Елизавета Манова - Один из многих на дорогах тьмы…

• Название: Один из многих на дорогах тьмы…
• Автор: Елизавета Манова
• Жанр: Фэнтези

Странный мир на краю гибели: иссыхающая земля, уходящее море, умирающие города… Этот гибнущий мир притягивает к себе вампиров, вечно мёртвых, бредущих дорогами Тьмы.

ОН — один из Проклятых, Безымянный, осудивший когда-то сам себя на многие сотни смертей и давно позабывший, кем ОН был, и за что осудил себя.

ОН появляется, осознает себя лишь ненадолго — до очередной смерти — но однажды ЕМУ приходится задержаться. ОН возник в этот раз в теле юноши, почти ребёнка — и успел как-то вдруг привязаться к нему. И теперь Безымянный не спешит уйти. Всей данной ему силой, опытом множества перерождений ОН старается защитить того, кого неожиданно полюбил. ОН сражается с людьми и с такими, как ОН сам, и с той опасностью, которая грозит этому миру…

---

— Спи, — сказал он. — Это ещё не скоро.

Когда он такой, я боюсь задавать вопросы, а вопросы переполняют меня. Почему приходит ночная смерть? Кто тот бог, что сотворил столько зла?

— Бо-ог! — сказал он угрюмо. — Такая же падаль, как я.

— Не понимаю!

— А тебе и незачем понимать. Незачем живым лезть в дела мертвецов.

— А мёртвым в дела живых?

Он не ответил. Он очень долго молчал, а потом сказал неохотно:

— А зачем я, по-твоему, в это влез? Думаешь, только из-за тебя?

Он медленно опускался в пучину чужого сна. Чужие угрюмые сны, где властвует смерть. Клубки перепутанных жизней, разрубленных болью смертей; бесчисленная вереница смертей, позорных и славных, мучительных, безобразных, всегда одиноких…

Он поднялся там, во сне, и угрюмая горькая радость забила ключом из угрюмых глубин души. Жестокая тёмная радость, рождённая смертью, налитая смертью, несущая смерть.

И смерть отозвалась ему, подползла и покорно прижалась к ногам. Он взял её в руки — трепещущий чёрный комок, он тихо ласкал её, и она потеплела в его ладонях, раздалась и словно бы обрела чуть заметную плоть. И он поднёс её, как младенца, к окну; он подбросил её, словно ловчую птицу, и она унеслась над городом прочь, прочь, прочь — к руке, что её послала.

И тогда Торкас понял, что он не спит.

Безымянный долго стоял у окна, а потом отошёл, присел на постель, засмеялся жестоким безрадостным смехом.

— Спи, малыш, — сказал он, — теперь уже спи.

И снова мы бродим по Ланнерану. Мне жутко и одиноко, как не было ещё никогда. Я думал: он видит и слышит лучше меня, он знает и может больше, чем я — он бог, но немножечко человек. А теперь я знаю, что это не так. У нас будто десять глаз и десять ушей, мы видим то, что у нас за спиной, кинжал за пазухой, лицо под повязкой, шаги на соседней улице, и что говорят за стеной вон в том доме, далёкий крик, запах дыма, запах похлёбки, запах страха, запах смерти…

Мы идём по границе, по узенькой границе, которая соединяет миры. Мир живых: он серый, тусклый, громкий; он колышется, он исходит болью, а с другой стороны подступает мрак, холод, ужас и гнилостный запах смерти.

Я боюсь…

— Зря, — отвечает он. — Мертвецы — покладистые ребята, они не лезут в дела живых. Кроме немногих, — говорит он с усмешкой, от которой немеют губы.

— А тот, кого ты ищешь… он мой враг или твой?

— Браво, малыш! — говорит он небрежно.

Два поминальных огня в молельне матери. Значит, он жил в Энрасе, как живёт во мне? Значит, мама знала об этом?

— Да, — говорит он. — Наверное, так.

А если не только мама? Если Энраса убили?..

— Может быть, — отвечает он.

Но почему? И Ланнеран, и Рансала…

— А! — говорит он с досадой. — Что нам твои городишки! Рано или поздно Энрас бы меня разбудил. Мальчик, — сказал он, — вам здорово повезло, что ты такой, какой есть, и мне с тобою уютно. С Энрасом бы я обошёлся иначе. А уж тогда — если бы я не ушёл — вашему миру пришлось бы туго. Он просто делает то, что мог бы делать и я, но я бы прихлопнул его заодно с Ланнераном. Торкас, — сказал он, — мне наплевать на ваши дела. Думаешь, я сержусь, что он меня раз подловил и хочет выгнать опять? Просто для этого он должен убить тебя, а тебя я убить не дам. Все, — сказал он, — молчок! Я сбился со следа.

А теперь мы в мире живых. Опять он почти человек. На нем коричневый плащ болорца, и он ведёт себя, как болорец, и ходит там, где ходят они. Базарная площадь, харчевни, лавки; он слушает и задаёт вопросы — какие-то странные вопросы, я даже и не пойму, о чём. Как будто бы я оглох: я слышу слова, но в них нет совсем никакого смысла.

А он доволен. Я чувствую: он чем-то доволен, и мы опять куда-то идём. По Верхней улице, мимо Дома Рансалы, мимо развалин, развалин…

— Это дом твоего деда, — говорит он вдруг. — Не осуждай старика, это было ему не по силам.

Мимо портика Верхнего Храма, а вон переулок, где вчера — неужели только вчера? — он выручал Даггара, дальше, дальше, здесь уже есть жилые дома, где слышны голоса и пахнет едой…

Здесь ещё есть живые…

— Зачем? — говорю я с тоской. — Что вам от нас надо? Почему вы не оставите нас в покое?

— Потому что мы были не лучшими из людей, — отвечает он неожиданно мягко. Наше бессмертие — наказание, а не награда. Что нам до вас — однажды живущих? Если нам достаётся эта короткая, хрупкая жизнь, мы стараемся взять от неё всё, что только возможно. Вам повезло, — говорит он с усмешкой, — мы очень не любим друг друга. Он начал первый? Ладно!

— Ну и что? Все равно мы скоро умрём!

— Мальчишка! — говорит он. — Щенок! Разве ты знаешь, что я могу? Разве я сам это знаю? Я все забыл о себе, — говорит он, — но чем дальше я есть, тем больше я вспоминаю, и с каждым часом я становлюсь сильней. Может быть, я смогу…

— Погасить огонь?

— А почему бы и нет? Если ты будешь жив… Торкас, — говорит он, — мне нужна твоя помощь. Спрашивать будешь ты — эти сразу меня учуют.

— Кто?

— Бабы из Храма Ночи.

— Нет! — говорю я, пытаясь остановить непослушно-стремительные ноги. Служительницы Матери не могут быть виноваты!

Все равно что сдвинуть гору ладонью. Он смеётся — там, в глубине, — и смех его безрадостен и насмешлив.

— Мальчик, — говорит он, — город разрушен. Не дома, а обычаи и порядок жизни. Людям приходится жить без правил и без обрядов. И только два островка среди разрушения, два нетронутых храма. Храм Матери и Храм Предвечного. А почему обязательно Он? — говорит он и снова смеётся. — Почему не Она, а, Торкас?

Потому что я не хочу.

— Все следы ведут в Нижний Храм. Я не верю такому следу. Или враг мой — дурак, или это ловушка. Мы сначала понюхаем здесь.

— А если ловушка здесь?

— Я не знаю ловушки, которая может меня удержать.

Я не хочу, но существуют Долг и Судьба. Он — мой долг и моя судьба, я должен ему служить, чтобы он совершил то, что ему не хочется делать.

— Ты добьёшься встречи с Верховной жрицей. Не беспокойся, она тебя примет. Ты скажешь ей правду, но не всю. Кто твой отец и кто твоя мать, и почему ты пришёл в Ланнеран.

— Почему?

— Кто-то хочет тебя убить. Дважды ты уцелел только чудом.

— Дважды?

— Дважды, — говорит он серьёзно. — Помнишь, во время схватки с ночными ворота закрылись и ты остался один?

— Это вышло случайно!

— Нет, — отвечает он. — Хорошо, что ты продержался, пока Тайд не прорвался к тебе.

Мы долго шли вдоль высокой стены, пока не увидели дверь. Простая узкая дверь с полукруглым окошком сверху. Стучусь — и в окошке блеснул чей-то глаз.

— Впустите меня. Я пришёл к Великой за помощью и советом.

Впустили. Рослый воин в белой одежде. Он разглядывает меня, словно хочет увидеть сквозь повязку лицо.

— Сюда не входят с оружием и закрытым лицом.

— Возьми оружие, но лицо я открою только старшей из жриц.

Сам я говорю, или это он говорит моими устами?

Воин молча смотрел, как я расстёгиваю пояс с мечами и снимаю через голову ремешок с погребальным ножом, а когда я откинул плащ и показал, что на мне больше нет оружия, он повернулся и повёл меня вглубь. Мы прошли по длинному коридору, и он приоткрыл тяжёлую дверь.

— Жди, — сказал он. — К тебе придут.

В келье было темно, только крошечный уголёк еле теплился у подножья Великой. Я не видел её лица, только складки её покрывала чуть мерцали в душной и ласковой тьме. И когда вошли две женщины, я не увидел их лиц, только чуть белели их строгие покрывала.

— Кто ты? — спросила одна. — Чего ты ждёшь от Великой?

И опять мой рот сказал не мои слова:

— Я открою это только Верховной жрице.

— Ты многого хочешь, человек с закрытым лицом! Или ты спутал Дом Матери с базарной харчевней?

— Погляди на огонь, — велел мне Другой, и когда я взглянул на крохотный огонёк, он вдруг выметнул вверх столб багрового света, развернулся в невиданный красный цветок, покачался мгновение на гибком стебле — и опал, погрузив нас почти во тьму.

Вскрикнула та, что прежде молчала, и вторая спросила со страхом:

— Кто ты — человек или бог? Назови своё имя или уйди!

— Я скажу своё имя, но не тебе. Я пришёл к Великой за помощью и советом. Доложи обо мне, — сказал я (или он?). — Пусть Старшая из Дочерей решает сама.

Я долго ждал — один, потому что Другой затих, я совсем не слышал его. И когда за мной пришли, я немного боялся, потому что Дом Матери полон великих тайн, и, говорят, она немилостива к мужчинам.

Но Владычица Ночи не стала меня пугать, просто меня провели в высокий покой без окон, где от светильников было светло, как днём, и величавая женщина в белых одеждах отослала служительницу и велела мне подойти.

И тогда я снял повязку с лица.

Она долго вглядывалась в меня, и голос её дрогнул, когда она спросила:

— Кто твоя мать?

— Аэна, дочь Лодаса.

И вдруг она засмеялась счастливым девичьим смехом.

— О радость! — сказала она. — Ты здесь, потерянное дитя, источник всех упований! О, наконец, ты здесь! — сказала она, — тот, о ком мы молились! Обличьем ты подобен отцу, но взгляд твой отмечен Ночью! Жива ли Аэна? — спросила она. — Какая земля вас укрыла?