Анатолий Днепров - Твое электронное Я. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов

• Название: Твое электронное Я. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов
• Автор: Анатолий Днепров
• Издательство: Политехника
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1991
• ISBN: ISBN 5-7325-0140-1

Сборник научно-фантастических рассказов и повестей посвящен теме искусственного интеллекта, тем чисто человеческим проблемам, которые возникают у нас в общении со своим электронным Я.

СОДЕРЖАНИЕ:

Может ли машина мыслить?

Анатолий Днепров. Игра. Рассказ… 6.

Илья Варшавский. Автомат. Рассказ… 12.

Илья Варшавский. Роби. Рассказ… 14.

Генрих Альтов. Короткие рассказы (из цикла «Может ли машина мыслить?»)… 21.

Юрий Тупицын. Безумие. Повесть… 37.

Мыслящая машина

Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов. Формула невозможного. Повесть… 105.

Илья Варшавский. Призраки. Рассказ… 139.

Илья Варшавский. Судья. Рассказ… 144.

Дмитрий Биленкин. Гениальный дом. Рассказ… 145.

Ольга Ларионова. Картель. Повесть… 169.

Александр Шалимов. Окно в бесконечность. Рассказ… 210.

Равноправный разум

Владимир Михайлов. Одиссея Валгуса. Повесть… 238.

Зиновий Юрьев. Черный Яша. Повесть… 281.

Александр Щербаков. Третий Модификат. Рассказ… 343.

Борис Романовский. …Авраам, роди Исаака… Повесть… 355.

Справки об авторах… 411.

---

Его вступление в разговор было по меньшей мере странным, и сосед тревожно замолчал, понимая, что с Морозовым что-то происходит.

— У меня есть сын. Электронный ребенок, которому я отдал двенадцать лет своей жизни. Лучшие, пожалуй, двенадцать лет. — Борис Алексеевич задумался, потом повторил: — Всего один ребенок — и тот электронный!

«Электронный!» — не то подумал, не то повторил он. Реальность как-то перемешалась для него с воспоминаниями.

Александр Павлович деликатно молчал, чувствовал, что лезть с вопросами сейчас не стоит.

«Вот такого друга мне не хватало все эти годы, — подумал Морозов. — Даже с Сазоновым не смог подружиться. А ведь Сазонов был таким же, как Чугуев».

По часам подошло земное обеденное время. В воздухе, выдвинувшись из стенки, услужливо повис поднос с ужином. Борис Алексеевич уже привычно разложил и расставил блюда, пообедал молча, обходясь лишь самыми необходимыми фразами. Он закурил, и сосед неожиданно тоже попросил сигарету. Опять вспомнился Санька. Как он перешел в ведение преподавателей-предметников.

Лет до десяти он был послушным мальчишкой, уважавшим Морозова и вообще взрослых. Маленькие и простые проблемы, с которыми он сталкивался, легко разрешались «отцом», поскольку находились в границах его знания и опыта. Кроме того, Морозов уже тогда понимал, что истории, в которые попадают дети, взрослым просто легче именовать шалостями или хуже того — нарушениями дисциплины. На самом деле происходят эти приключения, когда дети на свой страх и риск начинают исследовать и познавать мир, еще не зная его законов.

Молодая преподавательница младших классов была неопытной, но обладала ровным характером и детской душой; она была старшей соучастницей учебы, что помогало ей легко добираться до детских сердец. Но при этом ее педагогическая нагрузка становилась иногда непомерно высокой, она уставала от детей, и тихий, послушный и усидчивый парень был просто подарком для нее.

В четвертом классе положение изменилось. У детей появился жизненный опыт, часто сомнительный. Но теперь на «ристалище» учебы собрались близкие по уровню индивидуальности, и в то время как ученики уважали учителя минимум как носителя знаний, педагоги учеников не уважали, считая их не сложившимися личностями, людьми со своими характерами, а «обучаемыми единицами». «У меня в классе сорок человек», - жаловались они, не делая различия между этими «человеками» и оценивая положение, скорее, только количественно.

Дети, чрезвычайно чувствительные к людским взаимоотношениям, быстро улавливали новый для них педагогический дефицит и воздвигали между собой и учителями невидимые баррикады.

Первого сентября Александр пришел из своего четвертого «А» с новейшей информацией.

— Ну, какие у тебя новые учителя? — спросил Морозов.

— Все новые. Химоза, Физома, Вобла-Кари глазки и Русалка. Один физрук старый, — отчеканил сын.

— Та-ак, — растерялся отец. — Ну, Химоза преподает химию, а Физома — физику, это ясно. А что преподают Вобла, Кари глазки и Русалка?

— Вобла-Кари глазки — это одно лицо, — поправил отца Санька, — преподает математику…

— Тощая, что ли?

— Ага.

— А Русалка? Красивая?

— Не знаю, — у электронного мальчишки с понятиями красоты дело обстояло плохо, и Борис Алексеевич не мог найти метода, по которому его можно было обучить пониманию красоты. Да и можно ли вообще этому обучить? Хотя позже ему пришлось столкнуться с эстетическим образованием еще не один раз, и вот тогда он понял, что можно научиться понимать и оценивать красоту и удивляться прекрасному. А сейчас расшифровка была проста:

— Русалка — по русскому языку, — объяснил сын.

Преподаватели, чтобы потом не наверстывать упущенного, начали бороться за свои авторитеты. Борьба велась способами, напоминавшими кулачные. Двойки сыпались на строптивцев, как из рога Фортуны. Особенно заботилась о своем престиже классная руководительница по кличке Химоза. Борис Алексеевич улыбнулся, вспомнив, как эта дама вызвала его в школу и пожаловалась, что Сашенька не учит химию.

— Я его вызвала по первым трем группам таблицы Менделеева, но он ответил неправильно.

Она так и назвала мальчишку — «Сашенька», хотя Морозов знал, что у Химозы не только не было любимчиков, но она просто не любила детей вообще. Ему очень хотелось объяснить этой женщине, что у его Саньки одно из лучших в технике запоминающих устройств, но он пробормотал в ответ, что «проследит за занятиями сына». Похоже, что от него ждали не этого.

Зато у остальных преподавателей он очень скоро оказался в чести. Особенно его полюбила Вобла-Кари глазки, или сокращенно просто Вобла — тощая, длинная женщина в строгом, черном костюме, с расчесанными на прямой пробор черными прямыми волосами. Ребята любили передразнивать ее правильную, но совершенно лишенную интонаций, монотонную речь. Видимо, такой способ разговора Вобла считала образцовым; отсюда в общем невыразительная речь Саньки да еще его способность применять для решения задач самые подходящие формулы, без поисков новых путей решения, делала его любимым учеником. Так же к нему относились Цветок прерий (ботаника, зоология), Физома и Гегемон (учитель труда). И только Русалка, лишенная в своем предмете точного критерия оценки, каким является знание формул, безошибочно оценила Морозова-младшего. «Все правильно, — говорила она, отдавая ему очередное сочинения, — и ошибок нет, и цитаты на месте. А вот души в твоем сочинении нет». И выше четверки ему не ставила.

Неизвестно, что она подразумевала под словом «душа», но Борис Алексеевич понимал, что она права.

— Борис Алексеевич, — донесся до него голос Александра Павловича. — Вы меня очень разволновали, паите, я уже полчаса успокоиться не могу! Вы же могли воспитать троих детей! Вы же спокойный, умный и добрый человек. У тебя есть все качества, паите, необходимые отцу. Мог воспитать троих детей, а воспитал, паите, одного робота! Трех создателей, творцов, паите, или одного исполнителя! Или ты, паите, воспитал робота-творца?

— Нет, — сказал Морозов. — Роботов-творцов не бывает. Пока что не бывает, — поправился он.

— Борис Алексеевич, расскажи свою историю, если тебе это, паите, не того… — Чугуев смутился и не закончил фразу.

— Могу рассказать. Даже надо мне рассказать! — вздохнул Морозов. — Так вот!..

Целый час сосед его не перебивал. Потом оба молчали и каждый думал о рассказанном и о своем. Наконец Александр Павлович кашлянул.

— Борис Алексеевич, ты меня извини, но я тебе хочу устроить маленькое интервью, — сказал он. — Слишком все необычно и у меня много вопросов.

— Давай! — отозвался Морозов. Незаметно для себя он тоже перешел на «ты».

— Первый вопрос: как шел у него процесс познания? Так же, как у человеческих детей?

— Очень похоже. Скажу так: где-то с расчетных трех и до шести лет, когда запас слов уже значительно подрос, он задавал мне по двадцать-тридцать, но в выходные до семидесяти вопросов в день. Вопросы возникали при первом же столкновении с неизвестным ему явлением или предметом. Технически он был выполнен так, что у него были две памяти — временная и постоянная. Во временной регистрировались сведения, еще не нашедшие подтверждения по другим источникам, помимо первоначального, и вопросы, на которые у него нет ответа. Постоянная память содержала ответы на вопросы и проверенную информацию. Но если на вопрос не было ответа, он из временной памяти не исчезал, «не забывался», пока Санька не получал ответа. В этот ранний период ответов на простые бытовые вопросы я был для него непререкаемым оракулом. Затем, до отправки в школу, у него наступил некоторый незначительный спад «любопытства», а в школе вопросы, связанные с познанием мира, в основном удовлетворялись педагогами. Немалое время мне пришлось пробавляться приведением получаемых в школе сведений в систему и связкой, например, математики с физикой, биологией и химией, а всех упомянутых наук с жизнью. И здесь за основу был принят принцип однозначности, непротиворечивости информации.

Самостоятельно связать учебные дисциплины с повседневными жизненными требованиями ни Санька, ни обычные дети не могли. Разве что счет при покупках и чтение. Затем наступил период (примерно четырнадцать расчетных лет), когда бытовые знания и навыки он усвоил, а необходимости в моральных или этических правилах не испытывал. Это было тяжелое время. Положение усугублялось тем, что память у него была лучше моей. Естественно. Теперь два-три вопроса показали ему, что большинство вещей он помнит лучше, чем я. Уверовав втайне в свое превосходство, он начал бунтовать против моей «отцовской» власти, грубить. Не скрою, он вызывал у меня раздражение. Наглый, ничего не умеющий нигилист. Сплошной бессмысленный протест.