Григол Абашидзе - Долгая ночь

• Название: Долгая ночь
• Автор: Григол Абашидзе
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза

Книгу известного грузинского писателя Григола Абашидзе составили исторические романы «Лашарела», «Долгая ночь» и «Цотнэ, или Падение и возвышение грузин», объединенные в своеобразную грузинскую хронику XIII века. В своих романах Г. Абашидзе воскрешает яркую и трагическую историю Грузии, борьбу грузинского народа за независимость, создает запоминающиеся масштабные образы.

---

Монгольский борец суетился, бегал вокруг иранца, наскакивал и отскакивал, в то время как иранец лениво перетаптывался на одном месте. А если противник попадал ему в клещи, то вместо того чтобы закончить прием, позволял противнику ускользнуть. Вдруг монгол встал на колено, перевалил кое-как иранца через себя и шлепнул его, как мягкую лепешку.

Шапки и камчи полетели кверху. Монголы из передних рядов бросились качать победителя. И теперь грозили кулаками и кнутами в сторону иранского шатра, но теперь в этой угрозе не было обиженности, а было только ликующее торжество превосходства. Благородные султаны и атабеки униженно улыбались разразившейся буре.

Когда иранец распластался на земле, Торели шепнул Авагу:

— Уверен, что этот буйвол лег нарочно.

— И хорошо сделал. Что было бы, если бы он победил!

— Что ты говоришь, князь? — вспылил Торели и даже побледнел. Настоящий мужчина бросил бы на землю эту кривоногую обезьяну и тем самым заткнул бы глотки этим тщеславным зверям.

Между тем вышла новая пара. Теперь все смотрели на турецкий шатер. Турку понадобилось меньше времени, чем иранцу, чтобы сделаться побежденным. Он кое-как удержался после двух подножек монгола, потом взял противника на прием через бедро, но вместо того чтобы перебросить его через себя, сам упал на спину.

Восторгам зрителей не было предела. Турецкие султаны и мелики сидели, опустив головы, бледные от переживаемого позора. Зрители орали, свистели, размахивали камчами, как пьяные или обезумевшие.

Ноион Шидун пошептался о чем-то с сидящим рядом с ним другим ноионом, а потом отдал распоряжение окружить своим туменом всю площадь. Сотник, получив распоряжение, ушел. Немного погодя Шидун встал и увел с собой Авага. На освободившееся место сел монах в черном одеянии. Народ на площади волновался, кое-кто расчищал место для новой пары.

В круг на этот раз вышло сразу четверо борцов: два монгола, грузин и армянин. Чужеземцы должны были бороться против монголов. В борцах Торели узнал тех воинов, которые недавно разговаривали с ним и с Авагом. Вновь поднялись кулаки и камчи над толпой. Торели поискал глазами, куда все глядят и кому грозят, и похолодел: все грозили ему, грузинскому князю Торели.

Черный монах тихо сказал:

— Если монголы не победят, вас убьют. Лучше вам отсюда уйти.

— Нет, я хочу, чтобы победили наши, и хочу видеть, как они победят.

Борцы схватились. Было видно, что теперь борцы не играют в поддавки, и с первых минут монголам пришлось не сладко. Толпа ревела на каждый ловкий маневр одного или другого монгола. Но ловких маневров у них было мало. Чужеземцы одолевали. Из толпы начали доноситься выкрики:

— Бей его в живот!

— Ногой, ногой его!

— Перегрызи ему горло.

Понукаемые публикой монгольские борцы не жалели сил. Нарушали правила борьбы, грубили, но с противниками ничего не могли поделать. Вот-вот должна была разразиться беда.

Монах в черном встал, взял Торели за руки и сказал:

— Уйдем отсюда, ничего хорошего здесь не будет.

Но Торели как завороженный смотрел на борьбу. Ему казалось, что он борется сам, что борется вся Грузия и вот побеждает, значит, можно, можно же победить монгола! Он отстранил руку монаха и даже не услышал его слов. Грузин был, как выяснилось в недавнем разговоре, георгицминдец, то есть из селения, носящего имя святого Георгия. Теперь Торели казалось, что на поле не просто спортивная борьба, но светлая сила Георгия побеждает темную силу змия. Уже дважды георгицминдец бросал своего противника на спину, но все же не на обе лопатки. Тот изворачивался и выскальзывал.

Так же и другой борец, армянин, настолько измотал своего монгола, что тот опустился на колено и казалось, вот-вот сам ляжет от изнеможения. Все видели и понимали, что монгольские борцы сдают. На поле не было ни одного сидящего человека, все были на ногах. Но не было и криков, все замерло, затихло, как перед бурей, перед взрывом, все повисло на волоске, и волосок должен был лопнуть.

Один только Торели радовался, как ребенок. Вдруг все, что жило в душе, в последнее время присмирев и не показываясь наружу, расправило крылья и ощутило себя в свободном и радостном полете. Все унижения, которые пришлось испытать, все желание отплатить обидчикам, вся жажда возмездия, все воплотилось в одном человеке, борце-грузине из селения Георгицминда.

Торели и сам глядел орлом. Забыв, что он один среди скопища врагов, что рядом с ним нет даже и Авага с новоявленным родственником.

Грузин на поле поднял монгола высоко над землей и грохнул его на землю на обе лопатки. Воцарилась могильная тишина. Она продолжалась несколько мгновений, но Торели показалось — очень долго. Совпало так, что именно в мгновение затишья лег на лопатки и второй монгол. Под его шлепок о землю тишина вдруг лопнула, раскололась, тысячи и тысячи бросились в середину круга. В это время победители стояли еще коленами на груди у побежденных. Они, видимо, знали, что будет дальше, и хотели продлить эти сладкие мгновения победы и гордого попрания поверженных.

Торели не успел даже восторженно вскрикнуть, увидев победу соплеменников, тотчас все смешалось на поле. Он схватился было за саблю, но что-то тяжело упало ему на голову, и день погас.

На площадь ворвались конные войска ноиона Шидуна.

— Именем великого хана разойтись, — кричали воины, лупя камчами направо и налево.

Они старались пробиться к тому месту, где недавно еще была арена борьбы.

Сам Шидун в сопровождении воинов ворвался в шатер, в котором избивали Торели. Кое-как ему удалось разогнать разъяренных монголов, топтавших и пинавших ногами бедного поэта. Его подняли с земли, обмякшего как тряпка, окровавленного, с пробитой головой. Четверо бегом потащили его в юрту Шидуна.

Когда же рассеялась свалка, на месте круга предстала страшная картина. На площади валялись разбросанные так и сяк руки и ноги борцов, позвоночники их были переломаны, а головы размозжены. Кровь, мозги, земля — все это перемешалось в отвратительную тошнотворную кашу.

Торели не считали живым. Побежали искать врача, но никто не шел. Аваг беспомощно окидывал взглядом всех, кто стоял вокруг. Из толпы вышел черный монах, тот самый, что во время соревнований советовал Торели уйти с ристалища. Он подошел к умирающему, осенил его крестом и опустился на колени, чтобы его выслушать. С трудом нащупал пульс.

— Он жив, — ободрил монах Авага.

Аваг тоже стал на колени, но не для того, чтобы слушать больного, а чтобы взмолиться перед монахом.

— Ради всего святого, ради креста, который у вас на груди, спасите его.

— Я не врач, а всего лишь монах. Я посол папы римского при дворе великого хана. Но мы умеем врачевать не только душевные, но и телесные раны.

— Спасите его, и я отдам вам все, что у меня есть.

— Мне ничего не надо. Все в воле господа и его спасение тоже.

— Стану твоим слугой, твоим рабом…

— Посол святого папы Джованни Пиано Карпинэ давно отказался от своих слуг, а также от своего имущества, и по примеру Франческа Асизского роздал бедным и нищим все, что имел. С тех пор, как я иду по пути Христа, моя радость в одном — помогать ближнему. Вот и сейчас я приложу все силы, чтобы спасти этого страждущего.

Святой отец обмыл раны Торели, наложил лекарства и повязки.

Наружные раны Торели зажили быстро, но оказалась отбитой одна почка. Веки Торели поэтому всегда были опухшими, как после долгой ночной попойки. Кроме того, начались перебои в сердце. Даже при полном покое Торели вдруг начинал задыхаться и жадно, судорожно, как рыба, выброшенная на горячий песок, хватал воздух широко раскрытым посиневшим ртом. Католик уверял, что пройдет и это, нужен только длительный покой и чистый воздух.

Авагу хотелось в Грузию, но он все откладывал отъезд, дожидаясь, пока окрепнет здоровье его друга, хотя Торели каждый день умолял трогаться в путь.

— Поедем, — говорил он, — если мне суждено поправиться, то исцелит меня только воздух Грузии, только ее солнце, только ее небо. Если же я обречен, то меня хотя бы похоронят в родной земле. Не хочу лежать в этих проклятых степях, где вместо хрустальной росы сверкает под луной злая соль. Здесь все соленое, все злое, все колючее. Не хочу оставаться здесь, отвези меня в родные края. Я знаю, в дороге мне будет легче, потому что я буду надеяться.

Аваг все медлил, терпеливо дожидаясь поправки друга. Тогда Торели начал заставлять себя больше есть, чтобы хоть немного выглядеть лучше, и действительно, дело двинулось с места. Но перебои в сердце и одышка не уменьшались.

Аваг заметил старания Торели поскорее поправиться и дружески его упрекал:

— Очень ты скор и нетерпелив. Сам торопишься и меня торопишь, но совсем не думаешь, чем это кончится. Я хочу довезти тебя до Грузии живого, здорового, чтобы ты жил, любовался своим сынком. В земле еще належаться успеешь. У тебя на первом месте сердце, а не разум. Это тебя чуть не погубило во время состязаний. Если бы ты послушался Джованни, внял голосу разума, то мы давно бы уж были дома. Вот как плохо следовать сердечным порывам.