Николай Томан - В созвездии трапеции

• Название: В созвездии трапеции
• Автор: Николай Томан
• Жанр: Научная Фантастика

Героев повести волнуют проблемы общения с разумными существами иных миров.

---

Вечерами же, во время представлений, ей доставляло большое удовольствие наблюдать за публикой, такой многообразной, какой не бывает, наверно, ни в одном театре. И у Ирины Михайловны всегда замирало сердце, когда вся эта масса людей, заполняющих огромную во- гнутую чашу зрительного зала, единодушно ахала вдруг, пораженная ловкостью, а иногда и невероятностью совершенного трюка.

И именно это долгое импульсивное "ах-х!..", а не бурные аплодисменты, почти всегда потрясало ее до слез. Восклицание это вырывалось против их воли даже у самых сдержанных зрителей, умеющих владеть собой, скрывающих или стесняющихся публичного проявления своих чувств. Она замечала также, что звучало это «ах» не всегда и не часто. Ирина Михайловна видела работу многих отличных иллюзионистов, оснащенных совершеннейшей аппаратурой. На них смотрели, разинув рот, пожимали плечами, разводили руками и всегда награждали бурными аплодисментами. Может быть, кто-то даже и ахал… Но причиной такого единодушного, неудержимого «ах» всегда было совершенство человеческого тела, его почти фантастические возможности.

Хотя у Ирины Михайловны и не ладилась работа с клоунами, она должна была признать, что такой же успех имели иногда и их остроумные трюки.

Раздумывая теперь над всем этим, она проходит несколько раз по фойе и уже собирается вернуться на манеж, как вдруг сталкивается с Машей Зарницыной.

— Вот вы-то мне как раз и нужны! — обрадованно восклицает Ирина Михайловна. — Надеюсь, вы никуда не торопитесь? Ну, тогда давайте потолкуем. Скажите мне, Маша, что такое происходит с вашими братьями? Они считают, что все уже постигли, или просто ленятся? Я это не из праздного любопытства спрашиваю — меня только что назначили вашим режиссером.

— Я очень этому рада, Ирина Михайловна! — крепко пожимает руку своему новому режиссеру Маша. — Вашей работой на трапеции я, еще будучи девчонкой, восхищалась… и даже завидовала. Честное слово!

— Ах, Маша, не надо об этом! Все это, к сожалению, в прошлом…

— Я знаю, вы сорвались… — взволнованно и торопливо продолжает Маша, — но ведь можно же снова…

— Нет, Маша, для меня это исключено, — грустно улыбаясь, перебивает ее Ирина Михайловна. — Да теперь и поздно уже, не те годы…

Ирине Михайловне неприятен этот разговор, и она хочет прервать его, но, посмотрев в восторженные глаза девушки, видимо действительно помнившей ее выступления в группе воздушных гимнастов, решает поговорить с ней откровеннее, расположить ее к себе.

— Надеюсь, вы понимаете. Маша, как нелегко мне было выслушать приговор врачей… Да и сейчас… Может быть, не нужно было их слушать, а последовать примеру Раисы Немчинской. Она, как вы знаете, упала во время репетиции. В результате осколочный перелом локтевого сустава и три перелома таза. А потом восемь месяцев больницы и вполне обоснованные сомнения врачей в возможности возвращения ее к прежней профессии. И все-таки она вернулась в цирк и стала одной из лучших воздушных гимнасток. А я не смогла… Не хватило силы воли. Никогда себе этого не прощу…

— Но в цирк вы все-таки вернулись, а вот мои мальчики хотят уйти…

— Быть этого не может! Они же отличные артисты, с чего это вдруг взбрела им в голову такая мысль? Да они просто шутят.

— Нет, не шутят, — печально качает головой Маша. — Это серьезно. Они и мне этого пока еще не говорили, но я знаю уйдут… Из-за меня только и работают пока, понимают, что без них развалится наш номер. А я без цирка просто не могу… Это они хорошо знают, потому и не решаются сказать мне о своем уходе.

— Ну что вы так разволновались, Машенька? — кладет руку на плечо девушки Ирина Михайловна. — Они же очень любят вас. И потом, зачем им уходить? Они хорошие гимнасты, а другой профессии не имеют.

— Они хотят учиться, — немного успокоившись, объясняет Маша. — Давно уже готовятся к этому. Как только я засну, сразу же за учебники и все шепчутся, проверяя знания друга друга. А я не сплю, притворяюсь только, почти все их, разговоры слышу. В университет они хотят, и непременно на физико-математический.

— Господи, — вздыхает Ирина Михайловна, — просто с ума все мальчишки посходили из-за этой физики! Но ничего, пусть еще попробуют сначала сдать — знаете, какие конкурсы на эти факультеты?

— Они сдадут, — убежденно произносит Маша. — Я их знаю. Ах, если бы они с таким же рвением готовили наш новый номер, как готовятся к экзаменам в университет!

— Не печальтесь, Машенька, мы непременно что-нибудь придумаем, — ласково успокаивает ее Ирина Михайловна. — Постараемся чем-нибудь отвлечь их от физики.

— Ох, едва ли! Вы еще не знаете, что такое физика.

— Я-то не знаю! — смеется Ирина Михайловна. — Да у меня муж доктор физико-математических и сын почти кандидат тех же наук. Мало того — отец готовит новый номер с кибернетическим партнером.

Илья вот уже несколько дней ищет подходящего момента, чтобы с глазу на глаз поговорить с отцом, а когда наконец собирается начать такой разговор, неожиданно приходит дед с каким-то долговязым рыжеволосым парнем.

— Андрей Петрович, Илюша, познакомьтесь, пожалуйста. Это наш цирковой художник Юрий Елецкий.

Парень смущенно протягивает огромную руку и басит, заметно окая:

— Какой там художник — просто маляр. Малюю примитивные цирковые плакаты.

— Ну ладно, Юра, нечего кокетничать, — сердится на него Михаил Богданович. — Вы же знаете, что талантливы, ну и не напрашивайтесь на комплименты.

Елецкий краснеет и все больше теряется перед незнакомыми людьми, которых он считает к тому же знаменитыми физиками.

— Не слушайте вы, пожалуйста, Михаила Богдановича, наговаривает он на меня. Какой я талант? Митро Холло уверяет, что от моей живописи разит нафталином, а сам я — гибрид заурядного средневекового живописца с современным фотографом.

Андрей Петрович удивленно переглядывается с Ильей, ничего не понимая, а Михаил Богданович поясняет:

— К нам ходит творить абстрактную живопись еще один художник — Митрофан Холопов, подписывающий свои шедевры — Митро Холло. А славится этот Холло среди молодых художников не столько мастерством, сколько теоретическим обоснованием абстракционизма в живописи. Я-то лично просто авантюристом его считаю, а вот он, — сердито кивает Михаил Богданович на Елецкого, — робеет перед ним, стесняется почему-то своей реалистической манеры.

— Зачем же робеть? — возражает Юрий. — Робеть мы перед ним не робеем, но в споре он нас сильнее, потому что мы его Репиным, а он нас Эйнштейном.

Андрей Петрович, все еще не понимая, с какой целью привел Михаил Богданович этого парня, ссылается на неотложные дела и уходит в свой кабинет. А заинтригованный Илья с любопытством присматривается к Елецкому.

— А мы вот что давайте сделаем — чаю выпьем, — неожиданно предлагает он. — Или вы что-нибудь более крепкое предпочитаете? — вскидывает он глаза на молодого художника.

— Да нет, зачем же более крепкое, — смущенно басит художник. — Чай — это самое подходящее для меня. Я волжанин, люблю чай.

— Ну так мы тогда это в один миг! Ты займи чем-нибудь гостя, дедушка, а я все сейчас организую.

И он уходит на кухню, а Михаил Богданович продолжает, слегка повысив голос, чтобы его мог слышать Илья.

— Этот Митро Холло в споре с молодыми художниками, отстаивающими реализм, буквально за пояс их затыкает. Их аргументация Репиным да Суриковым и в самом деле выглядит какой-то очень уж старомодной в сравнении с его теориями, оснащенными псевдонаучной терминологией.

— Зачем же псевдо, — снова возражает Елецкий. — Терминология самая настоящая, действительно научная. Я, собственно, зачем и пришел к вам, Илья Андреевич, — обращается он к Илье, вернувшемуся из кухни, — чтобы вы помогли нам разобраться, какое отношение к живописи имеет теория относительности Эйнштейна. Митрофан Холопов в каком-то подвале дискуссию устраивает по этому вопросу. Там будут главным образом те, кто именует себя ультраабстракционистами. От нас же, реалистов, только Антон Мушкин да я. Соотношение примерно два к десяти. Я бы и не пошел, но Антон отчаянный спорщик — ни за что не хочет от этой встречи отказываться. Он ведь не столько художник, сколько искусствовед.

— Я знаю этого паренька, — замечает Михаил Богданович, расставляя на столе чайную посуду. — Очень тщедушный на вид, но чертовски азартный. Лезет в драку, невзирая на численное превосходство противника. Абстракционисты эти к нам в цирк в последнее время повадились. Узрели там какую-то динамическую натуру, позволяющую им манипулировать со временем… Как это они называют, Юра?

— Вводить время внутрь пространственного изображения, уточняет Елецкий, доставая записную книжку. — Разрешите, я вам процитирую, как они это трактуют? Специально записал на всякий случай.