Андрей Волос - Маскавская Мекка

• Название: Маскавская Мекка
• Автор: Андрей Волос
• Издательство: Издательство: Зебра Е
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2005
• ISBN: ISBN 5-94663-178-0

Мастерский роман Андрея Волоса «Маскавская Мекка» относится к жанру антиутопии. Из-под причудливых построений этого фантастичного произведения отчетливо проглядывает столь знакомая действительность. Прошлое и будущее России сходятся здесь вплотную, и едва ли позавидуешь тому, кто угодил между ними.

---

Возле первого кричали и прыгали дети; некоторые с муравьиной сноровкой волокли к огню разный хлам от помойки.

Огромные тени, размахивая руками, прыгали по окнам.

У второго костра группа человек в шестьдесят слушала какого-то долговязого горлопана. Тот часто и резко отмахивал рукой — как будто беспрестанно совал кулаком кому-то в рожу. Мокрые волосы лоснились и отливали оранжевым светом костров.

После одного из его выкриков все заорали и стали поднимать, как он, сжатые кулаки.

На краю площадки визжала электрическая болгарка — там в неверном мерцающем свете пламени несколько человек споро резали на метровые куски гнутые трубы низкой металлической ограды. Возбужденные подростки суетились возле них, пособляя.

— Во! — сказал один, подхватывая новый обрезок и ловко им помахивая. Раз — и квас!

— Ты рукоять-то тряпкой обмотай, — посоветовал другой. — А то как дашь — все руки посушишь.

— По столбам-то не лупи, мля, так и не посушишь, — ухмыльнулся коренастый широкоплечий мужик, что держал болгарку. — Бей по мягкому…

Снова приладился, нажал курок механизма — опять завизжал диск, посыпались искры…

Настя невольно замедлила шаг, всматриваясь.

Точно — Володька Бабец, сосед с первого этажа. Известный в махалле человек. Вокруг него вечно клубился визгливый скандал: то жены тащили мужей из Бабцовой конуры, то сам он кого-то пинками изгонял, то православная милиция в лице казацкого патруля являлась по его грешную душу, то шариатский надзор ломился в некрепкую дверь. И что? — да ничего. Ну просто железный был этот Бабец — когда отбрехивался, а когда и отбивался.

Никогда прежде Настя не видела в его медвежьих лапах ничего, кроме авоськи с бутылками: с пустыми — когда Володька Бабец слоновьим шагом рулил к универсаму, с полными — когда возвращался. Окно его квартиры зимой и летом было настежь, оттуда тянуло табачной кислятиной, грязью, летел пьяный гам, песни или шум быстротечной драки. Единственное, чего никогда не происходило — так это хоть сколько-нибудь осмысленной трудовой деятельности.

Жизнь Бабца протекала во хмелю, в дымном пьяном безделье, которое, по логике вещей, должно было разрушить здоровье и подорвать силы. Тем не менее, он был необыкновенно силен — силен природной, зверьей силой, какой никогда не наработаешь упражнениями и спортом. Позавчера, например, Настя наблюдала, как Бабец вел к магазину кореша — тоже известную в махалле личность, сантехника Толика Хаматова по прозвищу Джин-Толик. Джин-Толик идти не хотел — вис и кособочился. На Бабца его судороги производили не большее впечатление, чем если бы это было колыхание воздушного шарика: шагал себе, изредка только покрякивая да мыча: «Ну чо ты? чо ты, мля, вихляешься?..»

Несколько лет назад она, случайно услышав его лениво-недоуменную фразу: «Вот блин, даже хлеба не на что купить!», механически сунула руку в карман и извлекла рубль. Бабец тогда в хмурой задумчивости стоял у подъезда и если к кому и обращался, то уж точно не к ней. Когда Настя протянула бумажку, он удивился: «Не надо, зачем!» Потом буркнул: «Ну, спасибо… Завтра отдам». Завтра это так и не наступило, однако с тех пор Бабец при встрече кланялся и приветствовал уважительно: «День добрый, Анастасия Александровна».

Надрывно воющая машинка казалась игрушечной в тяжелых, с неестественно широкими запястьями, руках. Снопы искр бросали сполохи на скуластое нахмуренное лицо. Доведя распил до середины, Бабец положил болгарку на землю, взял трубу обеими руками и сломал по надпилу.

— Ну ты даешь! — восхитился напарник.

— Диск кончается, — пояснил Бабец. — Поберечь надо…

Подбадривая друг друга руганью, подростки взялись за новый кусок загородки. Кое-как раскачав, выдернули стойки. Скрежеща по тротуару, поволокли к разделке. Болгарка визжала. Искры сыпались…

Оглянувшись напоследок, Настя потянула полуоторванную ручку двери парадного. Мощно шибануло мочой, грязью, кухонной гарью и луком. Потолочный плафон нелепо висел, но лампочка все еще горела, освещая размашистые разноцветные надписи на стенах. Она поднялась на несколько ступеней и остановилась в оторопи. По пластику лифтовых дверей струилась влага. Лифт протек? «Что за бред?» — пробормотала она. Что это значит — лифт протек? Должно быть, дождь был слишком сильным и… и что? Шагая по ступеням, она все еще искала хоть какое-нибудь объяснение этому феномену; однако никакое объяснение не избавляло от необходимости взбираться на восьмой этаж. Она миновала лестничный пролет и снова запнулась. На площадке второго этажа, приникнув к дверям лифта, стоял какой-то жирдяй — ссутулившись, наклонив голову и переминаясь с ноги на ногу. Казалось, он подсматривает в щель… или ковыряет ключом в низко расположенной скважине… Присмотревшись, она съездила по лысой башке сумкой.

— Что? П-почему? — пьяно спросил он, вжимая голову в жирные плечи и поворачивая к ней слюнявое лицо. И вдруг взревел, багровея: — Да я тебя сейчас!..

— Сунься-ка! — недобро предложила Настя. — Ширинку застегни, скотина!..

Задыхаясь, взбежала еще на этаж и там нажала кнопку вызова. Далеко вверху визгнул и загудел двигатель. Прислушалась — жирдяй, матерно ворча, топал вниз.

Через минуту она уже захлопнула за собой дверь и привалилась к обивке.

Этажом выше гудели трубы. Потолок волновался и мерцал — дворовое пламя достигало его розовыми бликами.

— Леша! — позвала она. — Леша!..

Щелкнула выключателем. Зеркало выпрыгнуло из темноты. Лицо бледное, волосы растрепались и намокли.

Так… что же делать?

Выдвинула ящик стола. Ни копейки.

На полочке в ванной лежало три жетона. Посовала в счетчик. Загорелись зеленые циферки: 18. Восемнадцать литров. Отлично. Только не надо транжирить. Переступила падающую на кафель одежду, пустила воду — не очень тонко, но и не слишком толсто. Пока стояла под душем, думала об одном и том же. Вода все-таки кончилась. Поймала в ладони последние капли и отжала волосы.

Скоро она уже слюнила карандаш, подводя брови, морщила лоб, трогая щеткой ресницы; вытрясала на ладонь последнюю каплю из пробного флакона «Проказницы Жанэ».

Раскрыла шкаф. Собственно говоря, раздумывать приходилось только об обуви, — что касается платья, то выбирать было не из чего: вот оно маленькое красное шелковое платье на бретельках. Впервые она выходила в нем на аспирантский вечер; то, что наденет его сегодня, лишний раз подтверждало, что за эти восемь лет — или сколько там? девять? — ее фигура не претерпела серьезных изменений. Тем не менее, платьице уже давно не вызывало у нее ничего, кроме раздражения. Хоть и было как нельзя более к лицу. Туфли… с туфлями такая же история; критически осмотрела лаковые мыски и темно-вишневые бархатные банты с алмазной искрой на каждом. Размышляя, покусывала палец; проблема заключалась не в туфлях, а в дожде: по такому дождю в них далеко не уйдешь. Решительно сунула в пакет и обулась в мокрые ботинки. Надела куртку. Взяла зонт.

Когда она выбежала из подъезда, костры догорали.

Давешний долговязый горлопан с треском рвал на тряпки какие-то серые простыни. Вокруг него шла торопливая деятельность. Юнцы суетились больше всех. Кто уже намотал лоскуты на обрезки труб и прихватил проволокой, поливал теперь бензином. Несколько канистр стояли у стены. Тревожные тени плясали на тротуаре и стенах.

Не оглядываясь, Настя поспешила к остановке.

— Построились, построились! — хрипло командовал кто-то у костров. — С факелами — вперед!

В ответ нестройно галдели.

— А чо тут с двенадцатой махалли лезут?

— Алиевские-то куда?

— Да куда ж ты, м-м-мать!..

— Двенадцатая отдельной колонной пойдет! — гремел командный голос. Сто раз повторять? — двенадцатая отдельно, от магазина!

За дальними домами что-то вдруг плеснуло сине-красным светом — где-то в Братееве… не то еще дальше, в Капотне…

Малиновый отблеск ступенчато метнулся в низкое небо.

Яростно ухнуло… покололось на крупные гроздья…

И долго еще потрескивало, погромыхивало, хлопотливо рассыпалось на мелкие ягодки.

Голопольск, четверг. Сапоги

Чувствуя, что возмущение клокочет в нем, словно вода в кипящем чайнике, Игнатий Михайлович брякнул трубку и вышел из каморки главного технолога в цех.

Он направился было к выходу, но потом замедлил шаг и остановился возле сверлильного станка, кожух которого с обеих сторон украшали медные вензели и круглая надпись: «Акц. об-во бр-въ Фрицманъ».

Станок сломался недели три назад, и с тех пор с ним возился слесарь Никишин.

— Та-а-а-ак, — угрожающе удивился Твердунин. — Ты еще здесь?

— Ну…

— А я тебе что говорил?

— Что?

— Я тебе шабашить говорил? А? Говорил или не говорил?!