Хорхе Борхес - Шесть загадок дона Исидро Пароди

• Название: Шесть загадок дона Исидро Пароди
• Автор: Хорхе Борхес
• Издательство: Иностранка, Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Классический детектив
• Год: 2001
• ISBN: 5-94145-006-0, 5-93381-031-2

В сборник вошли произведения, созданные Х.Л. Борхесом в соавторстве с его другом А. Бьой Касаресом. «Шесть загадок для дона Исидро Пароди» – цикл пародийно-детективных новелл, где расследованием преступлений занимается весьма необычный герой – узник столичной тюрьмы.

---

– Как в том, что я сын своего отца. У Пумиты пошаливали нервы, но она меня любила.

– А теперь внимательно слушайте мои вопросы. Она была беременна? Какой-нибудь дурень за ней ухаживал? Ей нужны были деньги? Она болела? Вы успели ей поднадоесть?

Санджакомо, чуть подумав, на все вопросы ответил отрицательно.

– А теперь расскажите мне о снотворном.

– Мы не хотели, чтобы она его принимала. Но она покупала упаковку за упаковкой и прятала у себя в комнате.

– А вы имели возможность заходить в ее комнату? Кто еще мог туда проникнуть?

– Да кто угодно, – уверенно ответил молодой человек. – Знаете, двери всех спален в этом доме выходят на галерею со статуями.

IV

Девятнадцатого июля в камеру номер 273 ворвался Марио Бонфанти. Он решительно скинул белый габардиновый плащ, снял ворсистую шляпу, швырнул резную трость на тюремную скамью, с помощью керосиновой briquet[65] зажег модную сепиолитовую трубку, достал из внутреннего кармана прямоугольный замшевый лоскут горчичного цвета и тщательно протер затемненные очки-консервы. Потом попытался перевести дух, и в течение двух-трех минут от его шумного дыхания колыхались переливчатый шарф и плотный жилет в крапинку. Затем раздался звучный итальянский голос, сдобренный иберийским шипением. Говорил гость решительно, властно, цедя слова сквозь зубы:

– До вас, маэсе Пароди, наверно, уже дошли слухи о гнусных интригах полицейских ищеек. Признаюсь, меня, человека больше склонного к ученым штудиям, нежели к коварному плетению преступных замыслов, все это застало врасплох. Сыщики тарабарят о том, что самоубийство Пумиты на самом деле было убийством. Но хуже другое: эти доморощенные эдгары уоллесы начали косо на меня поглядывать. Я – убежденный футурист, будущист, и несколько дней назад счел необходимым провести «веселый смотр» хранящимся у меня любовным письмам; я хотел очиститься духом, освободиться от всякого сентиментального балласта. Не стану упоминать имени дамы, ведь ни для вас, Исидро Пароди, ни для меня не так уж важна патронимическая достоверность. С помощью этой вот briquet, простите мне вынужденный галлицизм, – добавил Бонфуа, торжественно взмахнув массивным прибором, – я развел в камине у себя в комнате славный костер. Так вот, ищейки подняли из-за этого жуткий крик. За безобидную пиротехническую забаву я заплатил уик-эндом в тюрьме Вилла-Девото, жестокой разлукой с домашним кисетом и любимым листом бумаги. Разумеется, сначала я готов был биться с ними до конца, до полной победы. Но пыл мой прошел: теперь даже в cyпe мне мерещатся их мерзкие рожи. И вот я пришел к вам за честным ответом: мне и вправду что-то угрожает?

– Да, угрожает – боюсь, что после Страшного суда вы так и будете веки вечные болтать языком. Пора бы наконец уняться, а то вас станут принимать за испанишку. Хватит валять дурака, лучше расскажите все, что знаете о смерти Рикардо Санджакомо.

– К вашим услугам все доступные мне выразительные средства и мое красноречие – неиссякаемый рог изобилия. Мне ничего не стоит в мгновение ока набросать картину случившегося. Не стану скрывать от вашего проницательного взора, дражайший Пароди, что смерть Пумиты потрясла Рикардо – а лучше сказать, выбила его из седла. Донья Мариана Руне Вильальба де Англада отнюдь не шутила, когда с присущей ей непосредственностью утверждала, будто «лошади для игры в поло – это все, что интересует Рикардо»; и вообразите себе наше изумление, когда мы узнали, что в припадке дурного настроения он продал какому-то объездчику лошадей из City Bell свои великолепные конюшни, которые еще накануне были светом его очей и на которые он вдруг стал смотреть равнодушно, если не сказать с неприязнью. Рикардо не вывела из тоски даже публикация его романа-хроники «Полуденная шпага», который я лично готовил к печати; как истинный ветеран подобных ристалищ вы без труда узрите там – и оцените – не один след моего мгновенно узнаваемого стиля, и это не жалкие крапинки, а жемчужины размером со страусиное яйцо. Причиной всему доброта Командора, неодолимая его слабость: отец, дабы вытянуть сына из хандры, тайком ускорил издание книги, так что и кабан не успел хрюкнуть, как старик поднес сыночку шестьсот пятьдесят экземпляров на ватманской бумаге, формат Teufelsbibel, одновременно Командор развернул небывало бурную деятельность в самых разных направлениях: беседовал с домашними врачами, вел переговоры с какими-то темными личностями из банковской среды, встретился с баронессой де Сервус, которая любит размахивать грозным скипетром Союза антиеврейской помощи, и отказался впредь вносить лепту в ее дело; поделил на две части свое состояние: большую назначил законному сыну – и вложил эти баснословные капиталы в стремительные вагоны подземной железной дороги, что сулит утроение капитала за пять лет; а меньшую часть завещал сыну, зачатому в честном бою, то есть Элисео Рекене, деньги же вложил в скромные бумаги. Хотя при этом Командор без стеснения задерживал мое жалованье и с удивительным хладнокровием прощал халатную нерасторопность управляющему типографией.

А дальше? Как говорится, были бы деньги, а честь найдем. Уже через неделю после публикации «Шпаги» дон Хосе Мария Пеман[66] воздал хвалы сему творению, хотя, конечно же, больше всего прельстили его кое-какие изящные безделки, украшающие роман, которые опытный глаз всегда отличит от заурядного слога Рекены – да еще при его скудном словарном запасе. Итак, судьба ходила перед Рикардо на задних лапках, но он вел себя неблагодарно и растрачивал силы в бесплоднейшем из занятий – оплакивал смерть Пумиты. Да, я уже слышу, как вы сейчас пробурчите: «Предоставим мертвым хоронить своих мертвецов». Но теперь не время для пустых споров о том, справедливы, нет ли библейские слова. Важнее другое: лично я подсказал Рикардо, что именно ему больше всего теперь нужно, вернее, даже необходимо: забыть недавние скорбные события и поискать утешения в прошлом, ведь это богатейший арсенал, золотой фонд для любого нового цела, лучшая почва для свежих побегов. Я посоветовал ему вспомнить и возобновить какую-нибудь любовную интрижку из эпохи до пришествия Пумиты. Сказано – сделано! Вперед! Не столько времени надобно старику, чтобы кхекнуть, сколько потратил Рикардо на обдумывание моего предложения. И вот он уже возносится вверх на лифте в особняке баронессы де Сервус. Я как прирожденный репортер не буду скупиться на правдивые детали и назову настоящие имена действующих лиц. Вся эта история, к слову сказать, свидетельствует о своего рода изысканной примитивности, безусловно свойственной великосветской тевтонке. Позволю себе совершить небольшой экскурс в прошлое. Первый акт разыгрался на морском берегу, на спортивной трибуне. Дело происходило в прекрасную весеннюю пору тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Наш Рикардо рассеянно следил в бинокль за причудливым ходом предварительного этапа женской регаты: валькирии из «Рудерверейна» против коломбин «Нептунии». И тут нескромный и назойливый его бинокль, метнувшись в сторону, остановился, а хозяин его разинул рот от восторга; так умирающий от жажды впитывает живительную влагу – перед ним предстала дивная картина: тоненькая и хрупкая баронесса де Сервус верхом на прекрасной лошадке. В тот же вечер старый номер журнала «Графико» был изувечен ножницами, и изображение баронессы, которому запечатленный рядом верный доберман добавлял благородства, перекочевало на стену и завладело бессонными мыслями нашего юного героя. Неделю спустя Рикардо сказал мне: «Какая-то сумасшедшая француженка донимает меня по телефону. Чтобы отвязаться, я назначил ей свидание». Как видите, я повторяю ipsissima verba[67] покойного. А вот робкий набросок первой ночи любви: Рикардо является в упомянутый особняк, лифт возносит его вверх, гостя проводят в будуар, оставляют, вдруг гаснет свет, два предположения рождаются в голове безбородого юнца – короткое замыкание или похищение. Он уже плачет и горюет, проклиная час своего рождения, молитвенно воздевает руки к небесам; но тут томный голос с властной мягкостью пригвождает его к месту. Мрак приятен, диван удобен. Только Аврора – она ведь настоящая женщина – возвращает ему способность видеть. Вы уже догадались, дражайший Пароди: Рикардо нашел счастье в объятиях баронессы де Сервус.

И ваша, дорогой Пароди, жизнь, и моя собственная протекают вяло, покойно, может, излишне рассудочно, но именно поэтому нам и не довелось испытать подобных приключений, а жизнь Рикардо изобиловала ими.

Итак, оплакивая смерть Пумиты, он устремляется к баронессе. Наш Грегорио Мартинес Сьерра[68] был суров, но справедлив, когда написал, что женщина – это современный сфинкс. Натурально, я как благородный человек не стану – а вы от меня того не потребуете – описывать пункт за пунктом диалог переменчивой светской дамы и назойливого кавалера, который вдруг решил поплакаться ей в жилетку. Подобные мелочи, слухи да сплетни хороши для кухни невежественных офранцуженных романистов, но всякий, кто ищет истину, от подобной ерунды отмахнется. Да честно говоря, мне и неизвестно, о чем они там говорили. Но с уверенностью можно утверждать, что полчаса спустя Рикардо, сникший и разочарованный, спускался в том же самом лифте «Ортис», который совсем недавно вез полного надежд юношу наверх. Тут начинается трагическая сарабанда – именно тут она завязывается, зарождается. Рикардо, ты идешь навстречу своей погибели! Ты летишь в пропасть! Ах, ты катишься в бездну по склону собственного безумия! Не утаю от вас ни одного этапа последующего крестного пути, совершенно непостижимого, непонятного. После встречи с баронессой Рикардо отправляется к мисс Долли Вавассур, капризной и бездарной актрисе, к которой он не испытывал серьезных чувств, хотя она, насколько мне известно, была его любовницей. Вы будете вправе выплеснуть на меня свой гнев, Пароди, если я задержу ваше внимание на этой ничтожной бабенке. Достаточно одной детали, чтобы вы представили ее себе во всей красе. Я выказал любезность и отправил ей свою книгу «Уже все сказано Гонгорой» – особую ценность экземпляру придавала мною собственноручно сделанная дарственная надпись; но эта невежа не удостоила меня ответом; мало того, ее не тронули даже посланные мною конфеты, печенье и ликеры, к которым я присовокупил свои «Поиски арагонизмов в некоторых работах X. Сехадора-и-Фрауке»,[69] роскошное издание, доставленное ей на дом посыльным из самой дорогой почтовой конторы города. Я ломаю себе голову, вновь и вновь задаваясь вопросом: в каком же душевном состоянии пребывал Рикардо, если ноги понесли его в это логово? Ведь я с гордостью могу сказать, что забыл туда дорогу раз и навсегда, ибо нет на свете таких радостей, за которые стоит платить подобную, непомерно высокую, цену. Что ж, по грехам и житье: после неприятного разговора с англосаксонской дамой Рикардо вышел в самом дурном настроении, жуя и пережевывая горький плод поражения, а из-под полей кичливой шляпы рвались наружу волны безумия. Но не успел он отойти от дома чужеземки – улица Хункаль и Эсмеральда, если быть точным, – как почувствовал прилив решительности и без промедления сел в такси, которое после долгого путешествия доставило его к семейному пансиону на улице Майпу, 900. Бойкий зефир надувал его паруса; в этом уединенном месте, которое не жалует толпа пешеходов, поклоняющаяся богу Доллару, жила и живет по сей день мисс Эми Эванс – особа эта, не отрекаясь от своей сугубо женской сущности, устремляется то к одному горизонту, то к другому, пробует на вкус разные края и страны; а говоря точнее – служит в том самом межамериканском консорциуме, местное отделение которого возглавляет Хервасио Монтенегро. Достойная всяческих похвал цель организации: способствовать миграции южноамериканских женщин – «наших латинских сестер», как изысканно выражается мисс Эванс, – в Солт-Лейк-Сити и на окрестные зеленые фермы. Время для мисс Эванс – золото. Тем не менее эта дама отняла mauvais quart d'heure[70] y неотложных дел и великодушно приняла друга, хотя после своей помолвки, так трагически закончившейся, он и избегал ее обиталища. Десяти минут болтовни с мисс Эванс хватает, чтобы поправить самое скверное настроение. Но Рикардо – тьфу ты, вот незадача! – сел в лифт в самом мрачном состоянии духа и со словом «самоубийство», горевшим во взоре; так что любой проницательный человек мог бы это слово с легкостью прочесть.