Теодор Фонтане - Эффи Брист

• Название: Эффи Брист
• Автор: Теодор Фонтане
• Жанр: Классическая проза

Перевод Ю. Светланова (гл 1-18) и Г. Егерман (гл. 19-36)

Примечания С. Гиждеу

---

Эффи взяла руку матери и поцеловала.

– Да, мама, я и есть такая.

– Да, ты такая. Это я наверно знаю. Но, милая моя Эффи, в жизни нужно многого остерегаться, и тем более нам, женщинам. Когда ты приедешь в Кессин, этот маленький городишко, где ночью едва ли горит хоть один фонарь, надо всем этим будут смеяться. И если бы только смеяться. Те, что невзлюбят тебя, – ведь такие всегда найдутся, – заговорят о дурном воспитании, а иные даже будут злословить.

– Хорошо, тогда ничего японского и никакой лампы. Но я откроюсь тебе: мне кажется, что в красном полумраке все выглядит так поэтично и красиво.

Госпожа фон Брист была тронута. Она встала и поцеловала Эффи.

– Ты ребенок! Прекрасный и поэтичный ребенок. Все это лишь мечты. В жизни бывает иначе, и подчас лучше, когда вместо света и полумрака совсем темно.

Эффи думала возразить, но тут пришел Вильке и принес письма. Одно было из Кессина от Инштеттена.

– Это от Геерта, – сказала Эффи и, отложив письмо в сторону, спокойно продолжала: – Но ты разрешишь мне поставить в комнате рояль, наискосок. Это мне больше нравится, чем камин, который обещал Геерт. И на рояль я поставлю твой портрет; совсем без тебя я не смогу жить. Ах, как я буду о вас тосковать, быть может уже в дороге, а в Кессине – так обязательно. Говорят, там нет даже гарнизона, даже штабного врача, но счастье, что Кессин хотя бы курорт. Кузен Брист... я недаром вспомнила о нем... его мать и сестра всегда выезжают в Варнемюнде, – так я не понимаю, почему бы ему не командировать однажды своих милых родственников в Кессин. Командировка – это звучит совсем как в генеральном штабе, а он, кажется, именно туда и метит. А потом он приедет сам и поживет у нас. Впрочем, кто-то недавно рассказывал, что у кессинцев есть довольно большой пароход, который два раза в неделю ходит в Швецию и обратно. И потом на палубе устраивают бал (у них, понятно, есть и музыка), а он танцует очень хорошо...

– Кто?

– Ну, Дагоберт.

– Я думала, ты говоришь об Инштеттене. Однако уже пора бы узнать, что он пишет... У тебя ведь письмо в кармане.

– Верно. Я чуть не забыла о нем.

И она, открыв письмо, быстро пробежала его глазами.

– Ну, Эффи, ты молчишь? Ты не сияешь, не смеешься. А он пишет всегда так весело и интересно, совсем не в отеческой манере.

– Это бы я сейчас же запретила. У него свой возраст, а у меня – моя юность. Я бы погрозила ему пальцем и сказала: «Геерт, подумай-ка, что лучше?»

? – И тогда бы он тебе ответил: «То, что у тебя, Эффи, чудеснее всего». Ведь он не только мужчина изящной внешности, но к тому же справедлив, разумен и прекрасно понимает, что такое юность. Он всегда помнит об этом и равняется на молодость. Если он и в супружестве останется таким, вы будете идеальной парой.

– Да, и я так думаю. Но, знаешь, мама, – мне просто стыдно сказать – я совсем не за то, что называется идеальным браком.

– Это на тебя похоже. А скажи мне, за что ты?

– Я за... ну, я за брак равного с равным и, конечно, еще за нежность и любовь. Ну, а если нежности и любви нет, потому что любовь, как говорит папа, – это только «ерунда» (во что я, однако, не верю), тогда я – за богатство, за роскошный дом, только совсем роскошный, как тот, в котором отдыхает принц Фридрих Карл во время охоты на лося или на фазана, или где останавливается кайзер и где он для каждой дамы, даже молодой, находит милостивое слово. А когда мы будем в Берлине, я побываю на придворном балу и в Гала-Опере, и всегда буду сидеть рядом с большой центральной ложей.

– Ты говоришь так из гордости или из каприза?

– Нет, мама, вполне серьезно. Сначала приходит любовь, потом сразу же за ней – блеск и слава, а затем развлечения, – да, развлечения, всегда что-нибудь новое, над чем можно посмеяться или поплакать. Чего я не выношу, так это скуки.

– Но как же ты жила столько лет с нами?

– Ах, мама, как ты можешь это говорить! Конечно, зимой, когда приезжают с визитом милые родственнички и просиживают по шести часов, а го и дольше, да еще тетка Гундель или тетка Ольга озирают тебя и ни с того ни с сего находят дерзкой – тетка Гундель даже это высказала, – такое, говоря откровенно, мало кому понравится. В остальном же я всегда была здесь счастлива, так счастлива...

И при этих словах слезы брызнули у нее из глаз, она бросилась перед матерью на колени и стала целовать ей руки.

– Встань, Эффи. В молодости, в твои годы настроения часто меняются, особенно перед замужеством и, неизвестностью. А теперь почитай мне письмо, если нет в нем ничего такого или каких тайн.

– Тайн, – засмеялась Эффи, настроение у нее внезапно переменилось, и она снова вскочила. – Тайны! Да, у него есть такая манера. Но большую часть этих тайн я могу узнать у сельского старосты, в делах, где всегда имеются распоряжения ландратов. Ведь Геерт тоже ланд-рат!

– Читай, читай.

– «Милая Эффи!..» Так он всегда начинает, а иногда еще называет меня своей «маленькой Евой».

– Читай же, читай.

– Итак, «Милая Эффи! Чем ближе день нашей свадьбы, тем реже становятся твои письма. Когда приходит почта, я всегда ищу взглядом конверт с твоим почерком, но, как правило, да ты и сама знаешь, тщетно (хотя иного я не требую). В доме сейчас рабочие, они готовят к твоему приезду комнаты, которых, кстати, не так много. Но лучше всего будет время, когда мы отправимся путешествовать. Обойщик Маделувт, что доставляет мне все необходимое, большой оригинал. Но о нем я расскажу в другой раз. Все мысли о тебе, моей прелестной, маленькой Эффи. У меня здесь земля горит под ногами, к тому же в нашем добром маленьком городе становится тихо и безлюдно. Вчера уехал последний курортник: перед отъездом он купался уже при девяти градусах, и курортный персонал страшно радовался, когда купальщик вылезал из воды здоровым. Все боялись, как бы его не хватил паралич, а это подорвало бы авторитет курорта, словно здешние волны стали бы оттого хуже, чем в других местах. Радуюсь при мысли, что через каких-то четыре недели мы будем на пути из Пьяченцы в Лидо или в Муране, где делают бусы и другие украшения. Самые красивые – для тебя. Большой привет родителям и нежнейший поцелуй от твоего Геерта».

Эффи сложила письмо, чтобы спрятать в конверт.

– Очень милое письмо, – сказала госпожа фон Брист, – и то, что он во всем знает меру, это его достоинство.

– Да, меру он знает.

– Милая моя Эффи, разреши задать тебе один вопрос: ты бы хотела, чтобы не во всем соблюдалась мера, чтобы письмо было нежнее, а может и очень нежным?

– Нет, мама. Честное слово, нет, этого мне не хотелось бы. Так оно лучше.

– Так оно лучше. Как это звучит. Ты такая странная. И то, что ты плакала передэтим – тоже странно. О чем ты думаешь? Еще есть время! Ты не любишь Геерта?

– Почему бы мне его не любить? Я люблю Гульду, люблю Берту, люблю Герту. А еще люблю старого Ни-мейера. И стоит ли говорить, что я люблю вас. Я люблю всех, кто хорошо ко мне относится, хорошо обо мне думает и балует меня. И Геерт, наверно, будет меня баловать. Конечно, по-своему. Он уже собирается дарить мне в Венеции драгоценности. Он ведь понятия не имеет о том, что я совсем не ношу украшений. Я больше люблю лазать по деревьям и качаться на качелях, а еще приятнее, когда есть опасность что-нибудь разорвать, сломать или сорваться вниз. Не будет же это стоить мне головы!

– Так же, наверное, ты любишь и своего кузена Бриста!

– Да, и очень. Он меня всегда веселит.

– А ты бы вышла за него замуж?

– Замуж? Клянусь богом, что нет. Ведь он еще желторотый юнец. Геерт – мужчина, красивый мужчина, человек, с которым можно устроить жизнь и выйти в свет. Как ты думаешь, мама?

– Все это верно, Эффи, и это меня радует. Но у тебя еще что-то на душе.

– Быть может.

– Так скажи.

– Видишь ли, мама: то, что он старше меня – это ничего, а может, даже хорошо: он ведь не стар, по-военному подтянут, он здоров и свеж, я бы сказала, мы подходящая пара, будь он... ну, будь он чуточку иной.

– Какой же, Эффи?

– Да, какой? Только не смейся надо мною. Я поняла это недавно, когда мы сидели там, в доме пастора. Мы говорили про Инштеттена. Старый пастор наморщил лоб – это он сделал от уважения и восхищения – и сказал: «Да, барон! Это – человек характера, человек принципов!»

– Он именно таков, Эффи.

– Конечно. И мне кажется, Нимейер сказал даже, что он человек с принципами. А это, я полагаю, нечто еще большее. Но у меня... у меня-то нет никаких принципов. Видишь ли, мама, в этом есть такое, что мучает меня и пугает. Он мил и добр ко мне и так предупредителен, но... я... я его боюсь.

Глава пятая

Празднества в Гоген-Креммене остались позади. Все разъехались, а молодые отправились в свое путешествие тем же вечером после свадьбы.

Предсвадебное увеселение доставило радость всем, особенно его участникам. Гульде удалось вызвать восторг молодых офицеров, как ратеноверских, так и несколько более привередливых друзей Дагоберта из Александрийского полка. Да, все прошло хорошо и гладко, даже сверх ожиданий. Только Берта и Герта рыдали столь бурно, что провинциальных виршей Янке почти нельзя было расслышать. Но и это мало чему повредило. Некоторые тонкие знатоки даже остались при мнении, что «...когда обладательницы таких прелестных рыженьких головок запинаются, всхлипывают и не понимают друг друга на сцене, то это окончательно покоряет зрителей». Особого триумфа удостоился кузен Брист в роли, придуманной им самим. Он представлял коммивояжера из магазина Демута, который, узнав, что юная невеста собирается сейчас же после свадьбы ехать в Италию, решил сбыть ей дорожный чемодан: в действительности же этот чемодан представлял собой огромную бонбоньерку, полную сладостей. Танцы продолжались до трех часов ночи, по случаю чего старый Брист, все больше и больше приходя в «шампанское настроение», начал отпускать всякого рода замечания, то по поводу танцев с факелами (они еще были в ходу при некоторых королевских дворах), то по поводу старинного обычая танцевать в чулках с подвязками. Эти замечания, которым не было видно конца и которые становились все фривольнее, зашли наконец так далеко, что пришло время прервать поток его красноречия.