Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

• Название: Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: История

---

- Жги, и больше никаких!.. Не-ет-с, в нонешнее время... Дозвольте спросить, почему ж я не имею полного права учить олухов? Простенькая штучка-с, но при уме достаточно можно облапошить... Нет-с, нонче эдак нельзя... Нонче требуется ба-а-альшая развязка!

На что Гараська ответствовал:

- Вот так ловко!.. Ах, шут те подери!.. Вот так зацепка, братец ты мой... Дурачье, одно слово!.. Не стоит внимания. Я, это, как сходил, как поглядел... прямо дубьем бить нашего брата!

Когда порожняки ехали шагом, к саням собирались мужики со всего обоза. Похлопывая рукавицами, попрыгивая в закостеневших лаптишках, попыхивая трубками, они с хохотом, звонко и далеко разносившимся в морозном воздухе, слушали, как столичный человек, выглядывая из-под полости, рассказывал им разные столичные истории.

- Вот, господа, прогуливается, этта, по Тверской самый что ни на есть первеющий барин, - говорил он, - обнаковенно, в пальте, американского бобра воротник и эдакая, угоришь, тросточка. Потому на тросточке золотой набалдашник, примерно в сотенный билет. Дозвольте спросить, чего ему это стоит! Плюнуть и растереть! (Мужики хором отвечали: "Само собой!.. Чего ему делается!", "Поездили, чай, на наших горбах!", "Сотенный билет барину, прямо надо сказать, - пшик!..") Не так ли-с? Ну~с, окончательно - напился, наелся в самой первой лесторации, выбросил четвертной билет: "Желательно, грит, моей асобе для ради моциёну сделать эдакий променад по Тверской улице". Оченно просто. Ну-с, хорошо... Глядь, откуда ни возмись, катит навстречу, обнаковенно, "на своих на двоих", самый что ни на есть простецкий человек: костюм - лохмотье, на ногах - опорки, веревочкой подпоясан, окончательно - голь перекатная! Но, между прочим, руки в карманах, походка хлёсткая и в зубах цигарка. Подлетает эдаким козырем: "Наше вам-с! Дозвольте, будьте столько любезны, огоньку-с!" Это барину-то, при всей его великатности!.. Может, сичас ему карету в киятер аль в благородное собрание для танцев ехать с разными там графами!..

(Мужики разразились хохотом и восторженными восклицаниями: "А ты думал как?.. Нет, брат, будя им поношаться! Наездились, помудрили!.. Холку-то осадили во как... А вот не желаешь ли - "огоньку"... да! Хотя ж я и в лохмотье, а ты мне тьфу!.. Ах, братцы вы мои, сколь он его ловко".) Зазвонистая штучка-с! "Как мы, грит, желаем раскурить цигарку, то будьте столь приятны - приткнуть к вашей, например, папиросе... потому у нас тоже табак Дюбек, от которого черт убег..." Хи-хи-хи! Ну, само собою, барину никак невозможно стерпеть эдакого форсу.

"Я тебя, грит, подлеца, сей момент в часть доставлю!" Но, между прочим, не на того наскочил-с! Простецкий человек озырнулся эдак по Тверской, оченно просторное место.

"От подлеца, грит, слышу!" (пустынное снежное поле так и охнуло от здоровенного мужицкого хохота.) Да-с, не сумневайтесь! От точно, грит, такого же подлеца!.. И с эстим прямо марш-марш по тротуару... Ну, барин, само собой, осатанел. Глядь, тую ж секунду вывертывается великатнейший господин. Разодет - лучше не надо быть:

при пальте, в резиновых калошах. "Ах, грит, такая-сякая рвань! Возможно ли слышать, как он изобидел асобу? Дозвольте палочку, потому имею такое желание обломать ему бока и окончательно - измордовать в самом лучше виде".

И с эстим подает ему барин палку: "Оченно, грит, мне это приятно, потому как при моем агромадниющем чине мне никак невозможно бежать... Оченно приятно изуродовать невежу!" (Слушатели сразу пришли в уныние. "Эка рука руку-то моет!" - послышались огорченные голоса. "Чего уж, прямое дело - измордует!" "А ты как думал, со всем удовольствием исколотит, как собаку!" "Нет, брат, видно, плетью обуха не перешибешь, - силу забрали! Корень-то у яво впущен - во! Не доскребешься!") Столичный человек с загадочным выражением на лице пыхнул раза два папироской, потом вдруг показал все до одного свои гнилые зубы и, высунувшись из-под войлока по самый пояс, закончил торопливым, захлебывающимся от восхищения голосом: Голь, этта, удирает, господин с бариновой палкой за ним. Туда-сюда, нырнул в публику, поминай как звали. Барин надсаживается: "Дозвольте просить палку!

Сделайте милость, оставьте догонять!" Но, между прочим, палка уж была в о-о-очен-но теплом месте!.. Хе, хе-хе, умственная штучка-с?

Мужики не сразу поняли, в чем дело; несколько мгновений на замирающих от любопытства лицах изображалось одно только недоумение; но когда столичный человек напомнил, что на палке был золотой набалдашник "в сотенный билет", и, снисходя к тупоумию мужиков, объяснил, что "простецкие люди" сделали предварительный уговор и один из них нарядился "великатным господином", - самому необузданному восторгу не было пределов.

В обозе находились все "середняки" да молодежь. Стариков было только трое: Афанасий Яклич, Арсений Гомозков и запуганный, смирный Аношкин отец Калистрат.

Афанасий Яклич выразил большое неудовольствие, когда Гараська взял столичного человека.

- Я бы эдакую погань не токма ночевать, на версту не подпустил к деревне! - сказал он с необыкновенным видом презрения прямо в лицо столичному человеку. И во всю дорогу не подходил к Гараськиным саням, с величайшим раздражением вслушивался, как хохотали мужики, и бормотал себе в бороду: - Обрадовались, разинули глотки!.. Погоди, он тебе еще рано пронюхает ходы-то, он повысмотрит, с какого конца ловчей в клеть-то забраться...

Пого-о-оди-и! Экая сволочь полезла, прости господи!..

И откуда? Эхма! По-прежнему, сунь-ка он нос-то в деревню... Сунь-кося! Как взяли бы друга милого на барский двор, да как свели бы раба божьего на конюшню, да всыпали бы с пылу, с жару, небось бы отшибло, след-то бы забыл!.. Да и Гараське-то вскочило бы дю-юже горячо!.. К чему? Что такое?.. Эх, плачет по вас матушка розга!

Арсений и Калистрат шагали несколько поодаль от толвы, искоса посматривали на столичного человека, вздыхали, слушали, с невольным сочувствием улыбались, но за всем тем на их лицах было написано смущение.

- А, Ульяныч, - говорил вполголоса Аношкин отец, - дела-то, дела-то, а?

- Что ж, Калистрат, - задумчиво отвечал Арсений, - стары становимся, стары...

- Нет, ты то теперь подумай, - ведь мошенство, а?

Ну, барин, ну... а ведь мошенство эфто, а?

- Полтора целковых посулил, - проговорил Арсений, отвечая этим на тайную мысль Калистрата, - что ж, утречком свезет его... Ну, меру овса стравит в Тишанке, что ж...

заработок ничего себе... Бывалоче, сам знаешь, станет, господи благослови, путь, и пойдешь себе и пойдешь: то с пшеничкой, то с просцом... Обоз за обозом!.. А нонче - на-ткося: на зоре выехал, ввечеру дома, повозился недельку - залезай на полати вплоть до весны. Какая ни доведись работишка - обрадуешься!

- Это хуть так, - согласился Калистрат, нахлобучивая свой рваный треух, и еще что-то хотел сказать, но сробел и только нерешительно пошевелил губами.

Вечером в избе солдатки Василисы было большое сборище. Ребятишки, девки, бабы, мужики окружали столичного человека. На столе возвышалась "круглая вещь", вынутая из рогожи тотчас же, как только столичный человек напился чаю и отогрел закоченевшие члены. "Вещь" оказалась так называемой "фортункой". Из лубочного короба столичный человек вытащил сережки, бусы, перстни с разноцветными камешками, гармоники, трубки, кошельки, наперстки, мыло в ярких бумажках, спичечницы, цепочки и в довершение всего "настоящий" никелевый самовар. Вся эта дрянь блестела и переливалась, и в соответствии с этим блестели жадные, восхищенные глаза зрителей. Все стояли точно оцепенелые, в поту от непомерной духоты, навалившись друг другу на плечи, на спины. Иные не выдерживали: протискивались к самому столу, притрогивались концами пальцев к вещам и благоговейно или с затаенным вздохом отступали. Глазки столичного человека так и бегали во все стороны, на его истасканном лице с неуловимой быстротой сменялось выражение важности, угодливости, изысканности, тревоги ("как бы не украли!") и какогото тоскливого беспокойства. Он страшно суетился вокруг стола и говорил, не умолкая:

- Дозвольте посмотреть эфту штуку-с! (Он схватывал оловянный наперсток с чернью и подносил его к глазам робко отступавших баб.) Дозвольте обратить ваше полное внимание! Аплике восемьдесят четвертой пробы...

Поглядеть - невеличка, однако ж в первеющем магазине полтора рубля серебром заплачена. А почему? - Потому окончательно - капказской работы и притом филигрань.

Дозвольте поглядеть, Герасим Арсеньич, вы достаточно сурьезный человек, - какова отделка-с?

Гараська брал в руки наперсток, глубокомысленно его рассматривал и говорил:

- Н-да, штучка форсистая!

Таким образом столичный человек с добрый час времени расхваливал свои вещи, баснословно преувеличивая их цену и беспрестанно ссылаясь на Гараську. Но больше всего потратил он красноречия на самовар.

- Дозвольте-с! Приподымите! - кричал он в каком-то исступленном восторге, вкладывая самовар в руки тяжело вздыхающего Андрона. - Каково-с? Окончательно - двадцать фунтов первосортного аглицкого металла!.. Крантик... вензелек... дозвольте поглядеть: государственный орел и лик! Хе, хе, хе, любопытный, признаться, скандальчик с этим самоваром. В магазине не найдешь, пройди всю Москву - не найдешь!.. Уж будьте спокойны!.. Например, белым отсвечивает... вникаете? Потому окончательно впущено серебра фунта четыре... А как он попал в мои руки, это даже удивления достойно. Прочитываю я, этта, ведомости, вдруг вижу - сукцион. Что такое? Окончательно прогорел первеющий помещик, и в таком разе обозначена ликвидация. Балы, да танцы, да теплые воды, а тут - бац! Пожалуйте-с! Дозвольте крепостным людям вздох дать!.. Хвост-то и прищемили. Ну, нам по нашему каммерческому делу пропустить никак не возможно. Нанимаю живейного, еду... И вдруг примечаю самоварчик! Сам-де барин пользовался, и потому ба-а-альшая редкость. Тудасюда, выкинул четвертной билет: дозвольте, говорю, хотя ж мы и из низкого звания, но что касается, как они нас тиранили - достаточно хорошо помним... Дозвольте получить барский самоварчик! Хе, хе, хе!