Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2)

• Название: Виргинцы (книга 2)
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Проза

---

Наш гость-охотник присутствовал как-то на одном из таких концертов, и я решил прощупать его — не понимает ли он, случаем, по-английски. Когда мы истощили наш небольшой запас французских песен, я сказал:

"А теперь, ребята, я спою вам английскую песню". И на мотив старинной песенки "Там вдали за холмом", популярной в войсках Мальборо, которую так любил напевать мой добрый дед, я спел сочиненные мною скверные вирши: "Давно, давно я томлюсь в плену, и мне опостылел плен. Сто гиней я отдам, сто гиней, тому, кто даст мне свободу взамен".

"Что это ты поешь? — спросил охотник. — Я что-то не понял".

"Это любовная песенка — девушка обращается в ней к своему возлюбленному", — отвечал я. Но по озорному огоньку в его глазах я догадался, что он отлично все понял.

На следующий день, когда вокруг никого не было, охотник подтвердил мне, что я не ошибся в своей догадке: проходя мимо меня, он начал напевать — чуть слышно, но на вполне сносном английском языке: "Сто гиней тому, кто даст мне свободу взамен", — припев сочиненной мной накануне песенки.

"Если ты решился, — сказал он, — то и я готов. Я знаю, из каких ты мест и как туда добраться. Потолкуй с Ланью, она скажет тебе, что нужно сделать. Как? Ты не хочешь сыграть со мной? — И, вытащив колоду карт, он перешел на французский язык, — к нам приближались двое солдат. — Милорд est trop grand seigneur? Bonjour {Слишком важная птица? До свиданья (франц.).}.

И, отвесив мне насмешливый поклон, он пожал плечами и пошел дальше подыскивать себе партнеров и собутыльников.

Теперь я понял, что и Лань должна была служить посредником в предприятии, которое я затеял, и что Мюзо принял мое предложение. Бедняжка выполнила свою роль искусно и точно. С Мюзо мне даже не пришлось больше об этом говорить, — мы поняли друг друга. Индианка же давно получила возможность свободно сноситься со мной. Она выходила меня, когда я лежал раненый, ухаживала за мной во время моей болезни, убирала мою каморку и стряпала для меня. Ей разрешалось выходить за пределы форта — и к реке, и в поле, и на огороды, откуда она приносила овощи и зелень для нашего маленького гарнизона.

Проиграв в карты больше половины всех денег, вырученных за меха, охотник забрал свои запасы кремней, пороха и одеял и ушел. А через три дня после его ухода Лань дала мне понять, что для меня настало время cделать попытку вырваться на свободу.

Когда мой добрый Флорак доставил меня, раненого, в форт, он поместил меня в своей офицерской комнате и уступил мне свою постель. Когда все офицеры, за исключением старого поручика, покинули форт, мне было разрешено остаться в том же помещении, и временами я пользовался довольно большой свободой и даже получал приглашение разделить трапезу с своим захмелевшим тюремщиком, а иной раз меня держали под замком и на голодном пайке пленного. Жил я в маленьком бревенчатом домишке, совершенно таком же, как полдюжины других домишек форта. В форте имелось всего четыре легких пушки, и одна из них стояла на бастионе, как раз позади моего домишка. С этого бастиона к западу открывался вид на маленький островок у слияния двух рек — Огайо и Мононгахилы. На берегу, где был расположен форт Дюкен, как раз напротив острова росло несколько деревьев.

"Тебе видеть там деревья? — спросила меня Лань на своем ломаном французском языке накануне дня, назначенного для побега. — Он ждать тебя там, за деревья".

Днем двери моего домика не запирались, и Лань свободно могла приходить и уходить. Накануне побега она пришла с поля с мотыгой в руке и целой корзиной зелени и овощей для супа. Присев на скамейку возле моего крыльца, она поставила сбоку свою корзину и прислонила мотыгу к двери. Я стоял и разговаривал с ней, но был настолько несообразителен, что мне и в голову не пришло воспользоваться этой мотыгой, пока Лань попросту не зашвырнула ее через открытую дверь ко мне в комнату.

"Спрячь! — сказала она. — Скоро тебе нужна будет". И в этот же день к вечеру она указала мне на деревья. А на другой день она пришла ко мне и с чрезвычайно рассерженным видом принялась громко кричать:

"Милорд, милорд, почему не идешь комендант обедать? Он плохой, сердитый, Entendez-vous?" {Понимаете? — (франц.).} И, выкрикивая это, она просунула голову ко мне в комнату и бросила мне толстую веревку.

"Иду, Лань", — сказал я и заковылял следом за ней на своем костыле. Возле двери коменданта она шепнула мне: "Pour ce soir {Сегодня вечером (франц.).}", — и я понял, что час пробил. А Мюзо вроде как ничего и знать не знал. Откуда ему знать! Он хмуро взглянул на меня и сказал, что суп совсем простыл. Пристально на меня поглядывая, он болтал о разных пустяках, — и не только в присутствии слуги, но и потом, когда мы, оставшись одни, закурили трубки и принялись играть в пикет. А Лань, по своему обыкновению, забилась в угол.

Опорожнив бутылку виски, он сказал, — как мне показалось, довольно многозначительно, — что должен выпить еще стаканчик: оба мы, сказал он, должны выпить сегодня еще по стаканчику. И, встав из-за стола, он направился в соседнюю комнату, где держал свою огненную воду под замком — подальше от бедной Лани, ибо она никогда не могла устоять против искушения.

Как только он отвернулся, Лань приподнялась, а едва он скрылся за дверью, кинулась к моим ногам, покрыла поцелуями мою руку, прижала ее к своему сердцу и, обняв мои колени, оросила их слезами. Признаться, я был так потрясен этим немым проявлением нежной привязанности ко мне несчастного, одинокого создания, привязанности, о глубине и силе которой я даже не подозревал, что, когда возвратился Мюзо, я еще не сразу пришел в себя, хотя бедняжка Лань снова сидела в своем углу, завернувшись в одеяло.

Мюзо же, по-видимому, не заметил ничего странного ни в моем, ни в ее поведении. Мы снова сели за карты, но мысли мои были так далеко, что я едва отличал одну масть от другой.

"Я сегодня обыгрываю вас в пух и прах, милорд, — угрюмо сказал Мюзо. Мы играем на честное слово".

"И на мое слово вы можете положиться", — отвечал я.

"Еще бы! Это единственное, что у вас есть!" — отвечал он.

"Мосье, — сказал я, — мое слово стоит десять тысяч ливров". И мы продолжали играть.

Наконец он заявил, что у него разболелась голова и он намерен лечь спать, и я понял это как приказ отправляться восвояси.

"Желаю вам хорошенько выспаться, mon petit milor {Мой маленький милорд (франц.).}, — сказал он… — Постойте, вы же упадете без костыля!" Он язвительно улыбнулся, и во взгляде его, устремленном на меня, блеснула насмешка. От волнения я совсем позабыл про свою хромоту и направился к двери таким упругим шагом, что ему мог бы позавидовать любой гренадер.

"Какая мерзкая ночь! — сказал он, выглянув наружу. И верно, собиралась гроза: выл ветер и гремел гром. — Принести фонарь, Лань, проводи милорда и запри его покрепче на замок!" Он постоял еще немного на пороге двери, глядя на меня, а из-за его плеча выглядывала бедняжка Лань.

В эту ночь лил такой дождь, что часовые попрятались по будкам, и никто не мешал мне заниматься своим делом. Моя хижина была сложена из глубоко врытых в землю столбов, соединенных между собой горизонтально положенными бревнами. Я должен был вырыть под бревнами подкоп, достаточно широкий, чтобы протиснуться в него. Я начал рыть, как только стемнело, и пробили вечернюю зорю, и было уже за полночь, когда моя работа стала подходить к концу: я просунул руку под бревна и почувствовал на ней капли дождя. После этого я работал еще часа два с особой осторожностью и наконец выбрался наружу, подполз к парапету и бесшумно накинул веревку на пушку. Сердце у меня, признаться, замирало, каждую секунду я ждал, что часовой заприметит меня и всадит добрую порцию свинца мне в спину.

Стена была всего двенадцати футов в высоту, и спуститься в ров не представляло особого труда. Некоторое время я еще выжидал, лежа во рву и вглядываясь во мрак: я старался различить реку и остров. Я слышал, как наверху прошел часовой, что-то мурлыча себе под нос. Скоро глаза мои привыкли к темноте, а затем взошла луна, передо мной засверкала река, и я увидел темные скалы и деревья возвышающегося над водой острова.

Со всей быстротой, на какую я только был способен, устремился я к указанной мне цели, стараясь поскорей достичь купы деревьев. О, какое облегчение испытал я, когда донесся до меня тихий голос, напевавший: "Кто даст мне свободу взамен".

В этом месте повествование мистера Джорджа было прервано. Мисс Тео, сидевшая за клавесином, повернулась к инструменту, и звуки старинной песенки огласили комнату, а все собравшиеся в этом тесном кругу весело подхватили припев.

— Наш путь, — продолжал рассказчик, — пролегал по ровной лесистой местности на правом берегу Мононгахилы и был хорошо знаком моему проводнику. Когда рассвело, мы выбрались из леса, и охотник, — он был известен под прозвищем "Серебряные Каблуки", — спросил меня, узнаю ли я это место. Перед нами расстилалось поле роковой битвы, где пал Брэддок и где летом прошлого года я чудом спасся от смерти. Телерь листва деревьев уже начинала окрашиваться роскошным багрянцем нашей прекрасной осени.