Константин Тарасов - После сделанного

• Название: После сделанного
• Автор: Константин Тарасов
• Издательство: Маст. лит.
• Жанр: Детектив
• Год: 1989

Повести сборника посвящены анализу и расследованию таинственных криминальных дел. Динамичный сюжет, неизвестная до последней страницы личность преступника, неожиданная развязка, напряжение энергичного действия, заостренная моральная проблематика, увлекающая стилистика повествования — таковы особенности детективов Константина Тарасова.

---

Дорога нигде не разветвлялась; иногда на сырой земле виднелись свежие следы протектора. Они прошли метров двести, как их нагнал старый, трясущийся, словно в пляске святого Витта, трактор. Сенькевич тотчас проголосовал.

— Слушай, парень, — спросил он тракториста, — есть тут поблизости дачи?

— Нет, дач нету, — ответил тракторист.

— А куда эта дорога ведет?

— На луга. Тут с два километра.

— А дальше что?

— А дальше на Миховичи.

— А из Михович?

— На шоссе.

— Понятно. — кивнул Сенькевич и сказал Корбову: — Ладно, Андрюша, возвращайся в машину. Я проеду с товарищем, уточню.

— Лучше я, — предложил Корбов.

— Нет уж, лучше я. Еще в лесу не был в этом году. Хоть прогуляюсь.

Сенькевич пристроился возле тракториста, тот включил скорость, нажал педаль, трактор, как ужаленный, подскочил — поехали. И отсюда, с тряского возвышения кабины, видел Сенькевич, хоть дергало его и шатало, все тот же след протектора, особенно четко на сыром песке недавних луж. Да, словчил Децкий, обвел их вокруг пальца, и это было обидно. Но через километр пути неожиданно мелькнула в просвет стволов синяя крыша знакомых «Жигулей». Сенькевич поспешно спрыгнул и лесом, осторожно, подобрался к месту стоянки. Машина Децкого стояла у изгороди, а за изгородью был деревенский двор, но тут же по целому ряду примет Сенькевич понял, что это и есть дача завскладом. На дверях дома висел замок; ни хозяев, ни Децкого не было видно. "Где ж он? Куда мог уйти?" — подумал с досадою на свое опоздание Сенькевич. На этот помин из-за хаты появился Децкий. Вел он себя довольно странно — становился на присыпок и сквозь окна заглядывал в комнаты. Заметилась и другая странность: Децкий держал в правой руке листок. Опять пришел безответный вопрос: что это у него за листки такие? Там в бумажку смотрел, тут смотрит — зачем? Или это план, подумал Сенькевич, может, он не был здесь раньше? Децкий же, сунув бумажку в карман, вышел из калитки, подошел к машине, сель за руль — тут Сенькевичу стало не по себе: уезжает, так зачем приезжал? — но Децкий что-то достал из ящичка, спрятал в задний карман и вылез. Теперь он медленно пошел в глубь леса, той самой дорогой, по какой проехал на луга трактор.

Относительно бумажки, в которую Децкий заглядывал и которую затем спрятал, Сенькевич заблуждался. Это не был план и не была та, снятая с квартирных дверей записка. Это была вторая записка Петра Петровича жене. Децкий увидел ее за дверной клямкой, и она содержала такое разъяснение: "Веруся, я у запруды. Вернусь к обеду". Что-то в этой записке не понравилось Децкому, он долго вертел ее в руках, смотрел на нее, но уразуметь, чем она смущает его, не смог. Он обошел двор: сарайчик и летняя кухонька были открыты; тогда Децкий сел на камень у альпинария и, разглядывая цветы, задумался, что делать: ждать ли Петра Петровича здесь или искать его на запруде. Запруда, на которой стояла старая мельница, была в пяти минутах ходьбы. Сидеть здесь до вечера, пока Петр Петрович рыбачит, казалось бессмысленным, но и брести на запруду, аукать там почему-то не хотелось. Но постепенно силою сознания Децкий убедил себя, что надо идти, что оно и к лучшему встретить завскладом там, а не тут. Даже нарисовалась идиллия: кувшинки, легкий шум водосбора, поплавок спит на воде, Петька дремлет в ленивом ожидании поклевки, вдруг слышит шаги, а еще лучше, чтобы не услышал шагов, подойти бесшумно, стать за спиной и тяжело положить на плечо руку… Децкий встал, заглянул в окна дома и увидел, к мелкой радости, следы завтрака на столе. Тихо было вокруг, не очень уютно. "Всякое возможно", — подумал Децкий и решил взять нож. Он залез в машину, достал из ящичка охотничью свою финку и засунул ее за пояс со спины…

Мельницей уже не пользовались лет пятнадцать, дорога мало-помалу зарастала. Децкий не торопился и был внимателен, чтобы избежать неожиданной — лоб в лоб — встречи с завскладом или, что вовсе было бы вредно, показать ему себя, а самому его не увидеть. Непривычная тишина безлюдья стояла в лесу (вот же сука, злобясь, думал Децкий, в заповедник превратил лес своим знаком; буду ехать назад — собью); иногда кто-то метался в ветвях над головой, Децкому казалось — белка, искал глазами рыжий пушистый хвост, но все зря. И опять становилась полная, глухая тишина, но вдруг шуршание, чей-то тревожный вскрик, ветки качнулись — и никого. Сладко пахло травами, малиной, крапивой; встречался усыпанный ягодой черничник, показывалась из-под листка перезрелая земляника — Децкий ни за одной не нагнулся; в безмолвии леса в нем будилось смутное беспокойство; без ясной причины душа сжималась ожиданием чего-то недоброго, лес стал казаться враждебным, потом померещилось, что кто-то следит за ним сзади, потом померещилось, что следят спереди, вдруг сердце обмерло — а всего-то зацепил лбом за колкую ветку. Язычество, подумал Децкий с неприязнью к себе. Так воспитают в детстве, что страх на всю жизнь, сучок треснет — уже страшно: леший идет. Ну лес, ну тихо, мало ли что. Пусть он, крыса складская, боится.

Скоро лес начал редеть, в просветы показалась побитая зеленым мхом крыша мельницы, а затем и вся она открылась — с прорезями маленьких окон в верхних венцах, с широкими двустворчатыми дверями, одна их сторона была распахнута. На выходе из леса Децкий остановился и осмотрел кусты на запруде, отыскивая фигуру Петра Петровича. Тут проплыла в уме Децкого нелепая мысль, даже и не мысль, а предупреждение: "Поворачивай-ка, брат, оглобли в город!" И почувствовалось ему, что хорошо бы повернуть и отъехать из этого леса, но, вопреки предупреждению, Децкий ступил на лужок, отделявший мельницу от леса. Прошагав лужок, он вышел к пруду. Зеленоватая вода сливалась через осклизлую, потянутую лишайником плотину; действительно, сплошь по зеркалу желтели кувшинки; лягушки стали торопливо прыгать в реку; средь высокой травы, поближе к мельнице стояли наклонно два удилища, и неколышимо, как и воображалось, торчали из воды красные поплавки, но самого Петра Петровича Децкий не увидел. Странно, очень странно выглядела эта рыбалка, да всякое, конечно, могло быть, может, человек в лес отошел, с кем не случается? Искать завскладом на мельнице Децкий расхотел, решил: что ему там делать в старой пыли? Зерно молоть? Он стал вполоборота к реке, чтобы в поле зрения были берег, мельница и лужок, и закурил; простоял он так, не двигаясь, долго — уже и сигарета была выкурена и мяли пальцы вторую. Куда ж он поделся? — думал Децкий. Неужели удрал? Но не удирал, а, наоборот, вернулся — вдруг вышагнул из-за мельничного сруба и, увидев Децкого, отшатнулся. Децкий и не разглядел его, заметил только спину зеленой куртки, скорее движение тела. "Здорово!" — с чугунной тяжестью чувств крикнул вдогонку Децкий. Завскладом, однако, не остановился и не ответил. "Неужто в лес побежит?" — думал Децкий, огибая угол. Но никто не бежал прочь; покачивающаяся половинка дверей подсказала Децкому, где решил спрятаться его враг. Наверное, дрын возьмет или камень, подумал Децкий и призвал себя к бдительному вниманию. Переступая порог, он услышал скрип каких-то ступеней и осмотрелся: все здесь — жернова, столбы, короб, пол и потолок — было покрыто окаменевшей мучной и обычной пылью; увидел еще по правой руке приоткрытую дверь темной каморы, по левой — кучу стоймя приставленных к стене досок, а рядом лестницу на второй этаж; единственно это лестница и могла здесь скрипеть. Готовясь к возможному сопротивлению, он медленно пошел к лестнице, минул кучу досок и тут от внезапности обмер — стоял за ними человек в зеленой куртке, и он метнулся к Децкому, и страшной силы удар в живот согнул Децкого вдвое. Он почувствовал еще и второй удар — по почкам, и боль от второго удара замутила ему сознание. Он ощущал, что его куда-то волокут, бросают на пол, связывают за спиной руки; потом, давя, ему разжали челюсти, и в рот, зажимая язык и вызвав тошнотную слюну, влез кляп. Несколько минут Децкий, омертвев от ужаса, ждал пронзительного удара ножом, боли и смерти. Но его не убивали; Децкий осмелился и открыл глаза. Он лежал на полу в каморе; свет слабо втягивался сюда через узкое волоковое окно под потолком; в нескольких шагах от себя Децкий увидел нападавшего. Убийца, подумалось Децкому, он убьет. Прояснился наряд убийцы — черные брюки, зеленая куртка-болонья с поднятым капюшоном, черная косынка закрывала его лицо, но самое жуткое действие оказали на Децкого руки убийцы, одетые в черные кожаные перчатки. Убийца удовлетворенно хмыкнул и оставил Децкого одного. Спустя пять секунд тяжело заскрипела лестница — убийца поднялся наверх. Децкий огляделся, что у него связаны не только руки, но и ноги, и что лежит он не на грязном полу, а на чистой брезентовой подстилке, и что в углу стоит сумка, а из сумки торчат две головки водочных бутылок. Разбитые, верно, в кровавое месиво почки раздирала невыносимая боль, но и боль эта меркла перед той, будущей, болью, которая придет вечером, когда отгорит закат. Ему отчетливо представилось, как поступит с ним убийца — убьет, как Павла. Для того и лежал он на брезенте — останется чистым костюм; для того и назначены бутылки. Скоро ли или уже в темноте в него вольют через воронку водку, он отравится, обалдеет, уснет, его положат в его же машину, отвезут на косогор — и конец. Попал он в западню, в ловушку; сам попал — сам приехал, пришел, вошел. Открылся, умножая страдание, изъян этой ловушки; он должен был сразу заметить, еще там, на дачном крыльце, что обе записки написаны на одном листе, который затем разорвали пополам; вторая половина привезена сюда из города. Припомнились линии обрыва обеих записок, зубцы и впадины, тут зубцы — там впадины. Все было рассчитано — его поиск, его нетерпение, его поведение, все его мысли были угаданы, прочитаны наперед.