Анна Кирьянова - Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

• Название: Охота Сорни-Най [журнальный вариант]
• Автор: Анна Кирьянова
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

— Так нету водки у вас? — с тоскою спросила женщина у туристов, уже готовых продолжать путь.

— Нет, водки нету! — ответил Степан. — А вот консервов мы вам оставим, и кильку в томате, и тушенки пару банок, и вот баночку сгущенного молока. Кушайте на здоровье, спасибо за гостеприимство!

Довольная вогулка прибрала драгоценные банки, липкие от солидола, и вышла провожать гостей на порог своей вросшей в казавшиеся вечными снега избушки. Вокруг царили мороз и тишина, нарушаемые все тем же скрипом амбарной дверцы. Мертвое селение было так мрачно, что у многих туристов защемило сердце от непонятной тоски и грусти. Ребята встали на лыжи и на прощание помахали охотнице, начиная новый переход к лесу, на опушке которого и решено было строить лабаз. До конца зимнего дня оставалось не так уж много времени, поэтому следовало торопиться. Рюкзаки немного полегчали, однако в пути каждые сто граммов — уже лишний груз, так что ребята почувствовали себя свободнее. Снег завизжал, проломилась корочка наста, лыжники двинулись вперед, оставляя за спинами сумрачные домишки, хозяева которых незавидным образом расстались с жизнью. Ребята отчего-то пошли очень быстро, почти побежали, так что запыхались, но даже не подумали замедлить шаг. Им хотелось как можно быстрее покинуть это печальное место.

В пути туристы позабыли о своих мрачных думах и предчувствиях. Вскоре раздались шутки, зазвучал серебристый смех Любы, захохотал Вахлаков, словно филин заухал. Шли около двух часов, остановившись на привал только один раз, чтобы поправить поклажу, по-новому распределить груз. Любовались картинами северной природы; снова начался редкий лиственный лес, березы и осины, голые, беззащитные на холодном ветру; потом стали попадаться ели и лиственницы, сосны и редкие кедры, которые становились все гуще, все выше и крепче. Пора было делать остановку и начинать строительство лабаза, но решили пройти чуть поглубже в лес, чтобы найти укрытие от снова усилившегося резкого ветра.

— Смотрите, ребята, что я нашел! — раздался возбужденный голос Жени Меерзона, и лыжники торопливо подошли к товарищу, указывавшему на толстое дерево палкой.

— Ой, какой ужас! — пронзительно взвизгнула Рая, ойкнула и Люба, уставившись на огромный медвежий череп, приколоченный к стволу сосны.

Рядом были повязаны какие-то тряпочки и ленточки, выцветшие, рваные лохмотья, трепетавшие на ветру. Груда костей была сложена у подножия дерева в виде небольшого холмика; некоторые косточки образовывали примитивный узор, казавшийся очень знакомым:

— Смотрите, это же фашистская свастика! — с отвращением произнес Женя, разглядывая воткнутые в снег кости. — Это какие-то хулиганы сделали.

— Свастику не фашисты придумали, — ответил задумчиво Степан Зверев, нагнувшись поближе к странной находке. — Это древний знак бегущего солнца, он есть и у славян, и у северных народов. Только это — свастика мертвых, видите, концы солнечного колеса выгнуты в обратную сторону? Здешние жители верят во всяких духов, поклоняются батюшке-медведю, вот и устроили этот примитивный жертвенник. После каждой охоты на медведя требуется задобрить его дух, чтобы он не отомстил, вот, очевидно, мы и натолкнулись на следы такого обряда. Очень интересно.

Егору Дятлову было немного завидно, с какой легкостью Степану удалось объяснить странную находку. От черепа, выбеленного ветрами и морозами, веяло все же первобытной жутью, чем-то диким и далеким, словно туристы попали в каменный век. Девушки жались друг к другу, парни тоже примолкли и с неприязнью разглядывали капище неизвестных шаманов.

Вахлаков вдруг поддал лыжей кучку костей; они взметнулись вверх и рассыпались в снегу.

— Зря ты это… — с неудовольствием сказал Толик Углов. — Люди старались, делали, а ты все испортил. Может, им это нужно для чего-то. Как бы оберег ихний, талисман. А ты взял и все сломал.

— Может, по-твоему, и церкви нужны, и иконы, и лампадки всякие? — прищурился Вахлаков со значением.

— Нужны, если они произведение искусства, — ответила вместо Толика Люба. — В Эрмитаже целый отдел отдан под иконы, и для языческих идолов там нашлось место. Если бы все ломали, никакого искусства бы не осталось.

— Да бросьте, какое это искусство! — неестественно захохотал Вахлаков, отмахиваясь рукой от Любиных увещеваний. — Куча объедков в лесу, а вы раскудахтались — надо же, историческая ценность! Еще скажите, что меня боги накажут. Эй, духи и боги, видите, пришел белый человек, комсомолец Олег Вахлаков, и сломал ваш алтарь! Немедленно покарайте меня! Ау! Вы меня слышите, духи?

Вопли Вахлакова разнеслись далеко над просторами, над лесами и над равнинами, над холмами и горами. Вдали раскатилось заунывное эхо, отвечая ему; всем стало неуютно. Шутка не вышла смешной. В глубинах подсознания самые истовые комсомольцы и атеисты чувствовали что-то темное и предостерегающее, мрачное и тяжелое, а Толик Углов принялся собирать кости, пытаясь пристроить их на место. Никто не посмеялся над Толиком, не попытался его остановить. Вахлаков раздраженно замолчал, ненавидя в душе товарищей за то, что они не поддержали его смелый поступок, а повели себя, как дикари.

Степан Зверев молча наблюдал сцену, вспоминая, как в конце тридцатых ломали мечеть в далеком южном городе, как клубилась белая пыль, трескались кирпичи, любовно уложенные столетие назад истинными правоверными мусульманами; большой чугунный шар колотил по стене красивого здания, а рядом уже лежала груда безобразных обломков, бывших недавно прелестным тонким минаретом, с которого несколько раз в день кричал муэдзин, собирая мусульман на молитву… А наутро всех, кто принимал участие в разрушении мечети, нашли мертвыми, бледными, окоченевшими, с выражением адской муки на искаженных лицах. Все говорили: “Покарал Аллах нечестивцев!”, да только Аллах был ни при чем: все активисты-атеисты оказались отравлены страшным растительным ядом, обнаружить который смогли только в московской лаборатории, куда отправили ткани на анализ. И все-таки жители города передавали друг другу весть о божьей каре, которая настигла отступников от веры, покусившихся на святыню ислама. Вот так и распространяются слухи, которыми, похоже, полна эта угрюмая северная земля. Степан не верил в духов и богов, но верил в коварство и лютость человека, способного на всякое зверство и преступление ради своей корыстной цели. Он теперь твердо был уверен, что за всеми этими рассказами и историями, за всеми предостережениями и угрозами стоит конкретная группа людей, которые любыми путями хотят достигнуть двух, как минимум, целей: сохранить господство в этом регионе и скрыть что-то, находящееся на перевале, очень важное и, очевидно, ценное. С этими молодыми туристами у Степана связаны руки; предпринять настоящее расследование он не в силах, так что пока ограничится сбором информации, постарается поточнее определить регион, который считается опасным. А уж потом, после долгожданного отпуска, после того, как он повидается с мамой, Степан вернется сюда, чтобы покончить с ядовитой гадиной, свившей себе гнездо в этих краях. Теперь он уже не сможет остановиться, словно бульдог, вцепившийся в добычу; его захватил азарт охотника, исследователя, разведчика. Поступок Вахлакова показался Степану глупым и неприятным; идиот нарушил священное место, этим он может встревожить тех, кому оно принадлежит. Парень вроде и непрост, но злоба так и брызжет из него, словно яд гюрзы. Будь воля Степана, он не взял бы Вахлакова в поход; у него злое сердце и тяжелые мысли. Ну, это дело ребят, его друзей. Вахлаков угрюмо взглянул на отряд и поехал вперед, размахивая палками, всем своим видом выражая независимость. За ним потянулись и остальные. Последним оказался Толик Углов, все прилаживавший на место разбросанные кости.

Студенты прошли еще почти километр, достигнув лесной поляны, которая показалась им пригодной для привала, ночлега и строительства лабаза. С облегчением сбросили тяжелую поклажу и разделились на несколько групп. Егор Дятлов, Степан и Юра Славек отправились рубить деревья для лабаза и большого костра. Олег Вахлаков, Руслан Семихатко, Феликс Коротич и Толик Углов принялись ставить палатку, что было делом трудным и долгим. Девушки вместе с Женей Меерзоном пошли собирать хворост для костра. Солнце стало багровым и уже касалось нижним краем кромки леса; день перевалил за половину и приближался к концу. Работа кипела, уставшие от однообразных движений туристы с удовольствием принялись за новые дела, обустраиваясь на новом месте, предвкушая отдых, еду, общение, уют палатки, в которой так хорошо всем вместе коротать холодную темную ночь. Раздавались стук топориков, веселые возгласы ребят; Юра и Егор притащили несколько стволов молодых сосен, обрубили сучья, установили колья в глубоком снегу, потом стали делать настил. За оставшееся до темноты время работу сделать было невозможно, но самую тяжелую часть туристы почти закончили. Юра подошел к Любе и ласково спросил ее, пока никто не слышал: