Сьюзен Келли - Насколько мы близки

• Название: Насколько мы близки
• Автор: Сьюзен Келли
• Издательство: PHANFOM PRESS
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-86471-391-0

Прил и Рут - самые близкие подруги. Они очень разные. Рут - феминистка и остра на язык. Прил придерживается менее свободных взглядов и мечтает когда-нибудь стать писательницей. Но, несмотря на несхожесть, двух женщин объединяет не только быт, но и общность взглядов на мир, симпатии и антипатии. Любая радость или горесть пополам, нет подруг преданней, чем Рут и Прил. Но однажды Рут исчезает, не предупредив ни мужа, ни лучшую подругу. Уезжает навсегда, оставляет прежнюю жизнь, чтобы начать новую. Почему? Зачем? Что не устраивало ее? Оставшись одна, Прил начинает понимать, сколь много значила в ее жизни эта женская дружба. Но впереди ее ждет новое испытание - судебный процесс, который муж Рут затеял против беглянки. На чью сторону встать - покинутого и ничего не понимающего мужа или лучшей подруги? И как можно свидетельствовать против самого близкого человека?

С удивительным лиризмом, теплотой Сьюзен Келли рассказывает историю женской дружбы, пытаясь понять, на чем она вырастает и во что выливается. Насколько близко можно подойти к человеку и насколько близко можно подпустить его к себе? "Насколько мы близки" - задушевный роман о том неуловимом и очень важном, что есть в жизни каждой женщины.

---

Две кровати, письменный стол и комод -комнатка была тесновата, да и угловата к тому же, поскольку вместе с ванной приноравливалась к формам дома. Потолок – всего лишь полоска в два фута шириной между скатами крыши. Крюки под свесами служили гардеробом, высоты которого хватало для рубашек и пиджаков, но не для моих платьев, и потому они сиротливо свисали с гвоздя в ванной, в компании с первыми галстуками Скотти – тонкими, дрянными, но дорогими его сердцу.

Рамочки – а как же без них – украшали стены на уровне шеи; впрочем, они здесь были немногочисленны: две-три спортивные и учебные грамоты, черно-белое фото Скотти с приятелем в новоорлеанском баре «Пэт О'Брайан» – память о тех днях, когда я еще не возникла на сцене. У одной стены – обшарпанный письменный стол с дешевой пепельницей, доверху наполненной мелочью, и давно потерявшая актуальность зеленая качалка-промокашка, вся в дырках от перьевых ручек. На углу стола высилась стопка школьных фотоальбомов, чьи обложки шершавой искусственной кожи я так любовно переворачивала, чтобы рассмотреть все снимки, прочитать все корявые подписи под ними – в свой первый приход сюда, когда, освященная узами брака, получила наконец доступ в личные апартаменты мужа. С каким жадным любопытством я изучала и трогала каждый предмет – словно тотем, наделенный волшебной силой, словно ключ к узнаванию, а значит, и более полному обладанию мужем.

На заре нашего брака комната казалась мне уютным, надежным убежищем от родственного многолюдства. В ней был шарм, как во всем, что относилось к моему Скотти, – в его руках, привычках, одежде. В его великодушии. Теперь же ее теснота грозила клаустрофобией, раздражала затхлостью, чрезмерной жарой, избытком мебели и барахла. Скотти распаковал чемодан, как делал всегда, независимо от продолжительности визита. Словно он и не уезжал из дома, словно собрался остаться здесь навечно, его аккуратно сложенное (мною сложенное) белье уже заняло привычное место в верхнем ящике комода, рядом с двумя свернутыми, как кобры, ремнями. Я не утруждаю себя распаковкой вещей, и из моего открытого чемодана по-прежнему торчали фен, туфли, косметичка.

Застыв у изножья одной из кроватей, я думала о предстоящем суде и о Рут; вспоминала, как мы презрительно закатывали глаза: уж эти мужчины с их отвращением к общей постели! Унылость зимнего пейзажа за окном, черные стволы продрогших деревьев лишь усиливали мою тоску. Соседнее семейство, похоже, на праздники уезжало – если еще не уехало – из города (возможно, даже в горы, теперь навсегда связанные для меня с уловкой Рут): свидетельством тому был зеленый конус елки, с печальным видом прикорнувший на обочине. Елка навела на мысли о Рослин, о ее трагическом конце и последних, тщетных попытках устроить себе праздник. Отчаяние рождает отчаянные поступки. Аборт. Самоубийство. Бегство.

Близкая ночь, просачиваясь сквозь щели оконных рам, леденила мне руки. Я отвернулась от окна, решив принять душ.

Пена для бритья, дезодорант и бритва Скотти, как и следовало ожидать, выстроились в ряд на полочке, потеснив бутыльки шампуней, чьи пластмассовые плечи помутнели от пыли и старости. Белые брызги небрежно распыленной пены усеяли раковину и кафель над ней. Как наверняка когда-то Берк в ванной Рослин, как Рид в ванной Рут, мой муж тоже оставлял следы своего присутствия на каждой поверхности, в каждой трещинке, вызывая во мне ярость, которую я была не в силах объяснить.

В этой ванной, расположенной слишком далеко от титана, напор и количество горячей воды никогда не радовали. К тому же я слишком поздно вспомнила о посудомоечной машине и в результате домывалась сначала едва теплой, а потом и вовсе ледяной водой, от которой ноги покрылись мурашками в придачу к порезам от спешного бритья. Из ванной я выползла, морщась от жжения в изувеченных ногах от порезов – и в горле от соленой ветчины и сладостей.

Холод, боль, уродливая комната, безрадостный день, надвигающийся двадцатичетырехчасовой марафон веселья, в котором мне предстояло принять участие… на меня вдруг навалилось слишком много всего. Угольки заалели и вспыхнули. Чертыхаясь в голос, я вытряхнула сумку, натянула халат и, усевшись на кровать, принялась поливать лосьоном сине-красные ноги с жесткими пеньками волос. Снизу раздались шаги. Распространяя холод и жизнерадостность, в дверях возник Скотти с идиотским пучеглазым Санта-Клаусом, пришпиленным к лацкану куртки.

– Что ты с собой сотворила? – спросил Скотти, глядя на мои злосчастные ноги.

– Не я. Сотворил душ, где вечно нет горячей воды – уж больно велика конкуренция с ванными твоих сестер, не говоря уж о посудомоечной машине. Да, и особая тебе благодарность за поднятое сиденье унитаза. Я провалилась. Похоже, стоит тебе ступить в отчий дом, как привычки женатого человека побоку.

Во взгляде Скотти сквозило веселое удивление.

– Не заводись, Прил.

Пришпоренная его неуместным спокойствием, я со злостью швырнула полотенце на спинку кровати.

– Знаешь что? Я ненавижу этот дом! Ненавижу эту комнату, где места не больше, чем в банке сардин. Ненавижу весь этот подарочный ажиотаж твоих сестриц в духе Полианны! [34]

Ошарашенный моим взрывом, Скотти не двигался с места.

– Ты погляди, погляди только! – Я развела руки, демонстрируя стены и полоску потолка в сине-желтоватых обоях с рисунком на военную тему: солдаты, оружие прежних войн – пушки, винтовки, пистолеты. – Что за дешевка. Обстановочка для взращивания типичного мачо. Солдатики и пулялки – голубая мечта мальчишки. Вот бы Рут порадовалась! Держу пари, у нее нашлось бы не меньше тысячи подходящих словечек для обоев, на фоне которых ты сформировался.

Глаза Скотти сузились. Я сжала губы.

– Во-он оно что. И здесь Рут. – Он опустился рядом со мной на кровать. – Продолжай, Прил. Что там у тебя дальше в программе? – нарочито медленно проговорил он.

– Я отвечу на их вопросы. Но не больше, – сказала я упрямо и не удержалась от детской подковырки: – А тебе-то что?

– Будешь придерживаться правды?

– То есть? На что ты намекаешь? По-твоему, я собралась врать в суде? Высоко же ты меня ценишь! Огромное спасибо.

– Ты ведь понимаешь, какая ответственность…

– Ой, ради бога! – оборвала я, вскипев от негодования. – Оставь эти свои витиеватости и выложи все напрямик, Скотти. Я же знаю, что ты умираешь – так хочешь высказаться. Ну так давай, карты на стол. Ты предлагаешь мне на суде вознести до небес Рида, верно?

Его ладони обхватили колени.

– Ты вызвана свидетелем с его стороны.

– А может, он просто успел ухватить меня раньше! Прежде, чем это сделала Рут!

– Но она ведь этого не сделала?!

Я отвернулась.

Скотти подпустил теплоты в голос:

– Поставь себя на место Рида. Разве ты не стала бы сражаться?

– Я не подвергаю сомнению его право сражаться. И вообще – я ненавижу это слово.

Отклонение от темы Скотти пропустил мимо ушей.

– Предположим, я дал бы деру, прихватив Бет и Джея. Черт возьми, да ты бы землю грызла, лишь бы их вернуть.

Я задохнулась от возмущения:

– Деру?! По-твоему, она дала деру!

Скотти поднялся и шагнул к окну.

– А по-твоему, она поступила порядочно? По большому счету, Рут – предательница. Считаешь это нормальным? Считаешь ее поступок достойным?

– Предательница? - прошипела я. – Да она вернее многих. И честнее. Потому что не захотела жить во лжи. Ни хрена ты не знаешь и не понимаешь.

– Ясное дело. Зато ты у нас понимаешь все, да? Всепонимающая Прил. – Он рассек ладонью воздух. – Я знаю то, что видел. Я знаю то, что произошло. Я знаю, что Рут Кэмпбелл подхватилась с насиженного места, собрала чемоданы и была такова – без «до свиданья» на дорожку. Умотала в синие дали на поиски себя. Тебе не кажется, что подобные штучки остались в шестидесятых?

– А тебе не кажется, что шовинизм таких задниц, как ты, остался в шестидесятых? – Я в бешенстве драла спутанные влажные волосы. – Почему бы Риду просто-напросто не оставить ее в покое? Рут создает новую жизнь – ничего от него не требуя, ничем не обременяя, не пытаясь ни ложиться под него, ни кастрировать!

Скотта гадливо поморщился:

– Речь о Рут, а не о философских проблемах. Забудь ты эту феминистскую хренотень!

– А в чем дело – поджилки от страха трясутся?

– Объясни мне, Прил, если сможешь, чем Рут отличается от Берка. На чужом поле трава зеленее, хлоп дверью и все такое. Объясни, Прил. – Он медленно кивнул -этакий жест мудрого филина, от которого я пришла в ярость.

– Да что за черт, Скотта! У Берка была интрижка на стороне. Он лгал жене, он ей изменял, он не любил Рослин, использовал ее, вертел ею как хотел.

– Прил. Я знаю твое отношение к Рут.

– Черта с два! Вот ни на столечко не знаешь. Ты не способен ни понять его, ни прочувствовать. Подобные эмоции для тебя недосягаемы.