Татьяна Степанова - Black & Red

• Название: Black & Red
• Автор: Татьяна Степанова
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-33113-0

Ради любви… На что можно пойти ради любви? Катя Петровская, капитан милиции, сотрудница пресс-центра УВД, вспомнила залитую кровью лестницу, пакет с его жутким содержимым в руках эксперта, заросшую крапивой канаву, нагнувшиеся до земли ветви яблонь с червивыми плодами, темную фигуру, всем своим весом налегающую на веревку, перекинутую через сук. Лицо, искаженное бешенством… Так на что можно пойти ради любви?.. Принимая участие в расследовании дела об убийстве двух молодых женщин, Кате пришлось заглянуть в черный омут человеческой души. Соприкоснуться с самым запретным, самым темным… И убедиться – реальность иногда превосходит самые страшные сны…

---

Щеголенко, напрягшись, потянул веревку на себя. Тело волка в снегу дрогнуло, подалось. Задние лапы, стянутые путами, приподнялись. Это Щеголенко видел. Он не видел другого: мертвые зрачки в желтых мертвых волчьих глазах, припорошенных снегом, внезапно сузились, а потом расширились, полыхнув черной искрой.

Эх, взяли! Еще раз взяли!

Тело висело на сосне, слегка раскачиваясь. Щеголенко закрепил веревку вокруг ствола. Передние лапы болтались примерно в метре от земли. Голова волка была на уровне лица Щеголенко. Он смотрел на трофей. Затем потянулся к волчьей морде, хотелось пощупать мех, дотронуться до оскаленных клыков.

«Милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, наша лодка, плыви. – Лесную тишину вспорола песенка, эстрадная птичка-невеличка из включенного на полную громкость транзистора. – Сердцу хочется ласковой песни и хорошей большой любви».

Сердцу хочется…

К сосне, к Щеголенко, к волку-трофею из заснеженных зарослей шагнул тот самый майор охраны Ермалюк – охотничья куртка на одном плече, как ментик гусарский, на шее транзистор болтается, в руке – пистолет (для офицера охраны с ним привычнее даже на охоте).

– Это еще что за дрянь? – спросил он громко, распространяя вокруг крепкий коньячный запах (улимонили высокие гости на черных лимузинах, пора себе и это самое позволить, маленько нервы расслабить).

– Не видишь, что ли, волк. Случайно подстрелили.

– То есть как это случайно? – Майор Ермалюк подошел к трофею, оглядел. – А кто разрешил?

– Никто не разрешал, он сам откуда-то выскочил, ну и под выстрелы с вышек, видно, попал. – Щеголенко чувствовал злость и досаду.

– Кто разрешил, я тебя спрашиваю! Правительственная охота, все мероприятия согласованы, объекты утверждены, а тут это… эта вот дрянь, хищник. – Майор Ермалюк резким жестом ухватил вздернутого на сосну волка за вздыбленный загривок.

«И хорошей большой любви», – прохрипел транзистор, и это было последнее, что услышал лес, окруживший их стеной со всех сторон.

Тело, вздернутое на дыбу, изогнулось стальной пружиной. Щеголенко увидел огромную волчью лапу с кривыми когтями, она рассекла воздух, как теннисная ракетка, и ударила наотмашь…

Фонтан крови из разорванных шейных артерий взвился вверх, и что-то круглое, как мяч, живое, орущее от боли, а через секунду уже мертвое было отброшено и покатилось, покатилось, покатилось по снегу, пятная его алым.

Голова майора охраны отлетела к ногам Щеголенко, а тело майора охраны мешком свалилось на землю.

Затрещала натянутая веревка и оборвалась, лопнула как струна. Щеголенко упал навзничь и не успел подняться: НЕЧТО обрушилось на него сверху, вгрызаясь клыками в горло, забивая распяленный в крике рот вонючей звериной шерстью…

Когда трое лесников заказника под предводительством старшего егеря в сгустившихся сумерках вышли на поляну к сосне, транзистор в снегу все еще играл: передавали эстрадный концерт. «А нам все равно, а нам все равно, пусть боимся мы волка и…» – пел Юрий Никулин.

Ремешок транзистора почернел от крови. Один из лесников, увидев то, что предстало их взору, согнулся пополам в неудержимом приступе рвоты.

Обезглавленное тело, обмотанный ремешком транзистора кровавый обрубок шеи, сведенная судорогой рука, сжимающая табельный пистолет…

Старший егерь споткнулся о труп Щеголенко. У него было разорвано горло. На снегу багровела лужа натекшей крови.

На ветке сосны над их головами болтался обрывок веревки.

– Оба мертвые, Щеголенко Сашка… я же только что… полчаса назад тут, – старший егерь затравленно оглянулся. – А где волк? Где следы? Где волчьи следы?!

И словно в ответ ему эхом бабахнул в лесу далекий выстрел.

– Это на просеке, там, где «Скорая» завязла, ты ж туда солдата из охраны на тракторе направил! – крикнул один из лесников, сдергивая с плеча карабин.

Они мчались, не разбирая дороги, и лес, каждый квадрат которого они все знали как свои пять пальцев, выглядел так, будто это был совсем другой лес, лес-незнакомец, чужой лес. Сумерки ли тому были виной или их собственное душевное состояние, а может, проделки лешего, который порой куролесит даже в суперзакрытых правительственных сверхохраняемых охотничьих угодьях? А может, это были проделки и еще кого-то, имени которого лесники – люди бывалые, отважные, ходившие и на кабана, и на волка, и на медведя, – не поминали всуе.

Просека была уже почти вся скрыта тьмой. Единственным пятном света были фары трактора, который, урча мотором, отчего-то съехал в кювет. Посветив в кабину фонарем, старший егерь увидел там белое от страха лицо водителя. Потом оказалось, что это водитель «Скорой помощи», бросивший свою машину и закрывшийся в тракторе.

Двери «Скорой» были распахнуты настежь. Под колесами лежал медбрат – лицо его было ободрано, на плече зияли рваные раны. Но он был жив, дышал.

Внутри, в кузове «Скорой», в свете фонаря плясали снежинки. Старший егерь увидел женщину на больничной клеенке и с трудом узнал ее: неужели это Купцова – Валя Купцова? Внизу, на полу, что-то пискнуло, закряхтело, а потом закричало надсадно и громко, оглушая, требуя спасения.

Это был новорожденный младенец. Потрясенный старший егерь скинул с себя охотничий бушлат и завернул в него голое сморщенное тельце, оно дергалось в его руках, извивалось, как червяк, и орало, орало…

Медбрата вытащили из-под колес, лесник прижал к его губам фляжку с водкой, тот глотнул, закашлялся. Два исполненных ужаса глаза глянули на них.

– Где ОНО?

– Что? Кто? Что тут было? Кто вас ранил? Где наш человек, который приехал за вами на тракторе?

– Я… я не знаю, что это было. Оно выскочило из леса и ворвалось к нам. Я роды принимал, роды начались преждевременно, и я делал все возможное… Оно отшвырнуло меня прочь…

– Мы слышали выстрел. Где наш человек?

– Он стрелял в него, не знаю, попал ли… Оно утащило его в лес…

– Оно? Волк, ты это хочешь сказать, парень?

– Я не знаю, может, и волк… Оно было огромным, обросшим шерстью, оно сначала было на четвереньках, а потом… потом оно… господи боже… Оно убило ребенка?

Из «Скорой» послышался детский писк.

– Никаких следов! – крикнул один из лесников, шаря лучом фонаря по окружающим просеку сугробам. – Я не нашел никакого следа – ни из лесу, ни назад в лес!

А снег все падал, падал. Свет от включенных фар трактора упирался в стену леса. Дальше тьма была непроглядной. Мотор трактора работал вхолостую, и только один этот механический звук внушал хоть какую-то уверенность, возвращая к реальности.

Наши дни

А что есть реальность? Нечто, данное нам в ощущении, а может, в снах о прошлом? Нечто, что мы можем слышать, обонять, осязать, даже когда глаза наши закрыты, а сердце как обручем стиснуто ужасом, трепетом, сумасшедшим восторгом, безумием?..

Рев мотора.

Запах бензина.

Вкус крови из прикушенной губы.

Это ли не есть самая настоящая и единственная реальность? Вкус собственной крови… Единственная нить, связывающая вас с внешним миром, когда глаза ваши закрыты, а память подернута мглой? Снежинки, пляшущие в пятне желтого света, леденящий холод, которым встретил вас этот мир тридцать пять лет назад…

Просеки никакой не было и в помине. Было шоссе, были сумерки, на фоне леса тлели дорожные фонари. Где-то совсем близко дачная подмосковная станция Узловая. Туда подходила электричка. А по шоссе мчался мотоциклист. Хромированная металлическая сияющая громада «Харлея» в сочетании с черной кожей и аспидным мотоциклетным шлемом, похожим на инопланетный хай-тек.

Рев мотора.

Запах бензина.

Скорость…

В иные мгновения именно скорость составляла главный смысл жизни того, кто вот уже тридцать пять лет звался Олегом Купцовым по прозвищу Гай среди друзей, которых у него было немного, женщин, которые водились у него всегда в огромном количестве, и соперников – байкеров, которых он, не будучи сам настоящим, истинным байкером, в глубине души презирал как некую низшую, недостойную внимания и зависти неполноценную расу.

Сияющая громада «Харлея», тянущаяся стальной струной, льнущая резиной к дороге, упругий ветер в лицо – еще секунда, и все это пронесется мимо станции Узловой, где нет ничего, кроме платформы, разъезда, автобусной остановки и дома путевого обходчика с покосившимся забором, грядками картошки да гнилым курятником.

На платформу с электрички сходили пассажиры. Одна из пассажирок – пожилая, худая как жердь – волокла за собой тяжело нагруженную коляску. Она как раз собиралась переходить шоссе, но, завидев мотоциклиста, суетливо повернула – от греха. Мотоциклист на полной скорости пронесся мимо и вдруг резко, со скрежетом, затормозил. Стоя на обочине, женщина увидела, как странно завиляла вся эта мощная ревущая хромированная громада – завиляла, разом теряя силу, напор. И вот уже она катит, точнее, ползет, как неуклюжая черепаха, как будто тот, кто сидит в седле, утратил весь свой кураж или заснул на ходу, а может, ослеп?