Сергей Голицын - Записки уцелевшего

• Название: Записки уцелевшего
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Орбита
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990
• ISBN: 5-85210-018-8

Это произведение — плод творчества многих лет писателя Сергея Голицына, одного из представителей знаменитого княжеского рода Голицыных.

Удивительная память Сергея Голицына возвращает читателям из небытия имена сотен людей, так или иначе связанных с древним родом.

Русский Север, Волга, Беломорстрой — такова неполная география «Записок» картины страшной жизни Москвы второй половины 20-х годов, разгул сталинских репрессий 30-х годов.

Воспоминания правдивы, основаны на личных впечатлениях автора и документах тех далеких лет, наполнены верой в победу добра.

Эти воспоминания не предназначались для советской печати и впервые вышли в свет в 1990 г. уже после кончины автора.

---

…В последующие годы постепенно продавались мелкие акварельные портреты, два — кисти Соколова, один — Брюллова, несколько писанных неизвестными художниками. А продавались они, потому что мой брат Владимир вынужден был вовсе прекратить работу и собирался из-за боли в коленке лечь в больницу. Нигде юридически не оформленный лишенец, он не мог рассчитывать ни на какую денежную помощь от профсоюза.

7

Одна беда за другою приходила в нашу семью. В 1932 году паспорта выдавались на три года. Теперь пришел срок их менять. Слухи пошли самые тревожные, а статьи в газетах только подогревали эти слухи. В Ленинграде после убийства Кирова вон какой погром над дворянской интеллигенцией был учинен, в Москве выселили за стоверстную зону несколько семей.

Пошли мой отец и брат Владимир в милицию с какими-то справками, прежние паспорта у них отобрали и сказали: выселяйтесь! Неужели переезжать в Талдом? Владимир тогда записал в своем дневнике: "Не понимаю, почему за сто километров от Москвы жить можно, а за шестьдесят нельзя".

Надо хлопотать. Через Пешкову, как всегда раньше? Нет, вернее будет через Корина. Его ценит сам Ягода, однажды благодаря Корину освободивший Владимира. Добрый друг и второй раз выручит.

Вот какое письмо написал Владимир, почте его не доверили, отправилась к художнику сестра Маша.

г. Дмитров

25 ноября 1935 г.

Дорогой Павел Дмитрович!

Неприятности приходят кучей. Третьего дня я заболел гриппом и жестоким флюсом, вчера дочь, больную скарлатиной, увезли в больницу, а сегодня у меня отобрали паспорт и объявили, что в 24 часа я должен уехать из Дмитрова за 100-километровую зону. Завтра я надеюсь получить бюллетень от врача, что даст мне 2–3 дня отсрочки. Кроме того, 5 декабря я должен лечь в Протезный Ин-т на операцию. На столе у меня лежит работа на 400 р., выполненная на 95 %, которую я не могу сдать. Жена и мальчишки изолированы по подозрению в скарлатине. У моих родителей паспортов пока не отобрали, но я думаю, что это случится незамедлительно. По-видимому, распоряжение обо мне пришло из Москвы. Если Вы найдете возможным помочь нам в эту тяжелую для нас минуту, век буду вам признателен. При хлопотах обо мне можете ссылаться на мои игры, известные Горькому и Бубнову[46] (Комитет по игрушке), на мою ногу и проч. заслуги. Если Вы найдете невозможным просить о выдаче паспортов для всей нашей семьи или Вам откажут, то просите, чтобы нам дали хотя бы 10 дней на переезд.

Если Ваше вмешательство в это дело с нашей семьей может хоть как-нибудь повредить Вам и Вашему положению, а следовательно, и творчеству, плюньте на это дело. Ведь не такая это уж катастрофа (по нашему счету это 10-й[47] раз нас переезжают). Я Вам и так всем обязан. Главная сейчас для Вас цель — это картина, а остальные явления, которые преподносит нам жизнь, это чушь и ерунда. Поклон Прасковье Тихоновне. Машенька сестра может передать Вам подробности.

В. Голицын

Нет, не таков был Корин, чтобы отнестись равнодушно к беде друга. А тут как раз выселяли за сто километров нескольких знакомых священников и дьякона Холмогорова, чей портрет он писал. Пошел Павел Дмитриевич к Ягоде.

— Опять за своего князя хлопочете! — таковы были подлинные слова Ягоды.

И остались в Дмитрове мои родные. Получили все они паспорта, а Владимир, получив за иллюстрации четыре тысячи, слег в больницу в Теплом переулке.

Я у него там побывал. Коленка его не сгибалась. А он, неистощимый изобретатель, сам придумал конструкцию из деревянных планок с винтами. Врачи одобрили, конструкция была изготовлена, прикреплена к его кровати, и он должен был постепенно закручивать винты. Боли от этого накручивания усилились. Видя бесполезность лечения, врачи предложили Владимиру ногу ампутировать. Он отказался, тогда они посоветовали ему на долгий срок весну, лето и осень — поехать на Черноморское побережье Кавказа, там он будет прогревать ногу на солнце и, возможно, вылечится.

В начале 1936 года он уехал с женой Еленой и двумя сыновьями — Мишей и Ларюшей в Гудауты, дочь Елена как школьница осталась в Дмитрове.

Он писал интересные письма родителям и многим друзьям, звал Житкова там купить дом, поселиться постоянно. Эта идея сперва увлекла писателя, но он все не решался — наверное, знакомые отговорили.

А Корин с женой отправился на берег Черного моря в 1938 году и пробыл там с 17 июля по 22 августа.[48] И он, и Владимир писали там пейзажи, а Владимир также сделал иллюстрации к двум или трем книгам.

9

Моя самая младшая сестра Катя, когда я ей читал отдельные главы из своих записок, упрекнула меня, что я очень мало рассказываю о ней.

Выполняю ее просьбу именно в данной подглавке — ведь Катя, как и Леночка Урусова, тоже была "бывшей княжной".

Раньше я упоминал, как её не допустили учиться далее седьмого класса, как она работала на опытной агрономической станции в Долгопрудной, как мыкалась из одного учреждения в другое, как училась на курсах то на лаборантку, то на чертежницу.

В 1932 году она вышла замуж за моего друга Валерия Перцова и поселилась с ним и с его матерью в доме № 7 по Молочному переулку близ Остоженки. Она поступила на работу сперва в одно научно-исследовательское учреждение, потом в другое, занимала должности лаборанта, при поступлении добросовестно заполняла анкеты, на вопрос "социальное происхождение" указывала — "дочь служащего", но опускала каверзную приписку: "бывшее сословие родителей". Ее фамилия по мужу — Перцова — никому не казалась подозрительной.

Жила она с мужем вполне счастливо, кротко терпела капризы свекрови и родила одного за другим двух сыновей — Володю и Колю. В начале 1935 года ее приняли лаборанткой в только что переехавший из Ленинграда Физический институт Академии наук.

В суматохе первых после переселения месяцев пропустили, что она не является членом профсоюза. Позднее ее вызвал профорг и, расспрашивая о том о сем, поинтересовался ее девичьей фамилией. Узнав, что она Голицына, он ее спросил об отношении к Бучалкам. Она сказала, что провела там первые три года жизни.

— Так значит, вы бывшая княжна! — воскликнул он, очевидно, от ужаса то ли побледнел, то ли покраснел и добавил, что после революции жил там в детском доме.

Он побежал к ученому секретарю по фамилии Вул, вместе они побежали к кадровичке и там в Катиной анкете в приписке к тому вопросу обнаружили чистое место. Какой скандал!

В тот же день был вывешен приказ, что Катя увольняется "за сокрытие социального происхождения".

Но этим дело не кончилось. В отсутствие Кати было созвано внеочередное открытое партийное собрание, на котором выступил Вул с обличительной речью. Он обрушился на кадровичку за потерю бдительности, вспомнил опального Енукидзе, у которого в аппарате ЦИКа также была разоблачена бывшая княжна. А теперь выяснилось, что и в их институте оказалась подобная классовая врагиня. Но та, енукидзевская, "по счастью", арестована, священный наш долг — избавиться от своей. Исполненная гнева резолюция была принята единогласно.

На следующий день, ничего не подозревая, Катя явилась в институт за расчетом. Ей сказали, что сперва надо пройти к Вулу. Сколько сдержанного презрения Катя угадывала в лице того молодого ученого, который, как видно, делал свою карьеру не одними научными путями!

Очевидно, Вул уже успел связаться с тем учреждением, которого боялась добрая половина жителей нашей страны. Он сказал Кате, что ей надо отправиться на Кузнецкий мост — дом номер такой-то, бюро пропусков.

И она покорно пошла. Наверное, по дороге с тоской думала о своем муже и о двух малышках-сыночках.

Следователь НКВД неожиданно оказался вполне корректным и после нескольких наводящих вопросов произнес непонятную для Кати фразу:

— Нет, вы не та, которую мы ищем. — И подписал пропуск.

В этот трудный для Кати час показал себя порядочным человеком мой друг еще со школьной скамьи, ставший профессором, — Андрей Киселев. Он не побоялся принять Катю на работу в Текстильный институт, хотя и с «черной» справкой. Но там она пробыла недолго и начала трудиться чертежницей по договорам. Я не знал никого, кто бы так быстро и так аккуратно чертил надписи на плакатах, на картах, на разных этикетках. Катя оформляла стенды в различных музеях нашей страны. И никогда ни до войны, ни после войны не заполняла анкет с каверзной припиской. И никогда больше ее не вызывали ни в какие зловещие учреждения.

10

К осени 1935 года я выздоровел. После рентгена доктор Гетье меня поздравил, сказал, что я счастливо отделался. Рукопись "Хочу быть топографом" я закончил и отнес в издательство. Редактор Берман обещал меня вызвать. Я терпеливо ждал и одновременно, уже без помощи отца и Клавдии, усиленно вычислял свиные баллы. Не оставлял я своей мечты — стать настоящим писателем и начал подумывать: а не попытаться ли мне продолжать писать книги по научно-популярной тематике?