Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг

• Название: Дневники 1932-1947 гг
• Автор: Лазарь Бронтман
• Жанр: Биографии и Мемуары

Лазаря Бронтмана современники называли «королём московских журналистов» — и за ироничным звучанием этого неофициального титула скрывалось весьма много настоящего. Бронтман четверть века жил и работал в самой, что ни на есть, гуще событий, бесперебойно поставляя советскому читателю передовицы (псевдоним Лев Огнев). Во время «бума рекордов» 30-х годов Бронтман, по долгу службы и, как можно понять из дневников, из-за собственной любознательной натуры, побывал везде — освещал строительство первых линий метро, участвовал в знаменитом автопробеге Москва-Каракумы-Москва, был в экспедиции под руководством Ушакова в Арктике, искавшей земли Джиллиса и Санникова, потом — посетил Северный полюс, дрейфовал на одной льдине с Папаниным (а до того принимал участие в спасении седовцев); тесно дружил с лётчиками-испытателями ЦАГИ, с Коккинаки, Чкаловым, освещал стратосферную эпопею. Перед войной Л. Бронтман был назначен начальников информационного отдела «Правды». Потом — четыре года войны, без прикрас отображённые в дневниках. Масса интереснейших малоизвестных деталей об интереснейших известных событиях. И, на протяжении всего этого времени, описания встреч со знаменитыми людьми, в т. ч. Сталиным, Калиныным, Молотовым, Головановым, Василием Сталиным, Чкаловым, Громовым, Папаниным и многими другими. Эти дневники — ранее не публиковавшиеся замечательный документ эпохи.

---

— Да, — засмеялся он, — оказались пророками, стал генералом.

Спустя часа два Новиков позвал меня. Мы сели за маленьким столиком втроем (плюс Шиманов), он потребовал пива (мы привезли с собой ящик), и начали дело. Новиков был в генеральских брюках и в нижней белой рубашке, коротко-стриженный, невысокий, плотный, с энергичным лицом, негромким спокойным голосом.

Я сказал, что ждем от статьи. Выступает впервые за войну, нужны принципиальные положения, скромные — но увесистые выводы, нужно показать, как руководил всем Сталин. Он согласился. Мы говорили около двух часов, я записывал все, что он говорил — см. коричневый блокнот — и первый вариант его статьи.

Я бы просил вас не улетать завтра, — сказал он. — Еще раз утрясем, подумаем. А я вас как-нибудь доставлю.

В разговоре чувствовалось, что он хорошо знает дело, хорошо знает полки, историю русской авиации (на следующий день он рассказывал со всем подробностями историю о том, как в первую мировую войну один летчик бросил в беде другого, речь шла о летчике, кажется, Желубинском, кинувшем Павлова впоследствии начальник воздуха; он разбился, кажется, в 1926 году).

Я вызвал машинистку, продумал план и часов в 10 сел за работу. Диктовал до трех. Новиков и Шиманов несколько раз подходили, спрашивали — не устал ли я. Новиков принес нам по чашечке пива. Потом подошел опять:

— Не знаю, Огнев, имени и отчества. Кончите — в столовой для вас и партнерши готов ужин.

Вино, помидоры, огурцы, паюсная икра, сыр, колбаса, холодный жареный карп (из здешних прудов), первое, второе.

Шиманов предложил спать в отведенной для него комнате. Перед сном прочел статью, одобрил ее и приказал положить у изголовья уже уснувшего маршала. Легли мы что-то около четырех.

Утром я проснулся часиков в 10. Маршал спит, Шиманова нет. Где? Оказывается, встал часов в 6–7 и отправился бродить с двустволкой по прудам — тут тьма уток. Но зарядов всего было 8. Трех уток подранил, но не нашли.

Новиков, проснувшись, сразу прочел статью. Понравилась. Мы сели на ступеньки крыльца, и он попросил сделать только две вещи: немного убавить ссылки на Хозяина («слишком много — не пропустит») и убрать речь от первого лица.

— Это нескромно. У нас не принято.

Шла суета, полковники готовили горы указов и приказов ко Дню Авиации, зло поглядывали на меня, но мы продолжали беседовать, снимались. Я попросил его пожелание к передовой — он высказал.

Речь зашла о таране. Я высказался против. Новиков и Шиманов поддержали.

— Это от неумения стрелять, — сказал Шиманов.

— Да, — согласился Новиков. — Но иногда таран оправдан: если доверен важный объект.

Очень налегал на искусство маскироваться облачностью, солнцем.

— Вот иногда говорим, немец вывалился из облаков. Это значит — умел маскироваться. Так и мы должны.

— Всегда ли нужно лезть в драку? — спросил я. — Два против пятнадцати и т. п.

— Чепуха, — ответил он. — Есть храбрость разумная и безрассудная. Никакого позора нет при неравных силах уйти. Какой прок быть сбитым.

— А летать можно всегда?

— Нет. Против метеорологии не попрешь. Можно летать вслепую, но нельзя драться вслепую. И мы сейчас в наставлении прямо записываем, что существует нелетная погода.

— Я думаю, что пора драться не только умением, но и числом.

— Правильно. И если сейчас бывает так, что наших меньше, это большей частью объясняется тем, что командир не умеет наращивать силы.

— Какой лучший истребитель?

— Ла-7. Вот вы расхвалили Як-3, а это переходная машина, и огонь у нее мал.

Вечером смотрели кино: картину «Всадники». Новиков посадил меня рядом, фыркал, ругался и, наконец, после 5-ой части встал.

— Что за картина, которая не захватывает, не переживаешь. Почему все орут, почему приказания отдаются ревом? Почему немцы по шоссе идут парадным шагом с барабаном? Чушь!

До этого ездили ловить рыбу неводом. Здесь в прудах разводится карп. Пять прудов дают до 80 тн. рыбы. Мы завели невод и поймали щук 30, по полкило каждая. Новиков очень переживал ловлю. Потом собрались крестьяне и он с Шимановым час проговорил с ними о польском комитете. Они знают и комитет, и Моравского, и Василевскую, но высказываются осторожно.

Шиманов тоже остался ночевать. Решили лететь утром, в шесть. Сели все завтракать.

— Что будете пить? Коньяк, цинандали, водку?

— Коньяк, — ответил я.

— Правильно.

Мы с ним пили коньяк, он разливал, Шиманов — вино, закусывали помидорами, карпом.

— Хорошая рыба, только утомительно есть, — сказал Новиков. — Мяса я ем мало, а вот молоко и — особенно — простоквашу люблю. На этом деле пострадал однажды. Съел в нашей военсоветовской столовой простокваши, и свезли в Кремлевку — отравился. Несколько дней температура выше 40. Страшные боли. Два раза в день докладывали Сталину о здоровье. Когда температура спала, он позвонил: «Вы государственный преступник! Кто вам позволил есть всякую чепуху, что попало? Я, что ли, должен следить за вашим питанием?!»

— Часто вам приходится бывать у него?

— Я все больше на фронте. А когда в Москве — иногда по несколько раз в день вызывает или звонит. И когда только успевает.

Проводил он нас на аэродром. Попросил снять на прощание. Тепло попрощались, улетели. Спали всю дорогу. Шиманов взял с собой собачку на дачу: всю дорогу блевала.

Да, когда я там был, Новиков вызвал к себе командира одного истребительного полка подполковника Ковалева. Он посадил его у Вислы прикрывать наши войска на Сандомирском плацдарме. Держал на приеме полтора часа. Вышел бледный.

— Что?

— Обещал голову снять. Немцы, говорит, летают, а вы хлопаете. Да в рапортах орете — не принимают боя, бегут. А они бомбят, понимаете, наших бомбят.

— Голос повышал?

— Нет. Это-то всего хуже!

Видел там командующего 16-ой воздушной армией генерал-полковника Руденко. Встретились приветливо. Вспомнили встречи:

— Ну вы, Огнев, всегда у нас перед большими прыжками бываете. Были под Курском, под Днепром, сейчас у Вислы. Приезжайте в Варшаву.

— А обратно отправите?

— Двумя самолетами, если одного мало.

22 августа.

Отвели, наконец, День Авиации. Празднование его ЦК перенес с 18-го на 20-ое, причем решилось это вечером 17-го. Яковлев рассказывал мне, что собрались у т. Маленкова, затем пошли к т. Сталину, «предложили одно мероприятие» и он сказал, что надо тогда сделать 20.08. В тот же день в газетах было опубликовано сообщение о том, что СНК СССР постановил перенести празднование на 20-ое, на воскресение.

Я думаю, что это «мероприятие» — пролет самолетов, который был устроен 20-го. Летало немного — несколько девяток. (Точное число указано в копии моего отчета). Хотели устроить настоящий парад воздушный, но, как передают, Сталин сказал, что нельзя снимать авиацию с фронта.

Мороки у нас было много. Главную ставку мы делали, естественно, на статью Новикова. 17-го я узнал, что он прилетел в Москву. Позвонил ему. Он очень дружески приветствовал меня:

— Как статья?

— Маленков смотрел, ободрил, но сказал, что надо показать самому.

Вечером 19-го выяснилось, что статья не пойдет — Сталину некогда было ее просмотреть. Я позвонил Шиманову.

— Вы нас подводите!

— Что же я могу сделать? Некогда ему читать — другие дела. Но ты не отчаивайся, через несколько дней ее дадим.

— Дорого яичко ко Христову дню.

— Такое яичко всегда дорого.

Но выручили указы. Пришло постановление СНК о присвоении звания Главного маршала авиации Голованову и маршалов авиации заместителям Новикова — Ворожиткину, Фалееву, Худякову и замам Голованова — Скрипко и Астахову, тьма указов о награждении, о Героях, о присвоении трижды Героя Покрышкину. Я написал передовую, мы дали очерк Рыбака о Покрышкине, очерк Заславского о конструкторах, указы — вот и вся газета.

Часиков в 12 я позвонил Голованову.

— Поздравляю, Главный маршал.

— Вы шутите, Бронтман?

— Серьезно.

— Вот тут у меня маршал Астахов, маршал Скрипко, генерал-полковник Гурьянов (его член Военсовета, совсем недавно генерал-майор). Даю Астахова скажите ему.

Подошел Астахов.

— Здравствуйте, т. Бронтман. Спасибо за поздравления. А с чем поздравить Голованова? Ах, вот как! А то он нас поздравляет, а про себя не говорит.

— С вас магарыч, т. маршал.

— Хотите авиабензином? Или, может быть, смазочными?

В воскресенье проснулся в 4. Чудный, ясный день. Выпил чаю, побрился. В 5 ч. послушал салют в честь Дня Авиации — по приказу т. Сталина били 20 залпов из 224 орудий. Приехали кузины Витя и Дэлка. Только расселись, звонок. Звонит пом. редактора Петепухов.

— Лазарь? Звонил Поспелов с дачи. Едет в редакцию. Просил тебя немедленно разыскать. Оказывается, в 5 ч. были на Красной Площади т. Сталин и другие. Знаешь?

Вот так так! Я позвонил Кокки.