Анна Кирьянова - Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

• Название: Охота Сорни-Най [журнальный вариант]
• Автор: Анна Кирьянова
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

— Ну что, пойдем утром в магазин за водкой, — улыбаясь, предложила Тайча, сглатывая набежавшую слюну. — Шибко хочется мне водки, Ермамет! Отдадим шкурки, что я выделывала за время твоей болезни, купим водки, кильки в томате, и будет нам весело!

Ермамет рассмеялся довольным смехом, еще чувствуя тупую боль в груди, ласково посмотрел на жену. Когда еще созреют мухоморы; а до водки рукой подать. К завтрашнему утру совсем полегчает шаману, и неспешно они побредут с выносливой беременной Тайчой к заветному магазинчику, унесшему жизни не одной сотни несчастных вогулов. Зеленая тайга приветливо раскроет им свои объятия, они услышат пение птиц и щелканье белки, шум деревьев, рокот ручья; а на обратном пути, пьяные и довольные, они будут ощущать невероятно прекрасное чувство умиротворения и целостности с чудесным миром. А бедные глупые студенты будут лежать в сырой холодной земле, души же несчастных теперь навеки томятся в рабстве у богини Сорни-Най, великой охотницы, похитившей их возле горы Девяти Мертвецов.

Тайча присела рядом с мужем, чуть навалилась на него округлившимся боком, запела-заныла какую-то старинную песню, почти без слов, с тягучим и однообразным напевом. А в избе сам собою принялся позвякивать новый бубен, которому предстояло сотни раз сопровождать своего хозяина в небесных странствиях, помогать ему в камланиях, в общении с духами, в изгнании болезней. Все плохое осталось позади, и Ермамет, привыкший жить сегодняшним днем, как все вогулы, уже успел забыть пытки и избиения, угрозы и унижения, которым подвергся из-за гибели туристов. Манси незлопамятны, добры, им бы только не мешали проживать короткую жизнь на суровой уральской земле, не лишали бы их недолгого наслаждения тихой природной жизнью; и шаман Ермамет присоединил свой голос к пению жены, выражая в песне обуревавшие его чувства. Он пел, полузакрыв узкие глаза, склонив голову на плечо, покачиваясь всем сухопарым телом, иссохшим за время болезни, а Тайча подпевала ему. Так они сидели вдвоем на бревнышке, освещенные лучами заходившего солнца, которое скоро скроется за горизонтом; дни уже становились короче, пора было думать о зиме, которая так недавно закончилась.

Объявление

“Коллектив Ивдельского аэропорта с прискорбием сообщает о трагической гибели летчика П.И. Патрушева, происшедшей 15 июля 1959 года. Прощание с погибшим будет происходить в актовом зале Дома культуры завтра, в 12 часов”.

Эпилог

Путь в школу лежал мимо зеленого забора, за которым стыдливо скрывалось старое кладбище, где давно никого не хоронили. Часть кладбища с довоенными могилами уже превратили в чахлый парк, за которым стояло серое здание типовой четырехэтажной школы. Остальное обнесли забором взамен старого, сгнившего. Но и в этом заборе появилась дыра, образованная тремя выломанными досками: в отверстии виднелся скромный гранитный памятник с девятью овальными фотографиями студентов. Пройти к могиле через все кладбище было почти невозможно: путь преграждала заброшенная церковь, в которой находился склад, старые могилы с поломанными оградами, поваленные сгнившие деревья.

Когда-то администрация института специально распорядилась захоронить восьмерых студентов подальше от людских глаз, чтобы толпы заплаканных и негодующих родственников не смущали покой советских людей, не устраивали сборища и гражданские панихиды. Школьники часто заглядывали в дырку, с любопытством рассматривая юные лица трагически погибших ребят. Версии происшедшего были многочисленны, но, по сути, однообразны: несчастный случай произошел по вине самих туристов. Ходили слухи, что один из них рассорился с остальными, сбежал и тоже погиб, а туристы отправились его искать и замерзли, заблудившись. Оттого-то в могиле лежат только восемь ребят, а один, плохой, похоронен на другом кладбище, на самой окраине города. Иногда школьники видели пожилого человека в черном пальто, в шляпе и в очках, который понуро стоял у могилы, размышляя о чем-то. Детям он казался немолодым; на самом деле возраст мужчины едва перевалил за сорок, просто очки и седина делали его старше. Это был преподаватель физики и математики, кандидат наук, скромный ученый Анатолий Павлович Углов. Он курил, думал, мысленно разговаривал с друзьями, прибирал могилу, а сердце его даже через годы продолжало болезненно сжиматься от горя. Он мысленно видел их перед собой: забавного толстячка Руслана Семихатко, красавицу Любу Дубинину, круглолицую Раю Портнову, серьезного Егора Дятлова, разбитного Юру Славека, доброго и тихого Женю Меерзона. Он вспоминал Олега Вахлакова и Феликса Коротича, всех своих друзей и товарищей, с которыми много лет назад он отправился в лыжный поход, закончившийся так ужасно. Анатолий Павлович старался забыть о странных и необычных обстоятельствах, сопутствовавших тому полузабытому всеми походу, но в душе слишком ярко запечатлелись образы огненных шаров, прорезавших черноту ночного неба в самой сердцевине Северного Урала. И слишком хорошо помнил Анатолий Углов долгие допросы в милиции и КГБ, лица следователей, угрозы и давление, шантаж и запугивание, которым он подвергался.

В институте пришлось перевестись на заочное отделение, потому что присутствие его среди студентов было признано нежелательным. Анатолий пошел работать на завод, получил все-таки диплом инженера, поступил в аспирантуру. Но навсегда остался одиноким; больше у него не было друзей. И он не женился. Страх утраты навек парализовал его психику, его волю; человеческие существа казались ему настолько непрочными и уязвимыми, что он твердо решил ни к кому больше не привязываться и жить одному.

Иногда, по ночам, он вспоминал ту вогулку, с которой жил несколько дней в темной и тесной избенке; он скучал по ней, потому что только в те далекие дни чувствовал тепло и защиту живого человеческого тела. Он погрузился в науку, подсознательно стремясь в открытиях и законах получить уверенность в строгой закономерности мира, в его правильности и научной познаваемости. И параграфы учебников приносили ему желанное успокоение или иллюзию успокоения, в котором он так нуждался.

Походы на кладбище стали необходимы ему; он общался с друзьями, говорил с ними, чувствовал поддержку и тепло их незримого участия. Сидя на маленькой скамеечке, которую он сам смастерил, Анатолий Павлович курил одну сигарету за другой, а деревья ласково шелестели пожелтевшей уже листвой, напоминая о бренности всего сущего. И ни к чему разгадывать загадки и заглядывать в жерло вулкана, если и без того наступит миг полного прозрения. Жаль только, что это прозрение придет уже после всего, после этих теплых осенних дней, после синего неба и биения утомленного утратами сердца. Анатолий Павлович старел, а ребята на фотографиях делались все моложе с каждым годом; смерть избавила их от печальной участи всего живого.

— Милые, милые ребята… — шептал Анатолий Углов, ласково касаясь пальцами чуть выпуклых овалов с портретами. — Я скучаю по вам; я очень сильно скучаю по вам!

И в ответ ему шелестели буйными желтыми кронами высокие деревья, и в этом шелесте Анатолию чудились успокоение и поддержка, словно он слышал тихие, едва различимые голоса друзей:

— И мы скучаем… И мы тебя любим…

А школьники с любопытством заглядывали в широкую щель, тихонько показывая пальцами на странного дядьку, сидящего на лавочке у могилы туристов, погибших в страшно далеком пятьдесят девятом году.