Семен Бабаевский - Кавалер Золотой Звезды

• Название: Кавалер Золотой Звезды
• Автор: Семен Бабаевский
• Жанр: Советская классическая проза

В романе «Кавалер Золотой Звезды», написанном в 1947-48 гг. (книги 1–2), изображено восстановление разрушенного войной колхоза.

За роман «Кавалер Золотой Звезды» автору присуждена Сталинская премия первой степени за 1948 год.

---

— А что, Иван, мы тут, кажись, не плохо обстроились, так что и голосовать до дому не поедем. Агитпункт для всего нашего лагеря я уже выделил — там, где столовая «Красного маяка», помещение обширное.

Старик подсел к Родионову. Ему хотелось узнать, кого же будут в Родниковской выдвигать кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР, и он нарочно заговорил о предстоящем голосовании:

— Ездить в станицу, как я полагаю, — только зазря время тратить… Агитпункт есть, кабины тоже сделаем…

— Агитпункт, Никита Никитич, и здесь дело нужное, а голосовать все же поедем домой, — сказал Родионов, не отрываясь от дела. — Я недавно был в станице. Ты бы посмотрел, какие там у нас участки — один в правлении и два в школах.

— А ты ненароком не слыхал, за кого мы ныне будем голосовать?

— Люди поговаривают об одном очень близком нам человеке.

Никита Никитич еще немного посидел возле печки, отогрелся, сказал, что ему надо пойти по делу к соседям, и вышел.

«Ежели люди говорят, то это не зря, — думал он. — Вот только бы знать — кого?»

Никита Никитич был самолюбив, и ему хотелось посмотреть, как живут, как устроились его соседи. Старик проходил по лагерям соседних станиц, ко всему присматривался. И хотя не хуже родниковцев обжились и обстроились беломечетенцы, краснокаменцы, рощенцы, яманджалгинцы, а также хуторские колхозы «Светлый путь», «Новая жизнь», «Пролетарская воля», а Никите Никитичу казалось, что все здесь было хуже, чем у него.

Вдоль трассы канала стояли хутора с землянками и скирдами сена, с кузнями и погребами, а все-таки, по определению Никиты Никитича, это были не такие хутора и не такие землянки, как у родниковцев, были у соседей и свои столовые — да не так просторны, как у родниковцев, были свои кухарки — женщины тоже проворные в работе, а вот таких белых передников, как у родниковских кухарок, у них не было, борщ они заправляли не толченым салом, а жареным. Были и свои кузни — от зари до зари сочился сквозь крышу пахучий дымок, а только наковальни там пели не так звонко, как у родниковцев, и кузнецы там были молодые, безбородые. У соседей по вечерам играли гармонисты, возвращаясь в станицу на ночлег, землекопы пели хором. И хотя пели и играли они хорошо, Никите Никитичу казалось, что все ж таки у родниковцев и певцы и гармонисты куда лучше… Да что там говорить! По уверению Никиты Никитича Андриянова, «дажеть кочеты у родниковцев куда красивейше горланят, нежели в любом прочем колхозном лагере».

Попробуй доказать ему обратное!

С той поры как на берег Кубани со всего района приехали землекопы, устьневинцам пришлось здорово потесниться — не было ни одного двора, где бы не стояли квартиранты. Сюда съехались двадцать три колхоза. По подсчету Саввы Остроухова, численность населения Усть-Невинской увеличилась больше чем вдвое. Улицы стали людные и шумные, как в городе, а с наступлением вечера жизнь в станице била ключом. Гости и хозяева жили хоть и тесно, но зато дружно, без ссор, — по справедливости надо сказать: так умеют жить только наши люди…

На третий день после приезда повелись знакомства. Женщины и мужчины из трех-четырех станиц собирались по вечерам в одной хате на посиделки, и это как нельзя лучше сближало и роднило людей. Тут можно было и поговорить о своем колхозе, и расспросить, как в других колхозах с урожаем, сколько выдано зерна на трудодни, много ли ферм и есть ли племенной скот. Тут же читали газеты, делились текущими новостями, возникали разговоры о хозяйстве, о весне, о выборах. Приветливая хозяйка ставила на стол жаровню гарбузовых семечек, поджаренных так искусно, что крупные, величиной с орех, зерна сами выскакивали из подпаленной коричневой скорлупы…

Но семечки — пустая забава, и она всем быстро наскучивала. Тогда женщины затягивали песню. К высоким голосам подстраивались басы, то еще не смелые, чуть слышные, то ревущие… Без песни и вечер не вечер! К песельникам приходила молодежь с гармошкой, и тогда начинались пляски. Эх, и до чего ж любят на Кубани потанцевать! Только заиграет гармонь, и уже никто не чувствует усталости, ширится, растет круг, гремит под ногами земля, будто и не ворочали весь день кирками и лопатами.

Особенно хорошее настроение было у парней и девушек. Их собралось на строительстве немало, и скучать им было некогда. Так же как и на работу, они выходили на гулянье станицами, со своими гармонистами, танцорами и запевалами. Часто родниковцы вместе с усть-невинцами приходили на другой край станицы в гости к беломечетенцам, а рощенцы — тоже с хозяевами — шли к яманджалгинцам. И сходились они на такие гулянья и затем, чтобы познакомиться и потанцевать, а более всего, конечно, затем, чтобы посмотреть, хороши ли собой у соседей парни и есть ли у них красивые девушки. Как на счастье, в ту пору стояли тихие и лунные ночи, на крышах, на плетнях лежал снег, — светло как днем, — и было не трудно и показать себя и посмотреть других. Молодые люди быстро познакомились и подружились, прошел только месяц, а гулянки уже не делились на станицы, и молодежь сходилась на площадь, потому что родниковские парни ухаживали за рощенскими девушками, а беломечетенским девушкам нравились парни из Яман-Джалги. Все смешалось, перепуталось, все были свои — не стало ни хозяев, ни гостей, и каждую ночь залитая лунным светом станица оглашалась песнями и веселым девичьим смехом.

На Кубани исстари повелось: зимой, в стужу, хозяева зазывают к себе в хату парней и девушек, желая послушать гармониста и посмотреть пляски… Под Новый год, когда в каждой хате шло веселье и Усть-Невинская не спала до рассвета, Тимофей Ильич Тутаринов тоже зазвал в свою хату молодежь с гармонистом. Давно часы пробили двенадцать, давно было выпито вино за счастье в наступающем 1947 году. С приходом молодежи в обеих комнатах стало тесно. Пришлось отодвинуть к стенкам столы и стулья. В переднем углу, под иконой, посадили гармониста — чубатого парня с большими глазами, похожего на сыча. Девушки и парни расселись, кто на лавке, кто на сундуке. Никита Мальцев со своей Варей (они пришли встречать Новый год к Семену и Анфисе еще засветло) сидели за столом. Никита, поглядывая на парней и девушек, вполголоса рассказывал Семену и Анфисе о том, как с ним разговаривал Кондратьев. И хотя этот разговор был уже месяц тому назад, перед тем как Мальцева избрали председателем колхоза, но он передавал свою беседу с секретарем райкома с такими подробностями, как будто бы он приехал от Кондратьева только вчера…

Три женщины-квартирантки, пожилые, с темными, обожженными морозом лицами, сидели на кровати чинно и с тем гордым видом, с каким обычно сидят свахи, пока им еще не поднесли по рюмке. Василиса Ниловна, в новой кофточке и в белом платочке, завязанном узлом ниже подбородка, в новой юбке с широкой оборкой, поднесла гармонисту стакан вина и кусок домашней колбасы с хлебом. Глазастый парень усмехнулся, посмотрел на девушек и разом выпил вино, но закусывать не стал. Он поправил на плече ремень, притронулся короткими сильными пальцами к клавишам и заиграл полечку. Пары образовали круг. Девушка с быстрыми, смеющимися глазами пригласила «женача» Никиту танцевать. Никита быстро посмотрел на Варю, как бы говоря: «Ну что ж, Варюша, я бы и не пошел танцевать с этой красивой девушкой, но надо же показать парубкам, как я умею танцевать». Но Варю в это время подхватил парень, и они закружились. Пошли в круг Семен и Анфиса, а Ниловна подсела к женщинам на кровать и, подперев кулаком морщинистую щеку, с улыбкой смотрела на молодежь.

— Эх, был бы мой Сережа! — говорила она, ни к кому не обращаясь. — Ой, какой же он весельчак… А только не приехал. Как он там, бедняга, встречает Новый год?

Тимофей Ильич и квартирант Трифон Яровой, — тот черноусый, похожий на грача казак, который ехал с родниковским обозом и разговаривал с Сергеем, — изрядно подвыпили и сидели в кухне за столом с недоеденными яствами и недопитым вином в кувшине. Тимофею Ильичу достался такой разговорчивый и сведущий квартирант, что они часто проводили за беседой весь вечер. Теперь же, когда в голове немного шумело, разговор у них был особенно оживленный. Трифон любил козырять своей партийностью, считая, что его мнение для беспартийного старика — непререкаемый авторитет. А Тимофей Ильич этого не признавал. «Ты член партии, — говорил он, — а я на свете прожил шестьдесят семь годов. Кто из нас жизню лучше знает?»

— Тимофей Ильич, — сказал Трифон, — а слыхали вы одну важную новость?

— Об чем же та новость?

— По всему видать, ныне мы будем голосовать за вашего сына.

— Кто ж тебе про то сказывал?

— Все люди говорят.

Старик насупился и промолчал.

— Мой сын и так в почете, — сказал он, наливая в стаканы вино. — С него хватит — только поспевай поворачиваться. Ты, Трифон, лучше послухай, об чем говорят казаки моих годов.