Антон Абрамкин - Рубеж

• Название: Рубеж
• Автор: Антон Абрамкин
• Жанр: Научная Фантастика

---

В тот день его выпорол отец, как оказалось, без вины; Гринь сидел в бурьяне под чьим-то забором и ревел в три ручья, не столько от боли, сколько от несправедливости. Она подошла - коса до пояса, в стиснутом кулаке, в чистой тряпочке - сокровище. "А у меня яблоко! " "Ну и что, - сказал Гринь сквозь слезы, - у нас во дворе целая яблоня стоит! " "У вас дичка, - засмеялась девочка, - а это яблоко из панского сада." И развернула тряпочку. И Гринь вылупил глаза - такого чуда видеть не доводилось, наливное, будто из воска, желто-розовое яблоко в пятнышках веснушек... А запах, запах! "Ты не реви, - благожелательно сказала маленькая Оксана. - Ты, это самое... Хочешь, дам откусить? "

- Гринюшка... отдай байстрюка. Он помолчал, слыша, как бьется ее сердце. - Отда... отдам. - Обещаешь? - Обещаю... - Мама! - Оксана, спотыкаясь, метнулась к дому. - Мама, батька... он обещает!! Громко, на весь двор, зевнул в своей конуре Серко. Значит, судьба. Значит, судьба тебе такая. Исчезник тебя зачал, мать моя тебя родила, Да ты же и убил ее. А теперь все. Свою жизнь загубить, да еще Оксанину Дорого просишь, братишка. Так дорого, что и медальоном золотым не откупишься. Гринь едва доплелся до дома. Все бродил кругами, оттягивал время, когда войти надо будет, младенцу пеленки поменять да и отнести его, младенца, на расправу, на экзорцизм. А коли правда, что из-за этого малого новая засуха прийти может?! У кого пять детей - останется один или двое... Дорого просишь, братишка. Не такая тебе цена. Не понесу тебя никуда. Дам знать дьяку - пусть сам приходит с людьми да и берет. А мне со датами надо договариваться - чтобы завтра же Оксану засватать, завтра! Прыть-то поумерь, Касьянка. Не для тебя девка. Вон, бери на выбор: Присыса созрела, Секлета, Одарка... Смеркалось. Гринь долго стоял перед собственными воротами. Не решался войти; странно, остервенело гавкал Бровко на короткой цепи: то ли не признал хозяина, то ли замерз. Вошел. Остановился среди двора. Мерещится - или дверь приоткрыта?! "Хату простудишь, - недовольно кричала мать. - Живо дверь закрывай, живо..." В хате было холодно. Остатки тепла вынесло сквозняком; еще в сенях Гринь зажег свечку. Корзина стояла на столе пустая, вышитый матерью полог лежал рядом. Гринь ушибся головой о притолоку. Вот, значит, как... Пришли и взяли. Вот следы сапог на пестром половичке... Пришли и взяли, Гринь хоть сейчас может сговариваться со сватами, еще не так поздно, только что стемнело. Ни о чем не думая, Гринь полез за печь и проверил тайничок. Деньги были на месте - ничего не пропало. Хватит, чтобы стол накрыть и музыку нанять. Хватит, чтобы земли прикупить и нужды не знать, жену баловать обновками, а детей - пряниками. Разве не для этого он жарился под солнцем в степи?! Разве не для этого рисковал жизнью, отбивался от разбойников и откупался от мытарей? Гринь стянул сапоги. Перемотал онучи; зачем-то обулся снова. Наклонился над опустевшей корзиной - теперь Оксана будет складывать в нее чистое белье. Корзина пахла младенцем. Кисловатым, молочным запахом. Он застал их на площади перед церковью. Горели факелы, будто в праздник; луны не было, зато из-за обилия звезд небо казалось обрывком церковной парчи. Младенец орал. Орал от холода, или от голода, или от страха; дьяк читал что-то по книге и, силясь перекричать младенца, охрип. - Вы что творите?! - закричал Гринь издалека еще, на бегу. - Вы зачем человеческую тварь невинную мучаете, Божьим словом прикрываетесь, как воры?! Те, что стояли на площади, разом обернулись. Хмурой решимостью повеяло на Гриня, решимостью, отчаянием и злобой: - Отойди, чумак! - Отойди, а то будет тебе проклятье... дом спалим - с сумой пойдешь. .. - Нового недорода захотел?! Чумы захотел, да?! Поначалу собравшиеся показались Гриню безликой темной толпой - но уже через минуту он увидел и Василька с отцом, и Колгана, и Матню, и Касьяна с братьями, и всех соседей-мужиков... Баб не было. Ни одной. Не бабское это дело. - Не мучьте дите! - Зачем оно тебе надо, чумак?! Твое, что ли? Поперек горла тебе и всем... - чертово отродье, вражье зелье! Ну что тебе надо?! Гринь остановился. Зря пришел сюда. Ох, зря; на одной половинке весов и Оксана, и... всё, а что на другой?! Зря только лечил от поноса... зря молоком поил, зря на руки брал... - В костер бросите? - спросил он шепотом, ни к кому не обращаясь. - В какой костер?! - удивился оказавшийся рядом сосед. - Читать надо, пока не замолчит. Беса гнать... Это не дите орет - это бес в нем. Младенец зашелся новым криком; Гринь покачнулся, схватил ртом морозный воздух - и, не размахиваясь, ударил соседа в челюсть.

Хороший был кинжал. Дядька Пацюк сам его для Гриня выбрал, посоветовал денег не жалеть. Кривой кинжал, на лету волос перерубает. Пацюк же и научил Гриня приемам - и пригодилась наука, ох как пригодилась, особенно весной, когда разбойников стало больше, чем ворон. - Не подходи! Убью!

Дьяк пятился, уронив свою книгу на снег. Нехорошо улыбался Матня, хмурились Касьяновы братья, и везде, где хватало света факелов, блестели яростные глаза. - Не подходи!.. Гринь набросил на младенца свою свитку. Тот замолчал, как по команде; люди зароптали: - Бес... - Чует... бес... - И этот уже бесами забран!.. - Чортов пасынок... Матня поудобнее взял факел. Пошел на Гриня боком, отведя факел чуть в сторону; его одернули. Отец велел вернуться - Матня оскалился и попятился назад. Поблескивал кривой кинжал. Мужикам постарше доводилось видеть такие клинки - и по тому, как Гринь держал его, ясно становилось, что хлопец не в бабкином сундуке отыскал оружие. Что хлопец тот еще. - Камнями его, - сказали из задних рядов. - Тихо, - поп шагнул наперед. - Гриня, уйди. На исповедь придешь, замолишь... Уйди. Не то худо будет, слышишь, Гриня?! - Не дам дите! - крикнул Гринь срывающимся голосом. - Нечего Мучить! Своих вон рожайте и мучьте... Попа оттеснили. Мужики наклонялись, искали под снегом камни; камней под заборами было в избытке. - Забьем обоих, - хрипло сказал Матня. - Отойди от пащенка, коли Жить не надоело! Гринь проглотил слюну. А чего терять-то? Всему пропадать! Оксаны не видать больше. В отцовской хате не жить. Только в проруби топиться - так лучше в бою, как чумак, как мужчина... Матня первым кинул камень - Гринь увернулся. Зато следующий камень метил в младенца - Гринь отбил его кулаком, и рука сразу же онемела. Потом камень угодил ему между лопаток. Потом - в плечо. Потом одновременно в спину, в колено и в грудь. Потом в лоб - Гринь зашатался, но устоял. Кинжал был бесполезен - мужики держались широким кольцом. Гринь склонился над младенцем, прикрывая его собой... И вдруг стало светло. - Что здесь происходит? Камни больше не летели. Гринь поднял голову. - ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ? В свете новых, сильных факелов на толпу смотрели четверо. Первый восседал на огромной белой лошади, закованный в невиданную гибкую броню, в руках его был хлыст, а у пояса - сверкающий меч; двое его спутников отставали на полкорпуса, один в черном, заросший бородой до самых бровей, страшный, как в детском кошмарном сне, второй в зеленом, белолицый, с надменной усмешкой, и тоже с плетью в руках. И женщина. Такими обычно представляют ведьм - чернявая, с глазами как уголья, да еще в мужской одежде. Мужики побежали. Они бежали молча, падая в темноте и наступая на упавших; дьяк убежал первым, и книжка с экзорцизмами так и осталась валяться в снегу. Поп спрятался в церкви и запер за собой дверь. Гринь громко хлюпнул носом. Втянул в себя кровь. Младенец заплакал. Сперва неуверенно, потом все громче.

Часть вторая.

ДЕВИЦА И КОНСУЛ

ПРОЛОГ НА ЗЕМЛЕ

Здесь магнолии не росли. У него не было сада, не было дома с колоннами розового мрамора. Няни не было тоже. Маленькая хибарка на окраине Умани, вишневое дерево у входа, единственный лапсердак с заплатками на локтях, доставшийся ему от щедрого дяди Эли... - ...Ваш сын станет великим учителем, уважаемый ребе Иосиф! Может быть, даже наставным равом в самом Кракове! Хотел бы я, чтобы мои великовозрастные балбесы понимали Тору хоть вполовину так же, как и он. А ведь вашему сыну, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, только двенадцать!.. Ему действительно недавно исполнилось двенадцать, когда проклятый Зализняк ворвался в Умань. Отец не верил - и отказался бежать. А потом стало поздно. Семья успела выбраться из северных ворот, но только для того, чтобы наткнуться на очередную гайдамацкую ватагу, - люди Зализняка спешили в гибнущий город. - ...Хлопцы! Глянь! Так то ж жиды! А ну, робы грязь!.. Отцу повезло - он упал сразу под ударами шабли. Повезло и матери - ее проткнули острой косой. И Лев Акаем, жених сестренки старшей, погиб без мучений - бросился на врагов и упал бездыханным. Ему повезло меньше - ему, сестрам, братьям. Лея, младшая, умерла быстро - уже под третьим или четвертым ублюдком, терзавшим ее юное тело. А Рахиль жила долго, и все кричала, кричала... кричала. Пока одни убивали сестер, другие разжигали огонь. Дрова разгорались плохо, недавно прошел дождь... - А ну, говорите, жидята, где ваш батька червонцы запрятал?! Голые ноги - в костер. Страшный дух горящей плоти. И крик... Сначала умер Ицык, самый младший, затем - Шлема... Наконец замолчала Рахиль - страшная, непохожая на себя. Кто-то взмахнул саблей, поднял ее голову, насадил на пику. На него взглянули широко раскрытые пустые глаза... Ухмыляющиеся рожи подступили ближе, кто-то плюнул в лицо. - А вот и мы, жиденок! Ну, может, ты чего скажешь, перед тем как сдохнешь? Он знал, что не может отменить случившееся, - и знал, что оставить все как есть тоже не сумеет. Зачем он здесь, кто он такой, если не сумел защитить свой дом, свой народ, свою семью?.. Он ненавидел себя. Он стыдился себя, слабого; он пожелал, сам до конца не осознавая своего желания. Изо всех сил пожелал... И шагнул в костер. Лица гайдамаков менялись и плыли, полустертые горячим воздухом, но ему было все равно, потому что как раз в этот момент на голове его сухо вспыхнули волосы... "Не в добрый час твое желание услышано, мальчик. Не в добрый час". Ярина Загаржецка, сотникова дочка - Панночка! Панночка! Заступитесь! Чужие руки прикоснулись к узде. Кровный серый конь не выдержал - прянул в сторону, возмущенно заржав. Всадница - девушка в серой, обитой дорогим черкасином кожушанке - качнулась в седле и слегка наморщила плоский утиный нос. Красные сапожки вжались в конские бока, удерживая скакуна на месте. - Панночка! - Гей, назад, шайтан! Кому говорить? Назад! Отойди от ханум-хозяйка! Второй всадник, широкоплечий одноглазый татарин в синем жупане, взмахнул короткой плетью-камчой. Просители - трое посполитых в долгополых кожухах отступили на шаг. - Заступись, панночка! Девушка придержала коня, оглянулась. Вечерняя улица была пуста. За день снег успел слегка подтаять, подернуться грязноватым настом. В маленьких окошках неярко горели огни, возле высоких дубовых ворот скучал здоровяк-караульный, небрежно опираясь на пику. - Погоди, Агмет! Татарин недовольно заворчал, но послушно опустил руку с плетью. Те, что остановили всадницу посреди пустой улицы, поспешили вновь приблизиться, держа заранее снятые шапки в руках. - Панночка Ярина! Заступитесь! Пан Лукьян нас и на крыльцо не пустил! Пропадаем, панночка! Ярина Загаржецка раздраженно пожала плечами, бросила взгляд на запертые ворота: - Откуда? - Из Гонтова Яра! Из Гонтова Яра, панночка Ярина! - заспешили кожухи. Вконец пропадаем! Пан писарь сотенный нас и слушать не стал! Заступитесь! Батька твой до нас добрый, и ты добрая! Девушка невольно хмыкнула и покосилась на своего спутника. Татарин осклабился и произнес нечто среднее между "Хе!" и "Хы!". Видать, совсем уж плохи дела у кожухов, если они о доброте пана сотника заговорили! - Батька уехал, или не знаете? - девушка наморщила свой плоский нос, вздохнула. - Пока его нет, пан писарь главный. - Заступитесь, панночка Ярина! Пропадаем! Все село пропадает! Девушка дернула плечом и соскочила с коня. Татарин смерил недовольным взглядом наглых посполитых и нехотя последовал ее примеру. - Жди здесь, Агмет! Ярина кинула поводья своему спутнику и шагнула к воротам. Караульный, поспешив поклониться, распахнул калитку. - Пан писарь у себя? - Так, панна сотникова! Девушка быстро прошла через двор. Взбежала на высокое крыльцо, стукнула каблуками, отряхивая снег с сапожков, и решительно отворила дверь. В лицо пахнуло теплым запахом жилья. Навстречу шагнул еще один реестровец, уже без пики; узнал, склонился в поклоне. - К пану Лукьяну! Где он? - В зале, панна Ярина. - Не провожай! Дорогу знаю! В прихожей тускло горели свечи - не сальные, восковые. Лукьян Еноха, писарь Валковской сотни, не мелочился. Новый дом поставил всего год назад, а уже и пристройку затеял, и амбар под тесовой крышей, и конюшню. Девушка вспомнила, как посмеивался отец, читая писарскую "слезницу", в которой тот просил отписать ему еще и мельницу "за ради бедности нашей кормления для". Посмеивался - но в мельнице не отказал. А теперь, когда пан Логин Загаржецкий, сотник валковский, со своими черкасами реестровыми где-то за Дунаем, пан писарь и вовсе стал кум королю и самому гетьману сват. Девушка толкнула дверь - тяжелая створка поддалась с трудом. В глаза ударил яркий свет. В зале горели уже не свечи, а немецкое диво: масляная лампа розового стекла. Ярина невольно прикрыла веки. - То ты, Ярина Логиновна? Проходи да садись! Лукьян Еноха сидел за высоким, крытым вышитой скатеркой столом. Перед ним лежала толстая друкованая книга в обложке дорогой кожи. Не доверяя немецкой лампе, пан писарь водрузил на нос большие окуляры, делавшие его весьма схожим на филина. Девушка прошла вперед, взялась рукой за резную спинку стула, но садиться не стала. - Вечер добрый, дядько Лукьян! И чего это у тебя просители у ворот мерзнут? - Которые? Из Гонтова Яра? - Из Гонтова. Пан писарь ничуть не удивился. В черных с проседью усах мелькнула усмешка. - То не ко мне. Им к архимандриту надо. К отцу Мельхиседеку. Черти, вишь, к ним в село повадились! - Черти?! Писарь, не торопясь, захлопнул книгу, снял окуляры, вложил в кожаный, шитый бисером футляр. - Помнишь, на той неделе болтали, что в Гонтовом Яру баба чертенка породила? А теперь к ним и вовсе толпа чертей пожаловала. Один черт на коне белом, другой - на коне вороном... Девушка быстро перекрестилась. Писарь последовал ее примеру, но, усмешка не исчезла - стала еще шире. - Вот они, заполошные, сюда прибежали - сикурсу просить. И что посоветуешь, Ярина Логиновна? Девушка непонимающе поглядела на улыбающегося пана писаря. Наконец и сама усмехнулась: - Врут, думаешь, дядько Лукьян? - Да не то чтобы врут... Ты, Яринка, садись, да шапку с кожушанкой снимай. Жарко тут! Ужинать будешь? Девушка послушно сняла шапку, расстегнула крючок ворота, но садиться все же не стала. - Ужинать - потом. Но ведь чего-то там приключилось! Иначе зачем им сюда прибегать? - Сие суть злонравные плоды невежества, дурными нравами усугубленные. .. Ярина быстро оглянулась. Высокий нескладный парень - тоже в окулярах незаметно вошел в залу и теперь с интересом поглядывал на происходящее сквозь толстые стеклышки. - ...Истинно глаголил учитель мой, блаженный муж Григор Варсава: без просвещения народного обречены мы прозябать среди диких суеверий, подобных суевериям ефиопов или индийцев заморских... Здравствуй, Ярина! - Вечер добрый, Хведир Лукьяныч! - ничуть не удивилась девушка - Так что же там у них приключилось-то? Парень в окулярах бухнулся на лавку, вздохнул: - Да ну их, пейзан сих лапотных! - То есть как "ну"? - возмутилась девушка. - Люди без шапок на свегу стоят! - То от дурости! - вновь усмехнулся пан писарь. - Теодор, расскажи, ты же с ними балакал! Тот, к кому столь странно обратились, не спеша снял с носа окуляры, протер и вновь водрузил на место. Было ясно, что тема его не увлекала. Хведир Еноха, младший сын пана писаря, вернулся прошлой осенью в Валки после шести лет учебы в Могилянской коллегии. За эти годы он приобрел дурную привычку изъясняться книжными словами и изрядно зачванился, отныне предпочитая откликаться на "Теодора" вместо излишне простонародного "Хведира". Если окуляры, были вещью неизбежной то все прочее вызывало усмешку - у кого добродушную, а у кого и злую хотя зла парень никому не делал. Добра, впрочем, тоже - слонялся по округе, книжки читал да играл на свирели, изрядно фальшивя. Батька пан писарь сотенный, не спешил пристраивать сына. Поговаривали, что по весне он вновь пошлет младшего в коллегию - на философа учиться. - Ведомо сугубо, - парень наставительно поднял указательный палец вверх, что в представлениях пейзанских, ныне фольклором именуемых... - Хведир! - Ярина топнула сапожком об пол. - Еще раз побурсацки заговоришь, я на татарский перейду! Грозила она не зря. Агмет, отцов слуга, выучил свою воспитанницу не только татарскому, но и турецкому. - Борщив як три не поденькуешь, - невозмутимо откликнулся Хве-дир-Теодор, - так в моторошни засердчит; и зараз тяглом закишкуешь, и в буркоти закендюшит. Девушка не выдержала - рассмеялась. Парень вздохнул, покачал головой: - Вот так всегда! Да ничего там не случилось, Яринка! Вдова Киричиха с каким-то пришлым сошлась, родила байстрюка, а сама и померла. Упокой, Господи... Он быстро перекрестился, остальные поспешили последовать его примеру. - Дите сиротой осталось, при брате. А брат, почитай, его лет на двадцать старше - чумак, заризяка, без ножа на улицу не выходит. Ну и загулял по селу разголос, будто младень сей - чертенок, и от того чертенка всему селу пропасть. Попом там отец Гервасий, темный, как ночь, а дьяком - Юско Шалый, ученый да дурной. Наслушался всякого вздора и решил, что дите должно по книжке отчитывать, беса выгонять. Экзорцист нашелся! Схватили они младеня, на выгон потащили. Брат, чумак который, за нож, а они его - в каменья. И тут, в разор самый, четверо приезжих на огонек завернули. "Чего делаете?" - спрашивают. А паны посполитые - деру. - А почему - черти? - поразилась Ярина. - А потому - дурные! - наставительно пояснил пан писарь. - Конь, вишь, у одного заброды белый, у второго - рыжий, у третьего - вороной. А четвертая будто бы и вовсе на коне бледном. Смекаешь, чего удумали? Я их, селюков, по-хорошему спрашиваю: с оружием, мол, приезжие? Не разбойники ли? А они: нет, мол, без рушниц, только с шаблями, зато зрак страховидный имеют и баба средь них - чисто ведьма. Помнишь, Яринка, как в прошлом году в Конотопе ведьму ловили? Девушка кивнула и звонко рассмеялась. Слух о конотопской ведьме прошел по всей Гетьманщине. И не только слух - сотника Халявского за дурь да за самоуправство с сотни сняли и виру наложили такую, что не расплатиться. - А все же не годится, дядько Лукьян! - отсмеявшись, заявила она. - Вдруг и вправду там чего непотребного деется? Слыхал ведь - до ножа с каменьями дошло! Писарь вздохнул, качнул окулярами: -_ У меня, Яринка, как батька твой в поход ушел, только и осталось, то десяток стариков абшидных да дюжина сопляков, что и шабли в руне держали. А случись чего, чем Валки обороню? Люди лихие сие сразу смекнули, того и гляди - налетят. Подумаешь, каменьями подрались! - Батька, так давайте я в Гонтов Яр съезжу, - внезапно предложил Уведир. Все одно делать нечего! Разберусь, а заодно и погляжу, каковы эти черти. Селянам скажу, что я по ведьмам - первый знаток. Три раза отче наш прочту, посполитые и успокоятся. В коллегии потом хлопцам расскажу - посмеемся. - На ночь глядя? - пан писарь недовольно поморщился. - А ежели и вправду люди лихие? С тебя вояка, сам ведаешь, какой! Хведир только вздохнул. Это уж точно - не воин. Шаблюкой махать - не перышком черкать и не вирши складывать. - А вместе съездим! - улыбнулась Ярина. - Дядько Лукьян, вы мне этого вояку доверите? - Тебе? - седатые брови пана писаря полезли вверх. - Тебе, Яринка, я и сотню доверю, да только что за обычай - по всякому селянскому плачу коней томить? На каждый чих не наздравствуешься! - Батька так не думает, - теперь голос девушки звучал твердо, на лице не было улыбки. - Батька считает, что мы, реестровцы, черкасы гетьманские, посполитым ограда и защита. К кому им еще обращаться, как не к нам? За то нас и кормят, за то и на полях наших работают. "Мы - реестровцы" - прозвучало так, что пан писарь и не подумал ухмыльнуться. Нрав Ярины Загаржецкой, единственной дочери зацного и моцного пана сотника, был ему хорошо ведом - как и всем прочим в округе. Логин Загаржецкий мечтал о сыне, а родилась дочь. Некрасивая плосконосая девочка, с детства приученная скакать на кровных конях и рубить татарской шаблей лозу. И уже без всякого смеха начинали судачить, что быть когда-нибудь девке сотником - дело хоть и невиданное, да мало ли чего невиданного в мире деется? Что ни говори, а и такое на свете бывает. Редко - да бывает. - Ин ладно! - пан писарь вновь вздохнул, повернулся к сыну. - Возьмешь с собой Малея да Луцыка. Только смотри - не задирайся! И за егозой этой следи, а то, случись чего, как я ее батьке в глаза глядеть буду! Щеки девушки невольно вспыхнули, но она сдержала характер - смолчала. Хведир довольно ухмыльнулся и тут же охнул - маленький, но крепкий кулак поцеловал его аккурат под ребра. Пан Лукьян Еноха осуждающе покачал головой, но вмешиваться не стал, благоразумно рассудив, "По молодежь и без него во всем разберется.