Лев Правдин - Мальвы цветут

• Название: Мальвы цветут
• Автор: Лев Правдин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Повесть о любви, о нравственном поиске.

---

— Ах, бедный! Колхоз до конца развалить не дали. Прогнали…

— Да ты хоть послушай, что скажу.

Анисья Васильевна подошла к ограде своего палисадника.

— Поговорить хочешь?

— А это я всегда с удовольствием. Теперь я тебе не агроном, ты мне не бригадир, критиковать, значит, меня не станешь. Теперь мы добродушно побеседовать можем. Как сосед с соседкой.

Они стояли каждый на своей усадьбе, разделенные только узким непроезжим проулочком, заросшим крапивой.

Было поздно и по-весеннему прохладно и светло.

— Люба спит? — спросила Анисья Васильевна.

— Ивана ждет. Рубашку ему вышивает. Голубую.

— Да, настырный ты…

— Иван — парень смирный, отцу послушный. А в городе нечего ему делать.

— А он спросит, за что тебя с работы сняли.

— Ничего. Договоримся.

— Испортишь ты парня. Характер у него материнский, покорный…

— Куда там. Жизнь моя играет на волоске.

— Брось болтать-то.

— Нет, я серьезно, — посмеиваясь, говорил он, — какой тут смех? Из агрономов меня уволили. И твои тут старания есть. По-соседски, значит, по старой дружбе. Девчонку какую-то на мое место превознесли. Придрались, что диплома у меня нет. Ну правильно, нет. Техникум я не кончил. А опыт? У нас вся семья — огородники природные. Ты мне единое только зернышко покажи, а я тебе полную картину нарисую. Какого роду-племени это зернышко, да где росло, да каким цветом цвело… А вы — дипло-ом!

Говорил он неторопливо и все улыбался и покачивал головой, словно жалея тех, кто так неразумно поступил с ним. И было видно, что он уже не первый раз рассказывает свою печальную историю, и ему нравится рассказывать, и он даже доволен, что его уволили.

— Разве в дипломе дело? — спросила Анисья Васильевна.

— А в чем же?

— А в том, что ты вредным человеком стал. Тебе все в свой карман. А нам таких не надо.

— Это я уж слыхал от тебя. На собрании. Здесь-то можем по-людски поговорить.

— Вот чудак. А у меня для всех один разговор. И на собрании, и дома.

— Я — инвалид. Ногу на войне потерял, не на гулянке.

— А совесть ты где потерял?

— Совесть я не потеряю.

— Правильно. Ты ничего не потеряешь. Ты ее, совесть-то, на рынке продашь. По рублю за стакан. Изменник ты — одно тебе имя.

Он нахмурился, что-то дрогнуло в нем, и он понял, что боится эту женщину. Даже сейчас, когда он уже не работает в колхозе, он все-таки боится ее так, как никогда не боялся. Ох, какая баба непримиримая! Никуда от такой не уйдешь.

Но тут же справился со своей растерянностью.

— Весь мой грех, — заговорил он, восстанавливая на лице прежнюю снисходительную улыбочку, — весь грех в том и состоит, что я — инвалид…

— Да какой же в этом грех?

— А вот, я, значит, опираясь на отсутствие ноги, не смог так самоотверженно работать и ударился в собственность…

— Ненадежная у тебя опора, — улыбнулась Анисья Васильевна. — Отсутствие ноги.

И тут он не выдержал:

— Ну чего тебе надо? — злобно зашептал он. — Из колхоза выгнала, своего добилась.

Она вздохнула и громко сказала:

— Не этого я добивалась, Гаврила Семенович. Я все ждала, когда в тебе совесть заговорит, да не дождалась… Совести у тебя нет. О чем же нам говорить-то? Прощай. Спать пойду.

3

Да, Гаврила Семенович своего добился: он заставил сына вернуться домой.

Иван играл на балалайке. Он не просто играл, он был балалаечник-виртоуз и на всех смотрах неизменно получал премии и грамоты. Генерал, командовавший частью, где служил Иван, подарил ему необыкновенную концертную балалайку. Она была изготовлена по особому заказу и своим звучанием и богатством отделки не имела равных себе.

Все советовали Ивану поступить в музыкальное училище, и он обязательно поступил бы, но незадолго до окончания службы получил от отца письмо, которое изменило его решение.

До сих пор отец не мешал увлечению сына — оно имело какой-то практический смысл: это увлечение очень понравилось начальству, привлекало к Ивану всеобщее внимание, что, в свою очередь, делало службу в армии легкой и приятной. Но нельзя же человеку всю жизнь играть на балалайке! Надо и о настоящем деле подумать.

Сын долго сопротивлялся, но последнее письмо решило все. Отец писал, что в колхозе у него большие неприятности, что все восстали против него и у него больше нет сил, поэтому, как он писал, его «жизнь играет на волоске» и только приезд сына сможет предотвратить гибельные последствия этой опасной игры.

Иван не был дома с тех пор, как его призвали в армию, и когда вспоминал родные места, то представлял хорошо знакомые картины: деревушка, окруженная тайгой, большая река в крутых берегах, и везде тишина. Хотя и отец, и особенно Павел Теплаков — сосед и друг детства писали ему о больших переменах в Волохове, но он все равно представлял все так, как ему запомнилось. Какие уж там особые перемены могут произойти за три года!

А когда приехал, то все оказалось не так, как он представлял себе. В городе, сойдя с поезда, он пересел на щеголеватый пригородный водный трамвайчик. Деловито попыхивая голубоватым выхлопным дымком, он побежал по шелковой воде. На левом берегу дымили трубы домостроительного комбината, ажурные башни кранов отражались в воде.

Два буксирных парохода заталкивали огромный плот в мешок запони. Что-то не ладилось, и пароходы переругивались басовитыми гудками, а два человека, стоя на капитанских мостиках, через рупоры переводили пароходные гудки на язык, понятный людям, которые в это время работали на плоту. Третий пароход оттягивал от комбинатской пристани черную, тяжело груженную баржу.

Наискось пересекая реку, в шуме и свисте, очень низко над водой пронесся большой пассажирский самолет. Он канул за ближайшие сосны, взревел напоследок и затих.

— Да, — усмехнулся Иван. — Тишина отпадает.

На маленькой голубой пристани было много народа, но Иван сразу увидел отца. Он был выше всех, и заметно было, что он тут всех знал и его тоже все знали. Пока трамвайчик причаливал, капитан, указывая на сосны, за которыми скрылся самолет, прокричал в рупор:

— Гаврила Семенович, поглядывай: голову как бы не сшибло крылом. — Он прокричал это строгим капитанским голосом, но глаза у него в это время были озорные.

— Так я ведь пригинаюсь, когда он на посадку-то идет! — тоже с озорной серьезностью ответил отец.

Они еще что-то кричали друг другу, но кругом все смеялись и тоже кричали, поэтому никто ничего не мог разобрать, и, несмотря на это, все были очень довольны.

Пассажиры толпились у выхода со своими чемоданами и пустыми корзинами, оттирая Ивана в сторону, поэтому отец увидел его только тогда, когда он вышел на пристань.

Еще стоя на палубе, Иван отметил, что отец совсем не похож на несправедливо обиженного человека, чья жизнь «играет на волоске». Он, как и всегда на людях, шутил, смеялся и охотно допускал, чтобы над ним потешались: пусть все думают, какой он хороший и общительный человек. Веселым людям больше верят, а общее доверие всегда выгоднее, чем недоверие. Дома, если не было посторонних, он никогда не смеялся. И одежда на нем была все та же: синяя рубашка и серый пиджак с обвисшими карманами. На голове потемневшая соломенная шляпа.

Он крепко стиснул сына в своих объятиях и громко, чтобы услышали все, сказал:

— Ну вот, прибыл заместитель моей жизни.

И дома тоже все говорило о полном благополучии и процветании. Первым их встретил громадный пес по кличке Букет. Он рванулся на цепи, вздыбился на лапах и оглушительно рявкнул. Гаврила Семенович, потрепав собаку по жирному загривку, строго сказал:

— Свой, это свой!

Из дверей выбежала мать и, заплакав, упала в объятия сына. Отец похлопал ее по костлявому плечу и повторил еще строже:

— Свой приехал, свой.

Так Иван был введен в родной дом.

— Порядок, — одобрительно пропел Гаврила Семенович, — теперь все у нас пойдет как надо.

И все пошло, как было надо ему.

4

Вечером Иван пришел к соседям. На нем была шелковая голубая рубашка, заправленная в синие брюки, и было заметно, что все это домашнее, забытое его смущает: и новая одежда, и трава под легкими туфлями, и запах родного дома, и встречи со старыми знакомыми. Все это кажется ему непрочным и волнующим, как сон. Он двигался и говорил как во сне, повинуясь не мыслям, которых как будто и не было, а своим взволнованным чувствам.

Первую он увидел Клавдию. Она сидела в палисаднике, среди цветов. На ней было новое платье, белое с черными и красными цветами, очень открытое и нарядное. Ему и в голову не пришло, что она ждала его и потому так нарядилась и села поближе к цветущим мальвам.

— Ох, — воскликнула она удивленно, — когда же ты приехал?