Салли Боумен - Темный ангел

• Название: Темный ангел
• Автор: Салли Боумен
• Издательство: Эксмо-Пресс, Континент
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1998
• ISBN: 5-04-001377-9

Никто из гостей на приеме, устроенном в честь кометы Галлея, не подозревал, что эта волшебная ночь завершится жестоким убийством, отбросившим зловещую тень на целых три поколения династии Кавендишей. Ни один мужчина этого семейства не мог противиться чарам обворожительной и опасной Констанцы. Любовь, надежда, обман – все смешивается в темном водовороте страсти, в который затягивает их блистательная и по-своему несчастная Констанца. Ее мрачная тайна становится проклятьем прежде всего для нее самой.

---

– Констанца, порой приходится менять намеченные планы, вот и все. Ты сказала, что сама возьмешься за виллу Джианелли…

– Ну, не могу же я все брать на себя! Неужели он не понимает? Это же не та работа, которую можно сделать, сидя в кабинете.

– Констанца, он все понимает и не собирается возражать.

– Хочу надеяться, что ты права. Но не могу не сказать, что, похоже, он не понимает сути нашей работы. С одной стороны, в визуальном смысле, он просто слеп. Он не от мира сего! Он не видит разницы между обюссонским ковром и бухарским…

– Констанца, да прекратишь ли ты? Я вот не понимаю его работу…

– Это совсем другое! – вскричала Констанца. – Очень важно, чтобы мужчина и женщина имели нечто общее. И, может быть, дело не в любви, а в браке, это жизненно важно! Как у твоих родителей, например. Подумай. Они любили одну и ту же музыку, те же самые книги. Мы с Монтегю…

– Так что же у тебя было общего с Монтегю, Констанца?

– Мы одинаково думали!

– Может, мы с Френком тоже одинаково думаем. Это тебе приходит в голову?

– Конечно… и сначала я так и считала. Теперь я далеко не так уверена. Он полностью поглощен своей работой, и он очень умен. Но и ты ведь умна по-своему, пусть даже и не каждому это заметно, но я-то знаю! Но это совсем иное. Он аналитик, ты руководствуешься интуицией. Может быть, ему нужен тот, кто будет понимать его работу, кто трудится в той же области, имеет ту же подготовку. Вот так! И я в этом не сомневаюсь! Ведь эти мысли посещали и тебя, не так ли? Я вижу это по твоему лицу. Ох, дорогая, не будь грустной – я начинаю злиться! Я же знаю, как ты талантлива, и если он этого не понимает…

Так и шло, день за днем, месяц за месяцем. Когда я больше не могла выносить пребывание в этой квартире, я исчезла почти на неделю. Когда я вернулась, Констанца плакала. Она сказала, что знала: этим кончится. Френк Джерард ненавидит ее, он хочет поссорить нас.

– Это неправда, Констанца, – сказала я. – Он и слова против тебя не сказал. Ты становишься глупа, тобой овладевает паранойя. Я ушла, потому что меня стало мутить от всех разговоров. Я не хочу больше ничего слышать. Или ты будешь заниматься своими делами и перестанешь упоминать Френка, или я вообще съеду отсюда.

– Нет-нет, ты не должна так поступать. Он будет думать, что ты давишь на него, вынуждаешь его жениться на тебе…

– Констанца, я тебя предупредила. Отныне мы о нем больше не говорим. О чем угодно, но только не о Френке. Это унижает меня, унижает тебя, и необходимо положить этому конец. Я люблю его. Больше ни слова. И запомни это, Констанца.

– Очень хорошо. Больше я о нем и не заикнусь. – Констанца собралась. – Но скажу тебе последнее. Я люблю тебя, как свою дочь. Я любила и твоего отца, и очень сильно, и я пыталась, да, пыталась, занять его место. Я все время спрашиваю себя: что бы сделал Окленд, будь он здесь? Я понимаю, что ты не хочешь ничего слышать. Я знаю, что они могут тебя настроить против меня. И даже в этом случае я скажу все, что необходимо, потому что твои интересы принимаю близко к сердцу. И потому, что знаю: будь Окленд сейчас здесь, он бы сказал то же самое. Совершенно то же самое. И я хочу, чтобы ты это помнила, Виктория.

Это был самый большой дар Констанцы – инстинктивное ощущение ахиллесовой пяты другого. Удалось ли мне отделаться от ее слов? Кое от чего – да, но не от всего. Ее слова заползли мне в память. Я возмущалась тем, что они сказываются в моих мыслях.

* * *

Этой весной я наконец встретилась с Монтегю Штерном. Так получилось, что Френк не мог присутствовать при этом разговоре – у него возникли серьезные проблемы на работе.

Я заметила, что он несколько смущен и полон напряжения. Я должна была бы основательнее обеспокоиться этим, не будь я сама полна тревог. В течение прошедшего месяца Констанца продуманно нагружала меня работой сверх всякой меры. Сегодня столь же холодно и спокойно она объявила о новом заказе, который мы надеялись получить вот уже несколько месяцев – реставрация большого шато на Луаре, принадлежавшего семье, в распоряжении которой находилось едва ли не самое прекрасное собрание мебели в Европе.

– Милая, – сказала она, целуя меня, – это наше. Мы его получили. Точнее, заказ твой. И я хочу, чтобы ты его выполнила, Виктория, ты это заслужила. Сделай его и можешь считать, что ты состоялась. О, я так рада, дорогая.

Я же не испытывала радости. Заказ был в самом деле соблазнителен, но он также требовал трех месяцев пребывания во Франции.

– Френк, – начала я, когда мы вышли из машины, – ты не будешь против, если я попрошу тебя кое о чем? Это касается моей работы.

– Спрашивай, дорогая, но поторопимся. Черт бы побрал эти такси – мы опаздываем.

– Тебе моя работа кажется очень глупой? Порой мне думается, что так и должно быть. Ведь ты изучаешь болезни, пытаешься найти лекарства от них, а что я делаю? Смешиваю оттенки красок. Выбираю ткани. Вожусь с раскраской.

– Возишься? – Он нахмурился. – Вовсе ты не возишься. Это очень интересно, то, чем ты занимаешься. Может, я не так уж и хорошо разбираюсь, но пытаюсь понять. Ты помнишь, как мы сидели в мастерской, а ты смешивала глазурь, занималась лессировкой, экспериментируя с цветами? Это было очень занятно.

Я вспомнила тот случай: передо мной стояла задача сделать для клиента комнату в красной гамме – не того цвета, который Констанца часто пускала в ход, называя этрусским, а другого. Этого можно было добиться путем подбора правильной основы, которую придется покрыть несколькими прозрачными слоями лака. Каждый слой глазури, прозрачный и выразительный, менял цвет подложки: от киновари к кармину, розовый – на фуксин; пошел венецианский красный; затем последний мазок грубой умброй, чтобы подчеркнуть основной цвет и придать ему оттенок старины. Работа шла медленно, но восхищала меня, когда я экспериментировала с глазурью: способность цветов преображаться казалась мне колдовством.

– Как правда, понимаешь? – сказала я, поднимая глаза на Френка, когда положила последний мазок. – Так говорит Констанца. Всегда можно положить еще один слой. Каждый раз, когда ты добавляешь его, меняется окраска и восприятие слоя внизу.

– Как правда? – нахмурился Френк. – Я не согласен. Правда не может меняться. Она одна и неделима, разве не так? Я всегда считал, что правда очень проста. – Он сказал это с явным нетерпением, и на лицо его легло выражение замкнутости. Поняв, что снова цитировать Констанцу было ошибкой, я замолчала: мне хотелось бы считать, что он прав, но я не могла согласиться с ним.

И теперь, двигаясь в южную сторону и по-прежнему не видя ни одного такси, я взяла его за руку. Я думала об этом заказе во Франции, о его работе в лаборатории.

– Порой мне кажется, – продолжила я, – что между нами столько различий. Твоя работа жизненно необходима, а моя – дань роскоши. Это я знаю. Я занимаюсь ею потому, что она мне нравится, и потому, что она – единственная, с чем я хорошо справляюсь. Но, должно быть, она кажется тебе скучной и банальной. И порой… порой я думаю…

Френк остановился. Он развернул меня к себе и сжал мне лицо ладонями. Он заставил меня посмотреть ему в глаза.

– Это серьезно? Дорогая, скажи мне, о чем ты порой думаешь.

– Ну, иногда мне кажется, что тебе хочется: пусть рядом с тобой будет кто-то, понимающий твои труды и заботы куда лучше, чем я. Кто-то, с кем ты можешь разговаривать и спорить. Посмотри на меня. Я никогда не ходила в школу. Что касается науки, я ни в чем не разбираюсь. Я не умею играть в шахматы и вечно проигрываю в бридж. Я даже плохо готовлю: что я могу приготовить, кроме спагетти? Что я вообще умею? Обставить комнату. Не очень много, не так ли?

– Что еще… чего еще ты не умеешь делать? – Он с мягким юмором смотрел на меня.

– Дай мне время. Не сомневаюсь, припомню что-то еще.

– Нет, не дам. Вместо этого я напомню тебе то, что у тебя отлично получается. Ты можешь быть доброй и внимательной – так. Ты отлично все понимаешь – так. Ты можешь рассуждать и думать – так. Та трогательная – так. И ты умеешь любить. – Он поцеловал меня в лоб. – Не так много людей обладают подобными дарованиями, особенно последним. Ты это понимаешь?

– Френк, ты в самом деле так думаешь? Ты уверен?

– Уверен в чем?

– Во мне. Я хочу сказать, что смогу все понять, во всем разобраться. Со временем, если ты решишь, что тебе необходима… ну, какая-то другая женщина. Скажем, ученая, кто-то вроде…

– А, значит, вот что ты хочешь понять, да?

– Нет, но я смогу понять. Мне будет жутко тяжело, но…

– Вот это уже лучше. А теперь бери меня под руку, и по пути я расскажу о своем идеале женщины, ладно? – Он повернулся. – Дай-ка прикинуть. Итак, я думаю, она ядерный физик. Пока она жарит мне яичницу на завтрак, она объясняет, в чем ошибся Эйнштейн. Яйца, надо признать, ее коронный номер – жарит их она отменно, да и вообще она повар высшего класса – она брала уроки, когда заодно изучала русский язык…