Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

• Название: Дневник партизанских действии 1812 года
• Автор: Денис Давыдов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Денис Васильевич Давыдов - Васильевич - знаменитый партизан, поэт, военный историк и теоретик. Написанные им в 1835 году воспоминания до сих пор сохраняют значение важных источников для истории войны той эпохи.

---

искать меня к 23-му числу около села Гаврикова, чрез которое я намерен был

следовать после поиска моего к селу Рыбкам.

Того же числа, то есть 21-го, около полуночи, партия моя прибыла за шесть

верст от Смоленской дороги и остановилась в лесу без огней, весьма скрытно.

За два часа пред рассветом мы двинулись на Ловитву. Не доходя за три версты

до большой дороги, нам уже начало попадаться несметное число обозов и туча

мародеров. Все мы били и рубили без малейшего сопротивления. Когда же

достигли села Рыбков, тогда попали в совершенный хаос! Фуры, телеги,

кареты, палубы, конные и пешие солдаты, офицеры, денщики и всякая сволочь -

все валило толпою. Если б партия моя была бы вдесятеро сильнее, если бы у

каждого казака было по десяти рук, и тогда невозможно было бы захватить в

плен десятую часть того, что покрывало большую дорогу. Предвидя это, я

решился, еще пред выступлением на поиск, предупредить в том казаков моих и

позволить им не заниматься взятием в плен, а, как говорится, катить

головнею по всей дороге. Скифы мои не требовали этому подтверждения; зато

надо было видеть ужас, объявший всю сию громаду путешественников! Надо было

быть свидетелем смешения криков отчаяния с голосом ободряющих, со стрельбою

защищающихся, с треском на воздух взлетающих артиллерийских палубов и с

громогласным "ура" казаков моих! Свалка эта продолжалась с некоторыми

.переменами до времени появления французской кавалерии, а за нею и

гвардии[40].

Тогда я подал сигнал, и вся партия, отхлынув от дороги, начала строиться.

Между тем гвардия Наполеона, посредине коей он сам находился, подвигалась.

Вскоре часть кавалерии бросилась с дороги вперед и начала строиться с

намерением отогнать нас далее. Я весьма уверен был, что бой не по силе, но

страшно хотелось погарцевать вокруг его императорского и королевского

величества и первому из отдельных начальников воспользоваться честью отдать

ему прощальный поклон за посещение его. Правду сказать, свидание наше было

недолговременно; умножение кавалерии, которая тогда была еще в положении

довольно изрядном, принудило меня вскоре оставить большую дорогу и уступить

место громадам, валившим одна за другою. Однако во время сего перехода я

успел, задирая и отражая неприятельскую кавалерию, взять в плен с бою сто

восемьдесят человек и двух офицеров и до самого вечера конвоевал императора

французов и протектора Рейнского союза с приличной почестью.

Двадцать третьего числа я, перешед речку Осму, предпринял поиск на

Славково, где снова столкнулся с старою гвардиею. Часть оной расположена

была на биваках, а часть в окрестных деревушках. Внезапное и шумное

появление наше из скрытного местоположения причинило большую сумятицу в

войсках. Все бросились к ружью; нам сделали даже честь стрелять по нас из

орудий. Перестрелка продолжалась до вечера без значительной с нашей стороны

потери. Вечером прибыло несколько эскадронов неприятельской кавалерии, но с

решительным намерением не сражаться, ибо, сделав несколько движений вправо

и влево колоннами, они, выслав фланкеров, остановились, а мы, забрав из

оных несколько человек, отошли в Гаврюково. Поиск сей доставил нам со

взятыми фланкерами сто сорок шесть человек фуражиров, трех офицеров и семь

провиантских фур с разною рухлядью; успех не важный относительно добычи, но

важный потому, что опроверг намерение Наполеона внезапно напасть со всею

армиею на авангард наш; по крайней мере, так можно заключить по циркуляру,

посланному от Бертье ко всем корпусным командирам. Нападение сие, будучи

основано на тайне и неведении с нашей стороны о местопребывании всех сил

неприятеля, не могло уже быть приведено в исполнение, коль скоро завеса

была сорвана моею партиею.

Поутру 24-го числа я получил от генерала Коновницына разрешение действовать

отдельно и повеление поспешно следовать к Смоленску. Посланный сей уведомил

меня о счастливом сражении при Вязьме 22-го числа и о шествии вслед за мной

партий Сеславина и Фигнера, в одно время как Платов напирал на арьергард

неприятеля с тыла. Получа повеление сие, я не мог уже тащить за собою

храбрую пехоту мою, состоявшую еще в ста семидесяти семи рядовых и двух

унтер-офицерах; почему я расстался с нею на дороге от Гаврюкова и отправил

ее в Рославль к начальнику ополчения Калужской губернии.

Теперь я касаюсь до одного случая с прискорбием, ибо он навлекает проклятие

на русского гражданина. Но долг мой говорить все то, что я делал, в чем

кому содействовал, кто в чем мне содействовал и чему я был свидетелем.

Пусть время поставит каждого на свое место.

Около Дорогобужа явился ко мне вечером Московского гренадерского полка

отставной подполковник Маслеников, в оборванном мужичьем кафтане и в

лаптях. Будучи знаком с Храповицким с детства своего, свидание их было

дружеское; вопросы следовали один за другим, и, как вопросы того времени,

все относились к настоящим обстоятельствам. Он рассказывал свое несчастие:

как не успел выехать из села своего и был захвачен во время наводнения края

сего приливом неприятельской армии, как его ограбили и как он едва спас

последнее имущество свое - испрошением себе у вяземского коменданта

охранного листа. Знав по опытам, сколько охранные листы бесполезны к

охранению, мы любопытствовали видеть лист сей, но как велико было наше

удивление, когда мы нашли в нем, что г. Маслеников освобождается от всякого

постоя и реквизиций в уважение обязанности, добровольно принятой им на

себя, продовольствовать находившиеся в Вязьме и проходившие чрез город сей

французские войска. Приметя удивление наше, он хотя с замешательством, но

спешил уверить нас, что эта статья поставлена единственно для спасения его

от грабительства и что он никогда и ничем нс снабжал войска французского в

Вязьме.

Сердца наши готовы были извинить его: хотя русский, он мог быть слабее

другого духом, прилипчивее другого к интересу и потому мог ухватиться за

всякий способ для сохранения своей собственности. Мы замолчали, а он,

приглася нас на мимоходный завтрак, отправился в село свое, расстоящее в

трех верстах от деревни, в коей мы ночевали.

На рассвете изба моя окружилась просителями; более ста пятидесяти крестьян

окрестных сел пали к ногам моим с просьбою на Масленикова, говоря: "Ты

увидишь, кормилец, село его, ни один хранц, (то есть франц, или француз) до

него не дотронулся, потому что он с ними же грабил нас и посылал все в

Вязьму, - всех разорил; у нас ни синь-пороха не осталось по его милости!"

Это нас все взорвало.

Я велел идти за мною как окружившим избу мою, так и встретившимся со мною

на дороге просителям.

Приехав в село Масленикова, я поставил их скрытно за церковью и запретил им

подходить ко двору прежде моего приказания. Казалось, мы вступили на

благословенный остров, оставшийся от всеобщего потопления! Село, церковь,

дом, избы и крестьяне - все было в цветущем положении! Я уверился в

справедливости доноса и, опасаясь, чтобы после ухода моего страдальцы сами

собой управы не сделали и тем не подали пример другим поселянам к мятежу и

безначалию, что в тогдашних обстоятельствах было бы разрушительно и

совершенно пагубно для России, я решился обречь себя в преступники и

принять ответственность за подвиг беззаконный, хотя спасительный!

Между тем товарищи мои сели за сытный завтрак... Я не ел, молчал и даже не

глядел на все лишние учтивости хозяина, который, чувствуя вину свою и видя

меня сумрачным и безмолвным, усугублял их более и более. После завтрака он

показал нам одну горницу, нарочно, как кажется, для оправдания себя

приготовленную: в ней все мебели были изломаны, обои оборваны и пух

разбросан по полу. "Вот, - говорил он, - вот что эти злодеи французы

наделали!"

Я, продолжая молчание, подал потаенно от него знак вестовому моему, чтобы

позвал просителей, и вышел на улицу будто бы садиться на конь и продолжать

путь мой. Когда на улице показалась толпа просителей, я, будто не зная, что

они за люди, спросил: "Кто они такие?" Они отвечали, что окрестные

крестьяне, и стали жаловаться на Масленикова, который уверял, что они

изменники и бунтовщики, но бледнел и трепетал. "Глас божий - глас народа!"