Николай Садкович - Повесть о ясном Стахоре

• Название: Повесть о ясном Стахоре
• Автор: Николай Садкович
• Издательство: Маст. лит.
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Историческая «Повесть о ясном Стахоре» рассказывает о борьбе белорусского народа за социальное и национальное освобождение в далеком прошлом.

---

– Запомню! – багровея, неожиданно захохотал пан Ходкевич.

Он дернул шнурок большого звонка.

– И ты бы, ойтец, запомнил… беседу нашу…

Вбежали служители. Ходкевич хрипел, не то смеясь, не то задыхаясь от злобы. Полы подбитого куньим мехом кафтана распахнулись, обнажив худое трясущееся тело. Он сорвал с гладко обритой головы татарскую шапочку и, размахивая ею, словно отгоняя назойливых мух, с трудом выговаривал:

– По обычаю нашему… чтобы запомнил, бродягу сего… розгами… Пять раз по десять розгами!.. После в склеп. И разведать, что за лицо!

Монаху скрутили руки. Повели в нижний замок.

Последние дни что-то тревожило жителей богатого и оживленного Слуцка. Словно душная гроза надвигалась на город в это холодное осеннее время. По улицам бродили пришлые, незнакомые жабраки. Чаще наезжали крестьяне из дальних поветов. Мещане рано гасили огни, запирались на тройные запоры. И хотя, казалось, никакой близкой опасности не было, пан каштелян велел усилить воротную стражу.

После беседы с монахом, несмотря на недомогание, Ходкевич неожиданно для приближенных отбыл в Вильню.

Проезжая через двор нижнего замка, он еще раз хрипло засмеялся, увидев, как в кругу столпившейся прислуги секли ученого монаха, чуть не победившего его в споре.

Монах лежал на «страмных козлах», не оказывая сопротивления. Гайдуки даже не стали привязывать его, что они обычно делали с другими, удостоенными такой же награды господаря. Длинный, нескладный монах сам улегся на плаху, подняв полы подрясника и оголив посиневшие на холодном ветру ягодицы. Никто не знал вины чернеца, а его спокойное поведение и не столь уж тяжелый приговор делали казнь похожей на забаву.

– Благослови, отче, працу мою! – смеясь, попросил красномордый, с торчащими рыжими усами гайдук, взмахивая длинной розгой.

– Один… два… – не отвечая гайдуку, монах считал удары.

– Хрестится, раб божий! – поповским голосом пропел другой, низкорослый длиннорукий гайдук, стегая накрест. – Звать как?

– Пять… шесть… – считал монах.

Дворовые смеялись.

– Отче, пошто счет ведешь? Ай боишься, каты собьются?

– Не бойсь, им не впервой… разную меру знают!

– Два по десять… и один… и два… и три…

Рубцы на теле краснели, вздувались.

Досчитав до пяти десятков, монах сказал:

– Годе! – и поднялся с плахи.

– Эй, погоди, – попробовал удержать его длиннорукий.

– Еще пяток надо, не было бы памылки…

– Годе! – повторил чернец, возвышаясь на целую голову над гайдуком. Повторил таким голосом, что оба ката попятились. Затихли и дворовые.

– Учен, дьябла, не сбился…

Монах повернулся к толпившимся слугам и, словно ничего с ним не произошло, просто объяснил:

– Затем счет вел, чтобы запомнить… с его милостью о том уговорились.

Повернулся к гайдукам:

– И вы бы запомнили… зараз ведите!

Повели его в склеп.

А ночью задрожали окраины Слуцка.

Загремела туча, что незримо нависала над городом много дней.

Треском пищалей, ржаньем коней, диким свистом и криками разразилась гроза ноябрьской ночи с четырнадцатого на пятнадцатое.

Пришел Северин Наливайко.

Замковые пытались обороняться, да где там… Поди, весь Слуцк поднялся казаку навстречу. Воротную стражу повязали сами мещане. С ходу захвачены были и нижний замок и слобода. Все четверо ворот – нараспашку. В Троицком монастыре да на звонице Успенской церкви колокола трезвонили, как на великодень.

Только на горе бой затянулся. Казаки гарцевали вокруг верхнего замка, попадая под ядра гаковниц. За толстыми, хорошо укрепленными стенами держались гайдуки каштеляна… Да пришел конец и для них. К трем воротам верхнего замка от городища, от реки Случ, от Виленской брамы и от Уречья двинулись большие возы соломы и хвороста. Целые горы повырастали у стен, а за ними стрелки… Запылала солома, хворост…

Стало светло в городе Слуцке. Весело. Стало можно людей различить. Друг друга узнать.

– Ой же до дила ты поспешав со своими арбами! – кричал чернявый казак, обнимая и целуя Савву Митковича. – Скильки рокив нэ бачылысь и як же гарно сустрэлись.

– Здоров будь, Жук, здорово, Жучок! Родный мой, не опалил еще крыла? Лётаешь?

Савва чуть не придушил в объятиях старого друга.

– Ходим до старшого нашого, – торопил Григорий Жук, – до Северина, вин давно чекае тэбе… Яки ж ты у нас, Саввочка, хитрый да ладный… О, це що за парубок?

– Сын, Стахор! – ответил Савва, подтолкнул вперед мальчика. – Хрестник твой, помнишь?

– Боже ж ты мий! – всплеснул руками Жук и даже присел от восторга. – Стахор, Стах – всим панам на страх! Дай я тэбе поцелую, коханый мий братику…

А кругом еще гремели выстрелы. Трещали объятые огнем ворота верхнего замка, и с криком носились в искрах и дыму стаи разбуженных ворон.

Северин не сходил с коня, не вкладывал саблю в ножны, но уже видел победу. Замок сдавался. Помощь Саввы с его мужиками была как нельзя вовремя. Только успел Северин поздороваться с Саввой, которого за руку притащил Жук, как подошел монах с пучком розог в руках. Следом за ним казаки вели двух связанных гайдуков. Красномордого и длиннорукого. Суровый казак, не любивший лишних слов и «жиночих нежностей», улыбнулся монаху и негромко сказал:

– Спасыби тоби, брат Иннокентий… и людям всим спасыби. – Наклонился с седла, обнял монаха. – Щоб не сан твий чернэцкий, став бы ты сотником, а то и атаманом.

– Дзякую, – весело ответил Иннокентий, – мне сан не помеха доброй справе служить, да к шабле я не приучен.

– Що вирно, то вирно, – согласился Северин, – стало, быть тоби по сану твойму нашим казацким архимандритом. Так ли, браты?

– Так, пан старший, так! – с хохотом поддержали ближние казаки.

– Дозволь пан Северин, – попросил монах, – долг возвернуть, что я вот этим панам задолжал!

У ног Наливайко положили на землю гайдуков. Иннокентий сам оголил им зады, приготовил розги и оглянулся. Увидел Стахора.

– Подойди, хлопчик, посчитай, кабы не сбиться.

– Не учен… – ответил Стахор.

Монах выпрямился, многозначительно поднял палец, изрек:

– Сказано есть в писании: «Одно доброе дело по себе другое добро рождает». Зараз я долг свой возверну и тем же разом научу хлопца счет вести. Повторяй за мной!

Свистнул в воздухе лозовый прут. Завизжал, как недорезанное порося, длиннорукий гайдук.

– Один! – сказал Иннокентий.

– Один! – охотно повторил за ним Стахор.

Хохотали казаки. Визжал гайдук.

– Седьмица и осемь! – отсчитывал Иннокентий.

– Седьмица и осемь! – вторил мальчик.

Так научился Стахор считать пять раз по десять, два раза.

* * *

«Пред святым Миколой от замков украинных пришел до нас Наливайко.[13] В тот час я с ним был, во славу господа нашего. Тогда и Савва с сыном и другами пристал до него. Почали с того часу Савву звать атаманом и не Саввой, а проста Савулом. Тоже христианское имя. То Северин его в бою окрестил, так оно и прикрепилось к нему.

Людей стало мноство. Не догнал их слуцкий магнат Героним, не одолели жолнеры радзивилловы. Бо была с ними правда великая и великая вера посполитых людей.

В том месте, богоспасаемом Могилеве, была брань, ликование было и торжество. Брат брата познал!

Все люди русские, от одной веры нароженные, сказали тогда:

Се добро, яко жити братии во купе, а не дать затягнути нас злохитроством розным у папежеву яскинию. Король, его милость, не принуждал бы поспольство к неправде своей. Мы, убогие, хотим быть захованы при своем набоженстве звыклом, святые восточные церкви и календарь стародавний при нас бы остался и для потомков наших. Будем жить сами, оборонять веру, и волю свою, и законы простые.

Так люди сказали тогда. Мыслили: Могилев-город – место обширное, хлебное. Днепр-река рыбы даст и себе и на продаж. По лесам охота всякая. Борты поставим. Прокормимся. Майстры умелые есть. Православные храмы с большой лепостью пофундованы. Всего на всех хватит…

А паны учинили другое.

На Миколин день сперва храм подожгли. Другим часом селидьбы вокруг огню предали. На Лупе большой огонь, и вокруг замка таксамо огонь… А сказали все на казаков. Казаки огонь тот сбивали разом с мещанами, а литовский гетман, пан Радзивилл, притягнул до Могилева конных татар две тысячи и литвы и ляхов незличоно. Было, кругом вступили. Зранку армата гром подняла. Гаковницы малые, и тые до города доставали. Жить стало немысленно.

Уже и к вечерне час звонить, а все не стихало. Ядра в домы залетали. Учтивых мужей и жонок сколь поубивано…

– И таксамо сказали на казаков…»

Все сказали на казаков.

Повторили слова панской злобы кривоприсяжные сведки и записали в свою лживую летопись. Так была создана «История кровавого бунта разбойника Наливайки». В дворцовых книгах была записана неправда о могилевском пожаре, о гибели честных людей и об изгнании бунтовщиков.