Владимир Ефименко - Старик

• Название: Старик
• Автор: Владимир Ефименко
• Жанр: Русская классическая проза

---

1) Менторский - "Я всю жизнь отдал людям. Берите с меня пример. Честь мне и хвала (а желательно, и вечная память). Или:

2) Экстрапунитивный - "Я всю жизнь старался, думал, что это кому-то нужно, но люди гораздо хуже и не оценили всего этого." Все старики балдеют на своей эпохе. Вы видели хоть одного, кто жаловался бы на "плохую молодость"? Да, времена были тяжелые, непростые, но какие-то светлые (война, голод, разруха, репрессии, эпидемии). Интересно, что Николай Иваныч не укладывался в эту схему. Похоже, он знал свое место, вовремя понял и смирился. И при этом получал какие-то радости жизни. Конечно, его розарий, его краеведческий музей - хобби, игры для забивания мозгов на пенсии. Но далеко не всегда он выглядел жалким и беспомощным. Иногда, когда он стрелял глазами из-под своих очень "плюсовых" очков, мне казалось, что это - он настоящий, а хихикающий божий одуванчик - это так, дань общественным ожиданиям. Кстати, что такое пенсия? Ведь это - оплачиваемое государством ожидание своей смерти. И гуманное государство, определяя ее размеры, стремится к тому, чтобы мучительное ожидание не слишком затягивалось. Почему я Николай Иваныча воспринимал не только, как старика? Да наверное, потому, что он не только старик. Иногда же кажется, что старики повышенно участливы. Это и так, и не так. Просто, когда своя жизнь не дает достаточно материала для переживаний, они чисто вампирически делают объектом переживаний жизнь чужую. Но это не исключительно стариковская черта. Мой старик, разводил ли он розы, собирал ли материалы для никому не нужного музея - когда он играл в свои игры, он был востребован и не страдал от недостатка признания и сочувствия. Что-то могло еще заинтересовать его просто само по себе. Так что, Витя, твои планы "вывести формулу старости" - ерунда, мечта метафизика. Кожа морщится одинаково, но что делать с мозгами? Ну, сделаю я совершенный грим, походку, дикцию. Но это будет, в лучшем случае, "Я в старости". И то, не уверен: мне не хватает главного мотива, главного конфликта: "Жизнь ушла". Итак, я потерял массу времени на то, чтобы рационально оседлать свою роль, когда мне надо было всего лишь ужаснуться от того, что неизбежный конец рядом. Очень ли я обману себя и других? Ну, так не пару лет, а пару десятков - какая разница? Я ведь и так ничего не успел - только пил, жрал, развлекался. Ведь так и есть. И все мои трепыхания ни к чему не приведут. Разве это не ужас? Настроение испортилось окончательно. Хорошо, Витя, продолжай в том же духе.

15.

Опять видел дурацкий сон:

Я где-то в больнице, в операционной, на столе. Люди в белых халатах. Рука перевязана жгутом. Сестра делает мне инъекцию внутривенно. Доктор спрашивает ее: "Вы сделали два кубика анальгина?" "Анальгина?"- в ужасе переспрашивает она: "Разве вы сказали, анальгина?" Они суетятся и переживают, кто за это будет отвечать, потому что "он же сейчас..." "Он" это я, значит. И я сейчас... Прямо сейчас! Как же мне собраться? Мне холодно и страшно. Сейчас я прыгну куда-то. Там темно. Что я там буду делать? Я же ничего не знаю. Я так привык здесь! Зачем они это сделали? Я их всех обману. Сейчас станет темно, но это я просто усну. Я даже...

Встал я подавленным. Ничего себе, сон! А я - ничего, молодцом. Даже испугаться не успел. А ведь не знал, что мне все это только снится. Как я их всех взул - "я сейчас просто усну!" Это не они мне, а я сам себе обезболил процесс. Безо всякого наркоза. Медсестра, сучка рассеянная. Врачи, называется. Стоп! На кого я злюсь? Это же мне приснилось! Вспомнилась одна хрестоматийная байка: В редакцию одного издательства пришел мужик. В лаптях, с рукописью. Дело было при царе-батюшке. Редактор прочитал, заинтересовался и принял у себя мужика. Оказалось, это был Лев Толстой. Но ему надо было, чтобы рассказ приняли не от графа Льва Николаевича, а от простого русского крестьянина. Здорово это напоминает и мою затею! Пушинский и Бранцотти беседуют со мной, то да се. Надо обязательно попросить у итальянца автограф - для доказательства. А потом я "молодой-зеленый" прихожу на студию и говорю: "Ну, что, берете меня на роль?" Они, естественно: "Нет, вы еще слишком молоды..." А я тогда с торжествующим видом вытаскиваю автограф и спрашиваю... Целый день вожусь у зеркала со своим лицом. Хорошая вещь коллодий. Морщин - хоть отбавляй. Неужели я когда-то таким стану? Немножко тертого графита на веках не помешает. Бороду и усы - распустил, к черту, по волоску, иначе вида - никакого. Клеил потом, часа два кряду. Из остатков удлинил себе брови и кое-что налепил в уши. Недельную щетину - a la George Mikchael, тоже обесцветил. Вышла характерная пенсионерская "небритость". Поработал с шеей. В нос затолкал ватные тампоны, он сразу преобразился картошкой. Из пластмассовой линейки на свечке согнул дужку - за нижнюю губу. Она оттягивает вниз щеки. Брыла, как у бульдога. А тарахтит во рту, как вставная челюсть. Видос у меня, конечно!.. Пожалуй, пора перейти к полевым испытаниям!

16.

Под вечер я решился на вылазку, в полной экипировке. Больше всего я боялся, что какая-то досадная мелочь может меня выдать. ("Товарищ лейтенант, у вас ус отклеился!") И меня тогда в лучшем случае поднимут на смех, а в худшем - ... В театре я много раз бывал дедом: Старик Хоттабыч, Папа Карло, мало ли. Но там я не боялся разоблачения - ведь зрители идут на этот обман добровольно. Но и не сидеть же мне вечно на этой даче! Заветной мечтой крысы Чучундры из "Рикки-Тик-ки" было - когда-нибудь отважиться и выползти на средину комнаты. Нет, лучше оскандалиться сейчас, чем потом. Надеваю очки и все мутнеет в глазах. Отражения своего не вижу - так, смутные очертания. Однако, я знаю, что мои глазища сейчас - огромные, на все стекло, и из-за этого у лица сердитое выражение. Проверив все, от шляпы до сандалий, нахожу, что все в порядке. Накладное брюшко хорошо держится под френчем. Какое мучение - ходить по жаре в носках! Но что поделаешь - старики не нося обувь на босу ногу, а мои стопы без признаков подагры, меня бы выдали. Я достал носовой платок и пропитал его корвалолом. Второй платочек я сбрызнул змеиным ядом (это растирание такое) и теперь излучал вокруг себя такой аптекарский аромат, что это не могло не надавить на подсознание. Любое сомнение будет гаситься этим запахом. Ведь мы настолько привыкли доверять своим ушам и глазам, что усомниться можем именно втом, что видим и слышим, а не в том, что чуем носом. Парадокс? Но говорят же: "Я носом чую...", когда речь идет об интуиции. Вот и обычное наше чутье (обоняние, то бишь): мы его не осознаем, не контролируем , а ощущение, полученное таким образом, принимаем за интуицию. Другое дело - собаки. Как-то раз я приходил к одному захворавшему родственнику в больницу. Это было осенью вечером, тогда еще рано темнело. Ища выход, я долго бродил между корпусами, пока не оказался на пустынной темной алейке. Наконец, я увидел искомый пролом в стене и устремился туда. В голову ненавязчиво вползла мысль: "А тоскливо, наверное, было бы умереть в больнице, хотя, казалось бы, здесь созданы для этого все условия..." С чего бы это вдруг? Утром следующего дня я снова отправился туда с целым пакетом домашней жратвы, минералкой и т.д., что носят обычно больным. Как раз тогда у родственника не было ничего угрожающего жизни, чтобы навести меня на такие мрачные мысли. Чтоб не делать крюк, я решил найти вчерашний пролом - так было ближе, чем через центральный вход. Я нашел это место. Когда влез туда, то при свете дня увидел одноэтажный корпус с табличкой: "Патолого-анатомический отдел" и ниже: "Выдача трупов родственникам с 11 до 13." Я вспомнил о своей вчерашней ассоциации на этом самом месте. Но ведь таблички я тогда точно не видел. А вы говорите: "Чутье". Вопросы есть?

17.

Было еще светло, но духота стала спадать. Я прошелся к "пятачку" так дачники называли место недалеко от станции, где были сосредоточены все здешние ценности культуры: дискотека, шашлычная, магазин. В беседке по вечерам собирались пенсионеры - любители шахмат. Иногда разворачивались доминошные баталии, споры о политике. Словом, форум. Я шел, шаркая и с одышкой. Людей в беседке было совсем немного: двое доигрывали партию, да еще трое следили за игрой и давали ценные советы. Я в шахматах понимаю, как свинья в бананах, встревать не стал. Одышка моя почти прошла. (Все-таки премьера, как-никак!) Все пятеро дедов подняли головы на меня, но не увидев ничего интересного, отвернулись и продолжали. Неужели они приняли меня за "своего"?

- Добрый вечер, - просипел я им. Они сосредоточенно кивнули головами, не отрываясь от шахмат. ("Ур-р-р-р-р-р-а!!!"- загремело в голове) От волнения, я трясущимися руками вытащил из кармана "Приму", размял сигарету и сунул ее в мундштук. Похлопав себя по бокам, я обнаружил, что спички оставил дома (когда укладывал платочек). И тут - о, чудо! Один из дедов, что сидел поближе, поднялся, чиркнул спичкой и дал мне огня. Язычок пламени плясал и двоился в моих диоптриях. Но я удачно прикурил и мелко затряс головой в знак благодарности. Честное слово, я просто боялся, что голос меня подведет. Ай, да сукин сын! Чтобы издать хоть какой-нибудь звук, я затянулся, выпустил дым и разразился (это мой коронный номер) изысканнейшим туберкулезным кашлем, со свистом, хрипом и мокротами. Поверх очков я заметил, как они глянули на меня: примерно, как мои конкуренты на кинопробах, но какой это был теперь бальзам на душу! Мне хотелось петь. Задерживаться я не стал. Помявшись с минуту, я зачем-то достал из кармана газету и, гнусавя под нос "Нас утро встречает прохладой", пошел к станции. Если б я был уверен, что среди этих пенсионеров нет сердечников, я б, наверное, прошелся колесом у них на глазах. Ладно! Не нужен мне дешевый триумф. Единственное, что я себе позволил - сменил мотивчик на "I Love The De-ad" Элиса Купера.