что они вводят неимущих во искушение завладеть неправедно нажитым.

Один из гостей наклонил голову и проговорил:

– Это хорошо, что вы не смущаете народ деньгами… Есть, однако, и другие способы. Вот хотя бы – творить чудеса и называться яшмовым араваном.

Хозяин всполошился:

– Вы непочтительны к моему гостю, господин Ахотой!

Бьернссон сказал неловко:

– Я не творю чудес, и только невежественные люди называют меня воскресшим Арфаррой.

Судья поспешил переменить тему, заговорили о музыке и гармонии. Но гармонии не было, а была ночь, и обрезок луны, и задернутые от оборотней зеркала, и стена с вертушками и часовыми, и глиняные карьеры далеко внизу.

Плохо, ох, плохо! Доселе только крестьяне называли его яшмовым араваном, а вот теперь, второй раз за три дня, он слышит это от чиновника. Бьернссон подумал об аресте, как о вещи неизбежной, и тихонько погладил роговое кольцо, которое ему дал на прощание недовольный разбойник Ниш. Бьернссон вдруг представил себя перед первым министром, с руками, продетыми в деревянные кольца. «Бог мой, – подумал Бьернссон, – ведь он прикажет меня повесить – и умоет руки».

Наконец подали десерт, и судья Кенеш, глядя на яшмового аравана, сказал:

– В том, что араван Арфарра в свое время творил чудеса, нет ничего непристойного. Потому что он был монахом-шакуником, а монахи-шакуники творили чудеса, не прибегая к сверхъестественному. И я даже слышал, что когда они вызывали бесов, то бесы рассуждали, придерживаясь рациональных начал и не очень-то вдаваясь в потустороннее.