Анна Кирьянова - Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

• Название: Охота Сорни-Най [журнальный вариант]
• Автор: Анна Кирьянова
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Меерзон начал осознавать наличие души очень рано, еще в кошмаре концентрационного лагеря, где мерзлые трупы такие же скелетообразные заключенные складывали в настоящую поленницу возле крематория. Мальчик смотрел на желтые ноги и руки, на волосы, потерявшие блеск и тепло, на застывшие, как студень, глаза мертвецов — они нисколько не походили на тех, кем были еще вчера. Трупы казались ему грудой заскорузлой и поношенной одежды, выкинутой на свалку. Куда же делись те, кто носил это одеяние из мяса и костей, кто своим присутствием оживлял и одухотворял эту ныне холодную мертвую плоть? Женя смутно помнил рассказы бабушки Двойры о потустороннем мире, Шеоле, где находятся души после расставания с телом, но этим его религиозные познания и ограничивались.

В больнице, в отделении для тяжелобольных, Женя снова и снова возвращался мыслями к этой загадочной теме, она позволяла ему размышлять, философствовать, духовно расти в стране, где материализм стал фундаментом всего общества, всех мыслей и настроений среди простых людей и интеллектуальной элиты. Постепенно Женя, сам того не замечая, стал идеалистом: он поверил в господство духа над материей, что было вредным и крайне опасным заблуждением. Идеалисты описывались только в учебниках по философии: их почти полностью истребили во время революции. Они были страшнее стиляг и фарцовщиков, ужаснее пьяниц и хулиганов, идеалисты были сродни врагам народа и предателям Родины. Классики марксизма-ленинизма давно заклеймили идеализм, а безвестный советский юноша Женя Меерзон, без пяти минут врач, незаметно скатился в это гнилое болото. Рассуждения Жени во многом были наивны, отрывочны, но он опирался на опыт, которого у него было предостаточно.

Мертвый человек и живой — две разные вещи, в живом человеке есть нечто, что делает его тем, кто он есть. Люди чувствуют свою смерть, предвидят ее, у них бывают сновидения, в которых они прозревают будущее.

Смерть косит свой страшный урожай в определенные дни и определенные часы — вот факты, с которыми пришлось столкнуться медику и практику Жене Меерзону. Он обратил внимание, что больше всего смертей бывает ночью в пятницу, вернее, не ночью, а в серые предрассветные часы. Даже те, кто боролся за жизнь с нечеловеческим отчаянием и мужеством, те, у кого врачи уже начали находить благотворные признаки выздоровления, улучшения, вдруг теряли силы и судорожно хватали ртом воздух, цепенея и задыхаясь. Врачи и медсестры знали, в чем дело — в этой проклятой пятнице и проклятых часах перед утром, перед новым днем. Видно, в эти часы душа человека особенно слабо связана с телом, особенно непрочно держится за свое земное обиталище. Огромное количество летальных исходов, конечно, портило отчетность, вызывало разные нарекания, придирки и даже проверки, поэтому именно в пятничную ночь дежурить никто не хотел и не любил.

Безотказного Женю буквально умолил его сменщик, тоже студент четвертого курса мединститута, решивший поехать на выходные к родителям в областной городишко. “Я тебе, Женька, привезу варенья вишневого! — соблазнял колеблющегося Женю будущий доктор. — Я тебе привезу даже варенья из виктории, у меня родители высадили в огороде эту чудо-ягоду, ее на Урале еще ни у кого нет! Какой аромат!” — соблазнитель глубоко вдыхал воздух и жмурил глаза от предполагаемого наслаждения. Не стоит забывать, что Женя был бедным студентом, не имеющим ни одного родственника, который мог бы немного подкормить тощего сухопарого медика, всего себя отдавшего науке. Как часто в Жениных практичных мечтах о квартире возникали соблазнительнейшие образы пирожков и котлеток, салатов и борщей, овощной икры, сочащейся растительным маслом, сладкого штруделя и нежнейшей рыбы-фиш! Мысль о полной банке варенья, полученной в единоличное пользование, была очень заманчивой. Женя, скорее всего, согласился бы и “за так”, но теперь он дежурил с энтузиазмом и надеждой. Кроме того, скоро ему предстояло отправляться в довольно длительный лыжный поход с ребятами, так что уговор с товарищем был, в общем, кстати. Женя отдежурит эту тяжелую ночь, останется еще на сутки, отдежурит свою смену, а потом со спокойной душой пойдет по снежной целине, среди кедров-великанов, со своими верными друзьями…

Придя в ординаторскую, студент отрезал кусок серого хлеба от принесенной с собой булки и налил кипятку из большого титана, в котором грели воду для врачей и больных. Это был весь его ужин, сегодня даже повезло, он смог купить в вечернем магазине последнюю булку хлеба на последние рублишки, оставшиеся до стипендии. Хотя Женя был очень экономен, деньги быстро расходились на всякие нужды: плохо жить совсем без родственников! Даже пуговицу, оторвавшуюся от пальто, следует купить, носки — заштопать самостоятельно, а для этого нужны иголки и нитки; приходится тратиться на приобретение кастрюльки и сковородки, которые можно было бы просто взять во временное пользование у своих родных… Кроме того, ребята то и дело перехватывали у доброго медика рубли в долг, “до стипухи”, но часто, очень часто забывали отдать то, что взяли. Конечно, это была мелочь, но весь Женин бюджет складывался из мелочи; он, как говорится, жил на медные деньги в твердой уверенности, что скоро обретет успех и богатство. Крошечной зарплаты медбрата хватало, только чтобы иногда разнообразить обычно чрезвычайно скудный стол и на кое-какую одежду, к которой Женя относился с крайней бережливостью и осторожностью. Есть же ему хотелось всегда, иногда — так же сильно, как в фашистском концлагере. Но там все чувства были притуплены, размыты, словно сознание хотело отгородить себя от невыносимых ужасов окружающего мира, а в нынешней жизни Женя испытывал настоящий волчий голод, раздирающий пустой желудок на части. Конечно, будь Меерзон похитрее, он завел бы дружбу не с сиротой Феликсом, часто державшим зубы на полке, а с каким-нибудь студентом из деревни или областного городка, откуда к счастливцу поступали бы сказочные лакомства и гостинцы в виде крупного картофеля, маслянисто-желтого на разломе, кусков обсыпанного серой солью сала, банок с огурцами и вареньем. Женя вспомнил про обещанное варенье и забеспокоился: а вдруг товарищ забудет про него? Он с аппетитом ел хлеб, запивая кипятком, одновременно прислушиваясь к происходящему в отделении. До его дежурства оставалось минут пятнадцать-двадцать.

В ординаторскую вошла медсестра Леночка, создание легкомысленное и воздушное. Халат Леночка сильно заузила, ушила, чтобы блистать великолепной фигурой с тонкой, как ножка фужера, талией; заодно она и укоротила медицинское одеяние, чтобы похвастаться стройными ногами, затянутыми в хлопчатобумажные коричневые чулки. Леночка с сочувствием посмотрела на ужинающего Женю и предложила:

— Женька, там суп остался от больных, отличные щи, давай я тебе притащу с кухни!

— Давай! — радостно согласился соскучившийся по горячему Женя. — Спасибо, Леночка, что бы я без тебя делал! А почему суп остался?

— Пятница, — коротко ответила медсестра, и Женя понял.

Многие выздоравливающие вновь стали больными, легкие больные — тяжелыми, а некоторые еще живые готовились стать мертвыми. Как правило, в некоторые “черные пятницы” оставалось и второе, но этому никто не радовался, а медперсонал не очень-то жаловал нежданные пятничные угощения… Но молодой организм требовал калорий, энергии, так что Женя вскоре уже хлебал горячий суп, чуть забеленный сметаной, закусывая оставшимся хлебом. А Леночка в это время рассказывала:

— Сегодня совсем плохой старик в шестой палате. Ему вчера вроде после операции стало лучше, но доктор сказал, что начался отек легких. Скорее всего, до утра не доживет. Надо за ним посмотреть. В первой палате женщина с осложнением после гриппа, тоже что-то температура вверх поползла, хотя мы дали пенициллин. Ну, и как обычно, в десятой — там раковые больные, так что кто-то из них сегодня наверняка отмучается.

Женя покачал головой, бессознательно копируя жест десятков поколений своих предков: портных, ювелиров, аптекарей, выражавших озабоченность и сочувствие и в то же время — покорность судьбе. Ему — всю ночь не спать, слушать хрипы и стоны умирающих, ставить бесполезные уколы, выносить судна, суетиться и метаться в тщетной надежде спасти ускользающую жизнь, прикрепить душу к телу; а им, тем, на кого указала костлявая рука смерти — бороться за каждый вдох, за каждую последнюю секунду пребывания на земле. Женя иногда думал, что борется только тело, боящееся разрушения, разложения на молекулы и атомы, а душа, наоборот, борется за право освободиться от тягостных уз плоти. Но своими мыслями будущий врач ни с кем не делился.

Сегодняшней ночью в отделении оставался дежурный врач, который сейчас делал вечерний обход с двумя старшими медсестрами, а также Леночка и сам Женя, в роли медбрата и врача одновременно. За окнами больницы угрюмо клубилась ночная тьма: здание находилось почти в лесу, на южной окраине города, где когда-то располагалось громадное кладбище, устроенное еще теми, кто закладывал первые крепостные стены на берегу реки Исети. Кладбище росло, расширялось, все новые могилы прибавлялись к тем, что уже столетие окружали маленькую церквушку; потом город разросся так, что построили новые церкви, заложили новые погосты, а старое кладбище постепенно оказалось почти за чертой. Потом построили новое, просторное, отделанное мрамором здание больницы, с огромным количеством отделений, отличной аппаратурой для диагностики, большими светлыми палатами. Вокруг насадили деревья, поставили скамейки, чтобы могли отдыхать выздоравливающие граждане и посидеть приходящие их навестить родственники и друзья. Больница считалась очень престижной, и лежать и работать в ней могли не все, а только лучшие из лучших: лучшие врачи и лучшие больные, передовики производства, заслуженные члены партии…