Асука Фудзимори - МИКРОКОСМ, или ТЕОРЕМА СОГА

• Название: МИКРОКОСМ, или ТЕОРЕМА СОГА
• Автор: Асука Фудзимори
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00449-6

Хитоси по происхождению принадлежит к древнейшему японскому клану Сога.

Хитоси - блестящий ученик, вызывающий всеобщее восхищение.

Хитоси защитил диссертацию на тему "Генезис парадоксов".

Хитоси разработал систему кодирования и создал шифровальную машину.

Читоси Сога - самый закоренелый из известных в Японии преступников.

Вместо того чтобы составлять и решать «уравнения гуманизма и демократии, патриотизма и равноправия», Хитоси Сога стал закоренелым преступником.

---

Последнее коленце долгого странствия – путь штыков из Иркутска до полей сражения в Маньчжурии. В глазах русских солдат эти куски отформованной стали представляли очевидную ценность. Глаза солдат светились радостью и облегчением.

Гарнизон Порт-Артура получил последнюю партию штыков в конце июня, перед тем как замкнулось кольцо окружения. Слегка заржавевшие за долгую дорогу аргументы в международном диспуте «царь или микадо» заняли свои места на стволах винтовок.

Хитоси Сога тем временем учился в ближайшей школе. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он осознал, что его мать проводит время с чужими мужчинами. Со многими чужими мужчинами. Его товарищи знали об этом еще больше. Перемыть косточки неверной жене соседа – любимая тема родительской беседы за вечерней трапезой. К тому же иные из их родителей, точнее иные из их отцов, знали мамашу Сога… весьма близко. Снаружи и внутри.

Чуть ли не на каждой переменке бедняга Хитоси слышал:

– Слышь, Сога, а твоя мать-то потаскуха!

– Сога, а мой папаша вчера твою мамашу трахнул!

– Ха-ха, и мой пес ей вчера сунул!

Малолетки, свидетели осуждения матери одноклассника, стремились придать этому порицанию осязаемость и колотили Хитоси при выходе из школы. Учителя, очевидцы избиения, не знали, что предпринять. С одной стороны, чем провинился этот мальчик? С другой стороны, заступаясь за него, они как бы оправдывают его мать. Ни один из них не хотел, чтобы его заподозрили в сочувствии к этой женщине, особенно те, кто сам с ней имел дело.

Матери одноклассников вдруг вспомнили о своей поруганной чести. Разводы тогда не практиковались. Мало кто из них отважился бы противостоять матери Сога, не говоря уж о самом главе семьи. Поэтому несчастные женщины, обливаясь слезами, доверяли свои печали детям. Сначала принимались за своих мужей… потом переключались на мужа мамаши Сога. Сама она при этой смете лишь подразумевалась. Естественно, что сынок этой дряни автоматически включался в перечень как принадлежность. Детишки уважительно выслушивали родительниц и рьяно бросались восстанавливать поруганную справедливость. Каждый день одноклассники группой из десяти-пятнадцати человек ловили Хитоси и отделывали его что хватало сил. Нежные сверстницы терпеливо ждали окончания расправы, чтобы подойти и плюнуть на валяющегося на земле казненного преступника.

Побитый Хитоси плелся домой, бормоча единственное утешение:

– Я Сога. Истинный Сога.

Как он и надеялся, матери дома не оказывалось. Он не плакал. Заплакал лишь в первый раз. Он терпел побои и унижения без слез и без криков. Возвращалась домой мать в сбитом набок и плохо завязанном кимоно, напевая, начинала готовить пищу. Увидев побитую физиономию сына, восклицала:

– Бог мой, милый, что с тобой?!

– Упал.

– Опять? Какой же ты неуклюжий. Увидел бы тебя отец…

Она обнимала мальчика, утешала его, вела в ванную, обмывала синяки, смазывала царапины йодом и ставила примочки. Боль исчезала, Хитоси видел перед собой ангела. Нет, они ошибаются. Нет, невозможно, они не знают его маму, не знают, какая она добрая и нежная.

Дети, конечно, не знали, но многие из взрослых получили свою дозу доброты и нежности мамаши Сога. Из Маньчжурии возвращались раненые, слонялись по улицам и бахвалились своими подвигами под Мукденом, под Ляоюанем, на берегах Ялуцзян. Ну как могла мамаша Сога упустить такую возможность? Молодые, сильные мужчины, столько времени оторванные от женской ласки… Она заводила с ними беседы прямо на улице, предлагала пропустить стаканчик, нежно похлопывала по плечам. Она не интересовалась их подвигами, но иной из героев по привычке распускал язык.

– Вот, помню я, под Мукденом…

– Подумаешь, мой муж сейчас под Порт-Артуром. Он за день делает столько, сколько тебе за год не приснится.

– Если ты так восхищаешься своим мужем, почему ты тогда сейчас со мной в этой комнате?

– Выражаю тебе благодарность… от лица родины, – сверкнув глазами, шептала мамаша Сога.

– Ах ты плутовка!

И доблестный воин забывал начатую историю, наваливаясь на мягкое, податливое тело. Иной раз мамаша Сога приглашала для выражения благодарности разом двух, а то и трех участников сражений, умудряясь обслуживать их одновременно. После столь бурных изъявлений благодарности она тщательно устраняла следы соитий на теле, но щеки ее еще долгое время пылали.

В день взятия Порт-Артура ее щеки горели особенно ярко и жарко. Все газеты столицы отпечатали специальные выпуски, которые бесплатно раздавались прохожим. Мать Сога сжала сына в объятиях, расцеловала его и принялась готовить праздничную трапезу. Несколько сортов рыбы, маринованные овощи, куриное филе на вертеле, оладьи с креветками… даже говядина и белый рис акита – пища богачей.

На следующее утро, не успев еще переварить праздничный ужин, она приняла курьера генерального штаба. Ее муж пал смертью героя, погребальный пепел упокоится в святилище Ясакуни. Она как вдова героя получит пенсию, об этом ее известят особо.

Целую неделю мамаша Сога рыдала и покидала дом, лишь когда надо было позаботиться о сыне. Пришел еще один курьер генштаба, сообщил, что на следующий день прибудет специальный представитель. Она иногда вдруг начинала надеяться, что это ошибка, что он жив и вернется, но вместо этого ей предложили часть праха покойного мужа.

Представитель генерального штаба, уже посетивший в этот день с десяток домов с той же печальной миссией, был все же поражен глубиной печали мамаши Сога. Он зачитал ей официальный документ, передал керамическую урну с пеплом. Покидая дом, положил руку на плечо притихшему мальчику и прочувствованным голосом заверил, что он может гордиться своим отцом.

Хитоси наблюдал за матерью, некоторое время распростертой неподвижно. Затем она поднялась и собрала в главной комнате погребальные подносы. В центре установила урну, рядом курильницу. Принесла несколько оставшихся фотоснимков мужа. Сюда же добавила жертвенные дары и зажгла ароматическую палочку. Потом она плакала, молилась, снова плакала. Голосом, какого Хитоси еще никогда не слышал, она произнесла:

– Никогда не забывай своего отца. Никогда не проявляй к нему неуважения.

Весьма дрянная супруга стала образцовой вдовой. Она тут же облачилась в черное и не снимала его до конца дней своих. Ни один мужчина к ней более не прикоснулся. Еженедельно в сопровождении Хитоси она навещала святилище Ясакуни, чтобы почтить память мужа, и в ее молитвах чувствовалась преданность и искренность. Соседи не могли не заметить перемен в ее поведении, и их презрение к ней сменилось жалостью.

Папаша Сога, конечно, не подозревал, что жить ему осталось считанные часы, и, привалившись к скату траншеи, легкомысленно насвистывал модную песенку. Он не был любителем пения, но один из товарищей впал в хандру, и Сога постарался хоть чем-то его отвлечь от мрачных мыслей.

– Сдохнуть бы…

– Да брось ты! Войне ведь скоро конец. Чуток осталось.

– Голод… холод… Сдохнуть!

С холодом еще можно было бороться по ночам, сбившись по двое, по трое, согревая друг друга, аккумулируя тепло нескольких тел. Но на посту, в одиночку, приходилось туго. Ледяной ветер из глубин Сибири пронизывал несколько слоев грязной одежды, обмотанной вокруг тела и лица. Форма, присланная генеральным штабом, ни к черту не годилась. Солдаты просили родных прислать теплые вещи, но посылки не доходили. Точнее, солдатские письма с передовых позиций никуда не уходили.

Был у них в роте толковый парень, старший сержант, назначавший в караул. Он всегда прислушивался к мнению Сога, кто сможет отстоять на посту, а главное, кто не выдюжит. Жаль его, погиб неделю назад. Сменил же его полный придурок.

– Не выстоит, – заверил его Сога. – Да еще, чего доброго, сдуру какой-нибудь фокус выкинет.

Но разве может этот идиот принять совет младшего по званию?

– Сога, будешь много разговаривать, угодишь под трибунал.

Бедолага сжался в траншее. Желудок пуст, кожа обморожена, мысли лишь о смерти. Плачет, смеется, напевает, но думает только о смерти. Папаше Сога этот человечек понравился с момента прибытия два месяца назад. Он появился в этой же траншее, но не промерзшей, как сейчас, а грязной после осенних дождей. Как будто этот очкарик с луны свалился. Увидев громадную фигуру Сога, он улыбнулся и поклонился.

– Очень приятно, я…

– Не надо, не надо, просто скажи, как тебя зовут, – прервал его Сога. – Если тебя завтра убьют, то у меня должно остаться в памяти хотя бы твое имя. Хороший солдат не забывает имен сослуживцев. А лучше ничего не говори. Я не узнаю твоего имени и не смогу его забыть.

Эта тирада вызвала улыбку очкарика, улыбку приятную, каких Сога давно не видал. С головой парень, будущий врач, ему бы в госпиталь надо, а не в траншею с винтовкой в кулаке. Папаша Сога чуял, что новичок долго не протянет, и сразу дал ему дельный совет: