Анна Кирьянова - Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

• Название: Охота Сорни-Най [журнальный вариант]
• Автор: Анна Кирьянова
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Юра Славек вздохнул украдкой; эх, если бы не Люба, быть бы ему обладателем отличных мехов, которые можно продать за бешеные деньги; но любовь требует жертв. Однако подсказка неплохая: в пути они еще могут встретить местных охотников, у которых Юра купит мех за смешные деньги. Он ведь может потом и самой Любе преподнести роскошный воротник или муфточку, которые ей очень пойдут. К этим светлым вьющимся волосам, к нежному белокожему лицу больше всего пойдет серая зимняя белка с ее жемчужно-перламутровым отливом или золотистый соболь, царь уральских лесов…

Люба, разрумянившаяся от мороза и костра, была чудо как хороша, и Юра с упоением смотрел на ловкие, красивые движения девушки, на искрящиеся глаза под тонкими темными бровями. А эта ее подруга еще лучше оттеняет красоту Любы, свежесть и нежность ее кожи, стройность фигуры. Рая словно услышала мысли Юры, подтянулась, развела плечи, выпятила грудь, поправила выбившуюся из-под шапки прядку серых волос и подошла к Егору Дятлову, который тоже не сводил глаз с красивой Любы:

— Егор, тебе налить еще чаю? Чайник вскипел.

Висящий на двух рогульках закопченный чайник фырчал и плевался кипятком, в который превратился девственно-чистый снег. В кипящее нутро старого походного друга полетела еще добрая пригоршня заварки, самой дешевой, с веточками и крошевом, но удивительно ароматной. Егор с удовольствием протянул Рае кружку и подумал, что Райка — хороший товарищ, умеет ухаживать за друзьями, вот хоть бы чайку подлить вовремя. А то каждый думает только о себе; Семихатко жрет, как лев в зоопарке после недельной голодовки, ишь, жует корейку с грубой, поросшей щетиной шкуркой. Толик Углов даже глаза прикрыл от удовольствия, вгрызаясь в ноздреватую плоть хлеба с голландским сыром, шумно втягивая очередной глоток горячего чая с сахаром. Феликс Коротич ест как автомат, откусывает, жует, глотает, снова откусывает. Не комсомольцы, а какие-то эгоистичные обжоры. Ну, кроме разве что Любы, добродушной Райки и вот еще товарища Зверева, который вызывал в душе у Егора смешанные чувства восхищения и ненависти. Зверев ел аккуратно, ловко, бесшумно и очень красиво, с аппетитом, но без малейших признаков жадности. Он ловко орудовал острым ножом с костяной рукояткой, разрезал бутерброд на небольшие квадратики и отправлял их в рот, не роняя ни крошки. Юра засмотрелся на Степана Зверева, а вогул в это время рыгнул и спросил:

— Вы куда собрались-то? Гулять, смотреть, белок стрелять? Тут шибко много белки, мало люди охотятся в этих краях, зверья много развелось. Все боятся.

— Чего боятся? — моментально спросил Егор, забыв об остывающем чае.

Он весь превратился в слух, чтобы не упустить ничего из ответа вогула. Вот тебе и слухи местного населения; через этого Тавлалея, пожалуй, можно подобраться и к самим вредным шаманам, творящим всякие мерзости.

— Так Сорни-Най боятся, — простодушно ответил вогул, потянувшись к папиросам Вахлакова.

Тот дал Тавлалею прикурить, весь сияя добродушной улыбкой; Вахлаков был сыт, спокоен, вогул ему нравился и еще больше нравился мешок, битком набитый дорогостоящей рухлядью. Эх, пошуровать бы в таком мешочке, выбрать шкурки получше и подороже! Вахлаков просиял еще более широкой улыбкой и взялся за надкушенный бутерброд. Вогул затянулся папироской, держа ее двумя желтыми от табака пальцами, и продолжил:

— Шибко злая Сорни-Най стала, много людишек убила. Раньше-то шаманы маленько колдовали, успокаивали ее, утешали, давали много жертв, много крови, а теперь шаманов стало мало, жертв мало, вот она и сердится. Вы не ходите далеко, держитесь этой стороны перевала, тогда будете живые.

— А если мы перейдем перевал? — с улыбкой спросил Руслан Семихатко. — Тогда будем мертвые?

— Тогда будете мертвые, — серьезно ответил вогул, утирая покрасневший нос. — Шибко плохо за перевалом, туда нельзя ходить. До ручья можно, а за ручей — нельзя. Там священная гора, в ней живет Сорни-Най, Золотая Баба. Там места для ее охоты, туда нельзя ходить.

— Это какие-то глупости, — отрезал Феликс Коротич. — Рассказываете, сами не зная что. Это все ваши шаманы придумали, чтобы вас пугать и выманивать деньги или что там у вас.

— Шаманы придумали… — согласно закивал Тавлалей. — Много-много зим прошло, как они придумали туда не ходить. Нельзя. Шаманы очень умные, они видят все, все знают, гостят в нижнем мире, надо их слушать. Не ходите вы за перевал, здесь и так много белки, куница есть, даже горностай. Зайцев постреляете, лоси, олени бывают. Только батюшку-медведя трогать нельзя, иначе его дух вам отомстит.

— Просто каменный век! — с презрением произнесла Рая, заискивающе поглядывая на Егора. — С ума сойти, в космос спутник запустили, а тут — батюшка-медведь и Золотая Баба. Это во второй половине двадцатого века, когда мы атомы делим и все такое.

— Нет, Рая, напрасно ты так! — ответил Егор, которому хотелось как можно больше узнать от вогула подробностей, которые принесут ему, Егору, успех и славу. — Пусть товарищ расскажет еще, это интересные местные легенды, фольклор, а мы должны его собирать, разве ты забыла?

Действительно, каждая экспедиция собирала обрывки местных легенд, песен, присказок и частушек; все это помогало в работе фольклористам из университета, да и просто было весьма интересным занятием. Всякие древние верования не слишком занимали самих ребят-технарей, но они честно исполняли свой долг. Тавлалей почувствовал внимание к своей персоне и принялся болтать всякую несуразицу; про духов, шаманов, которые лечат людей и предсказывают будущее, про охоту Сорни-Най, о которой он говорил шепотом, опасливо оглядываясь по сторонам. По его словам, выходило, что в диких лесах по ту сторону далекого перевала живет жуткое существо, обвешанное черепами, руками и ногами жертв, зеленоглазое, кривоногое и огромное, танцующее и бегущее по снегам, не оставляя следов. Если кто попадет на пути свирепой охотницы — тому уготован самый страшный конец, описать который боязно. Студенты слушали, Степан так и впился своими черными глазами в лицо рассказчика, а костер догорал, сучья почернели и съежились, превратились в уголь и золу, чайник уже не фырчал и не плевался… Пора было двигаться дальше, в поход.

— Ну, хорошенького помаленьку, а то мы объелись и отяжелели! — распрямился Феликс Коротич, которого беспокоили россказни нового знакомого.

Он стал испытывать страх и тревогу, это очень не понравилось спортсмену. Феликс встал и демонстративно принялся распаковывать чехол со своими лыжами. Остальные тоже неохотно задвигались, засобирались, упаковывая остатки еды, чайник, кружки, доставая лыжи и палки, с которыми был пройден не один трудный маршрут. Вот лыжи уже на ногах, валенки сменены на ботинки, затянуты ремни, застегнуты крепления, на спины приторочены тяжелые рюкзаки. Тавлалей тоже легко поднялся и подхватил свой мешок, в котором позвякивали драгоценные бутылки:

— Спасибо, однако! — с чувством поблагодарил сытый и одаренный щедро вогул. — Счастливой охоты!

— Спасибо и вам за рассказ! — ответил Степан Зверев.

Теперь Степан точно знал, что маршрут они выбрали самый верный, что идти надо именно за перевал, за ручей Мертвеца — в этих местах они могут найти разгадку и объяснение странных слухов и реальных событий. Эх, если бы вместо этих желторотых туристов со Степаном были бы два-три проверенных профессионала; да даже если бы он был один — другое дело! Выследить, подкрасться, пронаблюдать, собрать сведения, схватить и разоблачить — вот что можно было бы сделать; Степан чувствовал бы себя охотником, идущим по следу, а не карнавальной фигурой шпиона в окружении молокососов. Руководству, конечно, виднее, только не слишком-то большое значение придали в Центре полученной информации; не захотели тратить время и силы на разработку настоящей операции. Сунули старого волка Степана в группу юных дурачков, вот и вся операция. Однако настоящий профессионал в любых условиях остается профессионалом. Степан запомнил каждое слово болтливого манси, запомнил его самого, так что один ценный кадр уже есть на заметке, будет о чем сообщить в Центр ночью, когда все уснут…

Туристы заскользили по насту, смеясь и подшучивая друг над другом; давненько они не вставали на лыжи, давненько не были на природе! Тавлалей попрощался и отправился в сторону своего дома, легко ступая на своих широких лыжах. Там его ждала состарившаяся морщинистая жена, которой от роду было тридцать лет. Выглядела же она как древняя старуха; зато белку била в глаз со ста метров, а зайца добывала бессчетно; могла приносить также соболя и лисицу, так что о лучшей супруге и мечтать не приходилось. Летом же пряла и ткала из крапивы отличные ткани, шила мужу и многочисленным детишкам рубахи и штаны. Жаль, детишки быстро уходили в нижний мир, как ни камлали шаманы над ними; чахлые выходили детишки у вогулов, хлипкие, могущественное и сильное когда-то племя теперь стремительно вырождалось. Но Тавлалей сегодня чувствовал себя счастливым, на сердце было приятно и легко. Он немножко жалел, что чересчур развязал язык, разболтался, разговорился, поминал вслух запретное имя Золотой Бабы. Но ему хотелось немножко отблагодарить щедрых туристов за подарок, за защиту от сердитой Тонечки, напоминавшей своей свирепостью древнюю богиню вогулов.