Павел (Песах) Амнуэль - Право на возвращение

• Название: Право на возвращение
• Автор: Павел (Песах) Амнуэль
• Жанр: Научная Фантастика

В 2006 году издательство «Амадеус» собралось выпустить серию книг «Открытый космос» — о том, как Россия осваивает пространство. Первые две повести написал В. Рыбаков. Третью — продолжение — я. Проект так и остался в проекте. В. Рыбаков свои повести объединил в роман «Звезда Полынь» (ЭКСМО,2007). А моя повесть так и повисла в воздухе…

---

— «Грозы»…

— Да. Это будущее России, извините за высокопарный слог. Это совершенно особая система. Я сам в ней работаю почти год и удивляюсь, как при нашем мздоимстве, упадке тяжелой промышленности, в общем, что я буду… вы же смотрите телевизор… В «Грозах» все не так. Лучшие люди. Карелина вы знаете. Журавлев…

— Костя? — вскинулся Гинзбург. — Он в «Сапфире» работал.

— Константин Алексеевич. Он сейчас Главный теоретик. Из Штатов вернулись Галинский и Снегов.

— Да? — вяло удивился Гинзбург. — Я слышал, они там неплохо устроились. В НАСА. Кажется, по протекции Сагдеева.

— Сейчас оба у нас в КБ. Романтики… как и вы, Михаил Янович.

— Я был романтиком. Мечтал о том, что наши корабли полетят к Луне, Марсу, одно время сам хотел подать заявление в отряд космонавтов, представляете? Давно, в семидесятых…

— И если вам будет сделано официальное предложение… От Анатолия Аскольдовича…

— Это слишком замечательно, чтобы быть правдой.

— Это правда, — мягко сказал Карпухин. — Потому, собственно, меня и просили найти вас.

— У меня семья, — с горечью произнес Гинзбург. — Маша… Не уверен, что ей понравится эта идея, но в любом случае Игоря с Юлей она не оставит, а они отсюда не уедут. Все хорошо, что происходит вовремя, Александр Никитич.

— Хорошо, что это вообще происходит, Михаил Янович.

Гинзбург молча допивал свой капуччино и доедал рогалик, стараясь не выпачкаться пудрой. Карпухин салфеткой вытер подбородок и положил недоеденный рогалик на блюдце.

— Мне нужно подумать, — сказал Гинзбург.

— Конечно, — согласился Карпухин.

— Когда вы уезжаете?

— Через три недели. У нас много экскурсий, но я бы хотел еще с вами встретиться.

— Приезжайте к нам в гости, Маша будет рада, она обожает гостей.

— С удовольствием!

— Завтра… Нет, завтра я работаю. Послезавтра, хорошо бы вечером. Мы еще созвонимся, чтобы уточнить время?

— Конечно, — сказал Карпухин.

* * *

Во вторник Карпухиных повезли на Голаны. Не с экскурсией — в Кацрин ехал сослуживец Мирона со странным именем Сапир, он собирался подписать там какой-то договор и вечером вернуться в Нетанию. Карпухина это устраивало вполне, он не любил шумных компаний туристов, возгласов «посмотрите направо, посмотрите налево».

До Кацрина ехали долго, останавливались перекусить в арабском придорожном ресторанчике, где им подали немыслимо вкусную шварму и замечательный кофе в таких маленьких чашечках, что, как решил Карпухин, на напиток этот лучше смотреть, потому что выпить его все равно не удастся — все останется на губах.

Симе на Голанах не понравилось — какие же это высоты, говорят, отсюда можно стрелять по Тель-Авиву, а где он, этот Тель-Авив, даже Тверии не видать, одни холмы и равнина? Руфь весь день была почему-то задумчивой, на вопросы мужа отвечала рассеянно и невпопад, и он в конце концов отстал, смотрел по сторонам и делал выводы: воздух здесь был вкусным, люди доброжелательными, а стрелять по Тель-Авиву, скорее всего, никому и никогда больше не придется, потому что…

Не то чтобы Карпухин вдруг ощутил себя патриотом Израиля, и в мыслях не было, он вообще не думал об этом, но точно знал: если над головами летают орлы (два пролетели совсем низко, видна была даже похожая на растопыренные пальцы бахрома на концах крыльев), то здесь не должно быть выстрелов. Здесь должно быть так тихо, чтобы слышны были взмахи крыльев и шум рассекаемого в полете воздуха.

По городку бродили пешком, пообедали в рыбном ресторане, где подавали жареную форель, вкус которой навевал мысли о райском блаженстве, даже Сима съела полторы порции, отобрав кусок у отца, объявившего, что отныне будет сидеть не на стуле, а на диете. Вернулись в Нетанию почти в полночь, Карпухин думал — не поздно ли звонить Гинзбургу, и пока он размышлял, действительно стало поздно.

Ночь была душной, спали при открытых окнах, но все равно в воздухе сгустилось что-то, мешавшее Карпухину погрузиться в нормальный сон, он ворочался, почему-то думал, что нужно было позвонить, несмотря на позднее время, и с этой мыслью проснулся утром — как-то вдруг: то была ночь, и часы показывали половину третьего, а то вдруг стало совсем светло и почему-то прохладно, в кухне слышны были голоса Руфи и Розы, что-то они там возбужденно обсуждали, наверно, не сошлись во мнениях относительно последней израильской моды.

Карпухин поплелся в ванную и вышел после прохладного душа совсем другим человеком. В кухне он обнаружил одну только Руфочку, сидевшую за чашкой кофе и встретившую мужа странным печальным взглядом, так что он спросил сразу, понимая уже, что с утра успело случиться нечто… неужели теракт?

— Ах, — сказала Руфь, — живешь-живешь и не знаешь, что случится в следующую минуту.

— Не понял, — буркнул Карпухин, доставая хлеб из хлебницы, — отчего тебя с утра на философию потянуло?

— Да… Смотрели мы с Розой новости по русскому каналу. Вчера один «русский» застрелил «местного», приняв за террориста. Охранник в школе. Знаешь, из тех, кто идет в охрану, потому что другой работы ему не получить — слишком старый. Вот я и говорю: живешь себе, пенсии дожидаешься, и вдруг в какую-то секунду все летит кувырком…

— Бывает, — сказал Карпухин рассеянно. Года полтора назад с ним тоже случилась такая перемена участи, и ничего плохого из этого не проистекло, совсем даже наоборот…

— Подожди-ка, — вздрогнул он. — Ты сказала: охранник?

На часах было чуть меньше девяти, вполне можно звонить.

— Можно попросить Михаила Яновича? — спросил он, набрав номер.

Женский голос на другом конце провода захлебнулся:

— Да вы… Как вы…

Короткие гудки.

— Не понимаю, — Карпухин потер виски, — вроде уже не так рано…

Он уже все понял, но допускать мысль в сознание не хотел.

— Саша, — позвала из гостиной Руфь, — вот, смотри, повторяют.

На экране ничего толком не было видно, кроме спин полицейских в светло-голубых рубашках, на мгновение они расступились, и на Карпухина взглянул с тоской в глазах давешний его знакомый, с которым они так хорошо сидели позавчера в кафе у автобусной станции. Волосы у Гинзбурга были всклокочены, рубашка вылезла из брюк, а руки оказались стянуты наручниками, и он не знал, что с ними делать, как актер, которому руки всегда мешают правильно сыграть плохо выученную роль.

— Господи! — воскликнул Карпухин. — Это же…

— Он, да? — сказала Руфь. — Мы с Розой так и подумали, то есть, она подумала, а я с ней спорила… Это Гинзбург?

— Что случилось? — сказал Карпухин. Сюжет закончился, показывали семью в Акко, приютившую восемнадцать приблудных кошек, мирно игравших с новорожденным младенцем, таращившим на животных свои пока еще бессмысленные глазенки.

Стараясь точно вспомнить услышанное, Руфь пересказала сюжет. Вчера утром, в то время, когда дети расходились по классам и вот-вот должен был прозвучать звонок, к воротам школы в одном из районов Тель-Авива подошел смуглый, с усиками, похожий на араба молодой мужчина с тяжелым чемоданчиком в руке. Он прошел мимо охранника и направился через двор к школе. Сторож, не успевший перехватить незнакомца, крикнул ему вслед, чтобы тот остановился и показал чемоданчик. Вместо того, чтобы послушаться окрика, незнакомец бросился бежать к зданию школы, не выпуская чемоданчик из рук.

Террорист! Другой мысли у сторожа и возникнуть не могло.

В школьном здании около пятисот учеников ждали начала занятий. Чемоданчик оттягивал террористу руку, и бежал он не так уж быстро, но догнать его охранник все равно не успевал и сделал то, чему его обучали на курсах: выстрелил в воздух.

Незнакомец еще быстрее, пригнувшись, мчался к школе и уже пересек половину двора.

Охранник выстрелил в воздух еще раз.

Незнакомец упал, выпустив, наконец, чемоданчик. Охранник подошел осторожно — кто его знает, дернет сейчас за веревочку, и все…

— Представляешь, — сказала Руфь, — это не террорист оказался, а электрик, он в школу пришел проводку проверять от Электрической компании. А его застрелили. Две пули. В спину и голову. Ужас!

— Подожди, — остановил жену Карпухин. — Ты хоть сама себе не противоречь. Ты же сказала: охранник дважды выстрелил в воздух.

— Да, это он сам сказал. А электрик оказался мертвый. И полиция говорит, что охранник стрелял в спину и в голову. Наповал.

Господи, надо же, чтобы эта дикая история случилась именно сейчас, после их разговора, после того, как они почти договорились. Может, Гинзбург потому и поступил так неадекватно, что ощущал себя совсем на другом свете и не очень соображал, что нужно делать?

— Ты куда? — спросила Руфь, потому что Карпухин вдруг принялся натягивать брюки, заправлять рубашку и зачем-то достал из чемодана совершенно бессмысленный здесь галстук.