Николай Томан - Клиническая смерть профессора Холмского

• Название: Клиническая смерть профессора Холмского
• Автор: Николай Томан
• Жанр: Научная Фантастика

Клиническая смерть профессора Холмского: Фантастическая повесть / Рис. Е. Шукаева // Наш современник, 1965, № 7 — с. 79–99.

---

— Да, но память мистера Холмского все еще полностью не восстановлена, — замечает Хейзельтайн. — И это, конечно, результат посттравматического состояния его мозга.

— А мы не сомневаемся, что это результат лишь психического шока.

И доктор Гринберг снова терпеливо излагает им свою теорию этого шока, вызванного передачами иностранного радио. В них утверждалось ведь, будто Холмский симулирует умопомешательство, чтобы утаить результат открытия, сделанного международным коллективом ученых. В результате травмированный в недавнем прошлом, а потому весьма ранимый мозг профессора Холмского под влиянием страха, боязни не вспомнить всего того, что произошло накануне катастрофы, находится сейчас в состоянии психического шока.

С недавнего времени Александр Львович утвердился в этом мнении непоколебимо, однако психологический эксперимент, предлагаемый им теперь для окончательного «расторможения» памяти профессора Холмского, кажется его зарубежным коллегам несколько рискованным. Они долго молчат, прежде чем решиться высказать свое мнение по этому поводу.

И вдруг профессор Фрей предлагает:

— А что, если пригласить сюда инженера Хофера? Профессор Холмский хорошо знал его. Хофер согласовывал с ним установку какой-то аппаратуры ускорителя накануне катастрофы. Я вообще думаю, что подвело их тогда не какое-то новое явление природы, а несовершенство их ускорителя. Он ведь тоже был принципиально новым, и эксплуатировали его впервые.

— А я не уверен в этом, — возражает Фрею американский профессор Хейзельтайн. — В ускорителях, по-моему, просто нечему взрываться.

— А жидководородная пузырьковая камера? — замечает профессор Фрей. Ему известно, что даже небольшая утечка водорода или проникновение воздуха в такую камеру может привести к образованию гремучего газа и взрыву. — Если мне не изменяет память, то в этих пузырьковых камерах никак не меньше пятисот, а то и шестисот литров жидкого водорода.

— Не думаю, не думаю, чтобы это именно он взорвался, — упрямо повторяет Хейзельтайн. — У них там строгие меры предосторожности. Тут другое, и кажется, по нашей с вами специальности…

Все недоуменно смотрят на Хейзельтайна. Даже его соотечественнику неясна его мысль.

— Я имею в виду психопатологию, — уточняет Хейзельтайн, хотя мысль его не становится от этого понятнее.

А Хейзельтайн не торопится с пояснением. Он, пожалуй, и не добавил бы ничего более, если бы не попросил его об этом профессор Фрей.

— Дело, видите ли, в том, что доктор физико-математических наук Харт Харрис, входивший в состав нашей группы ученых Цюрихского центра ядерных исследований, лечился у меня. Правда, это было довольно давно, но он страдал тогда манией преследования.

— А какое же отношение имеет это к цюрихской катастрофе? — пожимает плечами соотечественник Хейзельтайна.

— Может быть, и никакого, но, может быть, все-таки имеет… Дело, видите ли, в том, что перед отъездом из Штатов я посетил его вдову. Она мне рассказала кое-что такое, что невольно насторожило меня. Харрис, оказывается, был одержим страхом перед глобальным характером современных научных экспериментов. Уверял жену, что сделает все возможное, чтобы предостеречь человечество от их неизбежной, по его мнению, пагубности. А один раз, это было уже перед самым его отъездом из Штатов в Швейцарию, он заявил, что готов ради спасения человечества не пощадить даже собственной жизни…

— А что же жена его молчала об этом? Как могла не сообщить?..

— Спокойствие, спокойствие, дорогой коллега! — кладет руку на плечо своего соотечественника Хейзельтайн. — Она ведь не принимала всего этого всерьез. На него это лишь находило иногда. Вообще же был он очень рассудительным человеком, и жена не считала его способным ни на какие безрассудные поступки.

— А я вообще не вижу связи всего того, что вы рассказали нам, уважаемый мистер Хейзельтайн, с тем, что произошло в Цюрихском центре ядерных исследований, — спокойно замечает профессор Фрей.

— А я вижу, — мрачно произносит Хейзельтайн. — Харрис, одержимый идеей предостережения человечества от опасных экспериментов, мог принести в жертву не только ведь себя. Он мог не пощадить и своих коллег, ибо был не вполне вменяем. Сумасшедших вообще гораздо больше, чем принято считать, даже среди нас, психиатров. А у большинства физиков, по моему глубокому убеждению, мозги явно…

— Ну, хорошо, мистер Хейзельтайн, — деликатно прерывает американца профессор Фрей. — Может быть, вы и правы. Не будем, однако, обсуждать сейчас этой проблемы. Вернемся к Харрису и допустим, что он действительно решил подорвать Цюрихский центр ядерных исследований, но каким же образом?

— Да с помощью хотя бы той же жидководородной камеры, о возможности взрыва которой сами же вы только что говорили. Мог использовать и еще что-нибудь, не менее взрывчатое…

Мысль эта кажется настолько чудовищной, что некоторое время никто из психиатров не может произнести ни слова. Первым приходит в себя доктор Гринберг.

— Чем же тогда может помочь в разгадке тайны цюрихской катастрофы профессор Холмский? — спрашивает он Хейзельтайна.

— Да хотя бы подтверждением того, что никакого нового явления природы они не обнаружили. В этом случае мое предположение приобретает реальность.

— Ну, а если мощный цюрихский ускоритель дал все-таки возможность проникнуть в принципиально новую сферу материи?

— Не будем сейчас ломать головы и над этим, — снова предлагает Фрей. — Наша главная задача — окончательно восстановить память профессора Холмского, а уж он потом поможет физикам разгадать тайну катастрофы Цюрихского центра ядерных исследований. А доктор Харрис, даже если он и был одержим какой-то манией, безусловно, был прав в одном — на нас, ученых, действительно лежит большая ответственность за судьбы человечества. Может быть, даже еще большая, чем на государственных деятелях. И знаете, господин Гринберг, мне очень понравилось выступление крупного вашего ученого на одной из международных конференций в Дубне. «Я подошел к концу своего обзора, — сказал он в своей заключительной речи на этой конференции, — и вполне понимаю, что он далек от совершенства. Следуя намечающейся традиции, я не упоминал ни имен, ни лабораторий, ни даже стран, в которых были выполнены те или иные исследования. Пусть сознание того высокого духа коллективизма, который начинает развиваться в современной науке, заменит мелкое тщеславие. Кстати, это будет подкреплять надежду человечества на возможность лучшего будущего».

— Неплохо сказано, — одобрительно кивает седовласой головой Хейзельтайн.

— У меня хорошая память, — продолжает Фрей, — и я запомнил эту мысль советского физика дословно. Давайте и мы проникнемся таким же высоким духом коллективизма и объединим наши усилия для окончательного восстановления памяти профессора Холмского. Этим мы лишим возможности безответственных журналистов продолжать свои спекуляции на тайне трагической гибели ученых Цюрихского центра ядерных исследований. Я подаю свой голос за осуществление эксперимента нашего коллеги доктора Гринберга и снова предлагаю пригласить для этого моего соотечественника инженера Хофера. Он поможет воссоздать необходимую для задуманного эксперимента обстановку. Кроме того, немаловажное значение будет, видимо, иметь и личное его участие в этом эксперименте.

— Тогда можно вызвать из Нью-Йорка еще и Бриггза, — присоединяется к идее Фрея Хейзельтайн. — Он тоже работал с мистером Холмским и улетел из Цюриха в Штаты всего за неделю до катастрофы.

14

На киностудию Михаил Николаевич Холмский приезжает в сопровождении Лены. Она знакомит его с режиссером, операторами, исполнителями главных ролей. Режиссер сразу же ведет его в съемочный павильон и показывает макеты электрофизической аппаратуры и ускорителя заряженных частиц, выполненные почти в натуральную величину.

— Кое-что мы снимаем в Дубне и даже в Серпухове, — объясняет он Холмскому, — но главным образом их внешний вид и те громадные сооружения, макеты которых просто не в состоянии сделать наш макетно-бутафорский цех. Однако снимать там игровые сцены, надолго включая для этого аппаратуру ускорителей, мы, конечно, не можем. К тому же нам не совсем удобно размещаться там со своей тоже довольно громоздкой техникой. Да и небезопасно, — добавляет он, улыбаясь. — Поэтому-то нашим художникам-декораторам и приходится кое-что сооружать тут у себя. Конечно, нас консультировали, но вы все-таки посмотрите — нет ли каких нелепостей?

— По-моему, вы вообще зря все это мастерите, — пожимает плечами профессор Холмский. — Во время работы ускорителей мы ведь наблюдаем за ними лишь через смотровые плексигласовые окна пультов управления. А возле его резонансных баков, вакуумных камер, мишеней, пробников и триммерных устройств бываем главным образом при разборке ускорителя и ремонте его. Я понимаю, вам нужен какой-то антураж современного научно-исследовательского центра…