Хорхе Борхес - Книга сновидений (антология)

• Название: Книга сновидений (антология)
• Автор: Хорхе Борхес
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-727-1

«…Сны представляют собой наиболее древний и отнюдь не наименее сложный из литературных жанров. Эта занятная идея, которую нам нетрудно доказать для вящей убедительности данного предисловия и для пробуждения интереса к тексту книги, могла бы оправдать создание всеобщей истории снов и их влияния на литературу. Наш пестрый сборник, цель которого развлечь любознательного читателя, мог бы тут предоставить кое-какие материалы. В этой книге снов, которые опять будут грезиться читателям, собраны сны ночные — например, те, где стоит моя подпись, — сны дневные как сознательное упражнение нашего ума и прочие, истоки коих утеряны…»

---

Родерикус Бартиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)

Эустакио Вильде Сон Д`Аламбера

Это вторая из трех частей диалога, оставленного Дидро (1713–1784) неизданным и опубликованного лишь в 1830 году. Части диалога называются: "Entretien entre D'Alambert et Diderot ("Разговор Д'Аламбера и Дидро"), "Reve de D'Alambert" ("Сон Д'Аламбера") и "Suite de l'entretien"("Продолжение разговора"). Д'Аламбер начинает диалог прославлением деизма, заявляя о своей вере в верховное существо. Дидро отвечает ему, что всякое традиционное разделение природы на три царства произвольно и недоказуемо: в природе мы можем лишь эмпирически провести различие между чувствительностью пассивной и активной, чувствительность же присуща материи и неотделима от нее. Для свободной воли там нет места. Единственное различие между науками «точными» (физика, математика) и «предположительными» (история, мораль, политика) состоит в том, что из первых мы можем почерпнуть твердую уверенность для своей деятельности, а из вторых — лишь относительную уверенность, а если бы мы знали все действующие элементы и силы, то были бы равны божеству. Д'Аламбер упоминает о скептицизме как о некоем убежище, однако Дидро ему доказывает, что по здравом рассуждении никто не может объявить себя скептиком. Д'Аламбер возвращается домой, засыпает, и его осаждают кошмары; мадемуазель де Л'Эспинас записывает слова сновидца, которые доктор Бордо (приглашенный ею) изучает и забавы ради пытается предугадать продолжение сна (или речей) спящего. Д'Аламбер пробуждается, и мадемуазель де Л'Эспинас с доктором заводят разговор о человеке, этом скоплении микроорганизмов, временно объединившихся под властью центральной нервной системы. Делаются предсказания, подтверждаемые наукой наших дней. Доктор пускается в рассуждение о нелепости каких-либо идей о свободной воле, ответственности, заслугах или недостатках, добродетели или пороке. Это просто частные физиологические состояния, а потому нельзя говорить о поступках "contra naturae" ("Против природы" (лат.)), ибо все сущее есть природа. Дойдя до этого пункта, доктор (поддерживающий идеи Дидро) приходит в замешательство при мысли о возможных выводах из его философствований и прекращает беседу.

Эустакио Вилъде, "Французская литература" (1884)

О. Генри Сон

Мюррею приснился сон.

Психологи и ученые теряются в догадках и предположениях, стараясь объяснить странные переживания нашего нематериального «я», когда мы бродим в царстве "близнеца смерти" — в царстве сна. Настоящий рассказ не имеет целью бросить свет на этот неисследованный еще вопрос. Он является просто описанием сна Мюррея. Одна из самых поразительных особенностей снов состоит в том, что происходящее во сне на протяжении нескольких месяцев или даже годов на самом деле происходит в течение нескольких секунд или минут.

Мюррей сидел в тюремной камере в отделении для приговоренных к смерти. Электрическая дуговая лампа, висевшая на потолке в коридоре, ярко освещала стол. По листу белой бумаги полз муравей, дико бросавшийся из стороны в сторону в то время, как Мюррей преграждал ему путь конвертом. Приведение в исполнение смертного приговора посредством электричества было назначено на восемь часов вечера. Мюррей, улыбаясь, смотрел на обезумевшего муравья, мудрейшего из насекомых.

В отделении было еще семеро приговоренных к смерти. С тех пор как Мюррей находился здесь, он видел, как троих увели для приведения приговора в исполнение. Один обезумел и бился, как пойманный в западню волк; другой, не менее безумный, громко молился; третий, слабый духом, упал в обморок, и его унесли, привязав к доске. Мюррей размышлял, как он сам встретит внешне и внутренне момент казни. Сегодня вечером пришел его срок. Должно быть, теперь было около восьми часов.

В отделении было два ряда камер, и напротив него была камера Бонифацио, итальянца, убившего свою невесту и двух полицейских, пришедших его арестовать. Мюррей долгие часы играл с ним в шашки, выкликая ходы своему невидимому партнеру через коридор.

Послышался громкий басистый голос Бонифацио с его всегдашним певучим акцентом.

— Эй, маэстро Мюррей! Как вы себе чувствуете, — хорошо, да?

— Хорошо, Бонифацио, — сказал твердо Мюррей, позволяя муравью вползти на конверт и осторожно сбрасывая его на каменый пол.

— Так и следует, маэстро Мюррей. Такие, как мы, должны умирать, как мужчины. Мой срок на будущей неделе. Отлично. Помните, маэстро Мюррей, я выиграл у вас последнюю партию в шашки. Может быть, мы когда-нибудь опять будем играть с вами. Я не знаю, Может быть, нам придется чертовски громко выкликать ходы в том месте, куда нас отправят.

Грубая философия Бонифацио, за которой последовал басистый взрыв музыкального смеха, согрела закоченевшее сердце Мюррея. Да, но Бонифацио оставалось жить еще целую неделю.

Обитатели камер услышали знакомое громкое щелканье стальных затворов, в то время как открывалась дверь в конце корридора. Трое людей подошли к камере Мюррея и отперли ее. Двое из них были тюремные сторожа; третий был Леон, сосед и друг детства Мюррея. Нет — это было в прежние дни — теперь это был Преподобный Леонард Уистон.

— Я добился разрешения заняь место тюремного священника, — сказал он, крепко пожимая руку Мюррею. В левой руке он держал небольшую библию, отмечая указательным пальцем нужную страницу. Мюррей слегка улыбнулся и начал приводить в порядок две-три книги и несколько ручек на своем столике. Он охотно заговорил бы, но никакие подходящие слова не шли ему на ум.

Заключенные окрестили эту часть тюрьмы, в восемьдесят футов длиной и двадцать восемь футов шириной, "преддверием ада". Постоянный сторож "преддверия ада", огромный, неотесанный, добрый человек, вытащил из кармана бутылку виски и протянул ее Мюррею со словами:

— Это самое, понимаешь, настоящее дело для тех, кому нужно подкрепиться. И, понимаешь, тебе нечего бояться, ты приохотишься к виски.

Мюррей хлебнул из бутылки.

— Вот так, — сказал сторож, — Немного укрепляющего средства, и все пойдет как по маслу.

Они вышли в коридор, и каждый из семи обреченных понял, что было около восьми часов и что в восемь была назначена казнь Мюррея. В "преддверии ада" существует своя аристократия. Человек, убивший своего врага или преследователя в открытом бою, в пылу битвы или обуреваемый первобытными чувствами, с презрением относится к подлым убийцам из-за угла.

Таким образом, только трое из семи обреченных крикнули последнее «прости» Мюррею в то время, как он шагал по коридору между двумя стражниками. Эти были Бонифацио, Марвин, убивший тюремщика во время попытки бегства из тюрьмы, и Бассет, железнодорожный грабитель, который был принужден убить проводника экспресса, не пожелавшего поднять руки вверх. Остальные четверо молча притаились в своих камерах, чувствуя себя отщепенцами в обществе "преддверия ада".

Мюррей удивлялся своему собственному спокойствию и почти безразличию. В комнате казни собралось около двадцати людей — тюремное начальство, газетные репортеры и зрители, которым удалось…

* * *

Здесь, на самой середине фразы, рука смерти прервала последний рассказ О.Генри. Он предполагал написать этот рассказ совершенно в другом духе, чем предыдущие рассказы. Это должно было стать началом новой серии.

— Я хочу показать публике, — говорил Генри, — что я могу написать нечто новое — то есть новое для меня — историю с настоящей драматической завязкой, трактованную в таком духе, который, ближе подойдет к моим взглядам на писательство.

До того, как начать писать настоящий рассказ, он вкратце набросал, как он предполагал развить его. Мюррей, виновный в зверском убийство своей возлюбленной — убийстве, вызванном припадком безумной ревности, — встречает сперва смертную казнь совершенно, спокойно и, по всем внешним признакам, даже безразлично. Когда он приближается к электрическому стулу, им овладевает странное чувство нереальности. Вся сцена в комнате казни — свидетели, зрители, приготовления к казни — кажется ему нереальной. В его уме мелькает мысль, что произошла страшная ошибка.

Почему его привязывают к стулу? Что он сделал? Какое преступление он совершил? В те несколько мгновений, когда прикрепляли ремни на стуле, перед его умственным взором встало видение. Ему снился сон. Он видит маленький деревенский коттедж, светлый, залитый солнцем, спрятавшийся под сень цветов. Он видит женщину и ребенка. Он говорит с ними и узнает, что это его жена и ребенок, а коттедж — его дом. Таким образом, в конце концов, все это была ошибка. Кто-то страшно, непоправимо ошибся. Обвинение, суд, приговор к смерти на электрическом стуле — все это сон. Он обнимает жену и целует ребенка. Да, здесь счастье. А то был сон. Но тут, по знаку тюремного сторожа, пускается роковой ток.