Семен Бабаевский - Сыновний бунт

• Название: Сыновний бунт
• Автор: Семен Бабаевский
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Мыслями о зажиточной, культурной жизни колхозников, о путях, которыми достигается счастье человека, проникнут весь роман С. Бабаевского. В борьбе за осуществление проекта раскрываются характеры и выясняются различные точки зрения на человеческое счастье в условиях нашего общества. В этом — основной конфликт романа.

Так, старший сын Ивана Лукича Григорий и бригадир Лысаков находят счастье в обогащении и индивидуальном строительстве. Вот почему Иван-младший выступает против отца, брата и тех колхозников, которые заражены собственническими интересами. Он хочет счастливой жизни для всех колхозников. Выступления молодого архитектора против отца и дали писателю основание назвать роман «Сыновний бунт».

---

В третьей хате к уже известной характеристике прибавятся и такие лестные слова:

— Ну что вы! Иван Лукин — мужик бедовый, из тех, из двужильных! А какой отличнейший хозяин, поискать такого надобно, только не найдешь и со свечкой! Нам бы такого председателя… Только где его взять? На дороге не валяются. Проще сказать — талант! И кто мог подумать, что в Журавлях появится на. свет такой самородок? То, бывало, заигрывал со вдовушками, выпивал, на гармошке нарезывал разную музыку, тракторами рулил. Нынче и остепенился, и рулит колхозом, и ещё как рулит: залюбуешься!

Если же вы, оставив села и станицы, обратитесь, скажем, к работникам Армавирского мясокомбината, то услышите:

— Иван Лукич Книга — это что! А вот кабаны из Журавлей — вот это да! Два раза в год — в январе и в июле — прибывают они к нам. Впереди, на «Волге», едет сам Иван Лукич Книга, а следом тянется вереница грузовиков. В кузовах, как в ящиках, кабаны — один в один, как на подбор! Рессоры садятся от тяжести. А какие то кабаны! Какой откорм! Залюбуешься!

Загляните мимоходом и на лесной склад, тот, что раскинулся вблизи железнодорожной станции Отрадо-Кубанка. И там знают Ивана Лукича Книгу, и там вам скажут:

— Ну, какой тут может быть разговор? Иван Лукич Книга — герой! И до чего же жадный насчет строевого леса! Вся Архангельская область не может его насытить. Только подавай ему то доски, то столбы. Сорок вагонов древесины увез — в этом месяце, и все ему мало. Обновляет журавлинские хутора, и ещё как обновляет!

И так повсюду. У кого ни спроси, к кому ни обратись, всюду Иван Лукич Книга известен, везде он на виду. Что тут скажешь, слава!

XI

Теперь можно вернуться к Ивану-сыну. У него было время, поджидая попутную машину, и умыться холодной, как из-подо льда, водой, и поесть хлеба с колбасой, и вволю налюбоваться потоком, который так бурно летел по концевому сбросу, что водяная, позолоченная солнцем пыль да прохладный, как из ущелья, ветер поднимались над ним. Изредка Иван поглядывал на небо. Было оно удивительно синее и чистое. Солнце высоко стояло над степью, и уже было душно. Пора бы снова в путь-дорогу, а грузовики, гремя и пыля на дорогах, как на грех, катились решительно во все села, но только не в Журавли. Иван терпеливо ждал оказию, с грустью поглядывал на холмы, через которые извилистым пояском перекинулась дорога. Думал о том, что ещё вчера, когда заехал в Грушовку, он мог бы позвонить отцу и попросить у него машину, и вчера же был бы в Журавлях…

Не позвонил… А почему не позвонил? Может, побоялся, что Иван Лукич откажет? Нет, этого не боялся. Не захотел, погордился. Вот как это было. Вчера, когда Иван зашел в райком, улицы Грушовки были пусты и душны. День выдался сухой, знойный, жара не спадала даже к низкому полдню. Горизонт за селом был окутан красноватой дымкой, в высоком небе, как и сегодня, ни ветерка, ни тучки. Окна в хатах запечатаны либо ставнями, либо камышовыми матами. Если по улице проносился грузовик, беда! Вздымалась такая бурлящая, рыжего оттенка, туча, что не было видно не только хат, но даже солнца.

К счастью, с наступлением лета грузовики в Грушовке появлялись сравнительно редко, гуляли по степным дорогам. Чаще село навещали легковые, То, глядишь, пропылил «газик», парус на нем так выцвел, что трудно сказать, какого он стал цвета. Или появлялся «Москвич», пепельно-сизый, будто беднягу весь день обсыпали золой. А вот промчалась знакомая «Победа», хвост пыли протянулся через всю Грушовку. Это Скуратов вернулся из поездки по колхозам и заглянул в райком. ещё утром, покидая Грушовку, Скуратов пообещал заведующему учетом Нечипуренко, что к вечеру непременно вернется и подпишет документы на тех коммунистов, которые вновь прибыли в район. Затем ему нужно было заскочить домой, умыться, закусить, малость передохнуть, а в ночь мчаться в Ставрополь: к девяти часам вызывали в крайком.

Ставни в кабинете были закрыты, и из щелей в полумрак ниточками сочился свет. Воздух стоял спертый, тяжелый, пахло застаревшим табачным дымом. «Какой, оказывается, устойчивый запах! Накурили ещё в ту пятницу, когда последний раз заседали, и никак эта пакость не может выветриться», — подумал Скуратов и распахнул окна. Солнце, уже коснувшись грушовских крыш, ослепило, залило ярчайшим светом всю комнату. Повеяло свежим теплом. Скуратов хотел позвать Нечипуренко, а он уже стоял у стола, раскрыв знакомую синюю папку. Рубашка на нем была просторная, из легкой саржи, подхвачена матерчатым пояском. Нашивные карманы были забиты какой-то бумагой. Несвежее, со свисающими щеками лицо было гладко выбрито и выражало готовность исполнить любое указание и ответить на любой вопрос.

— Могу, Степан Петрович, доложить, — сказал Нечипуренко приятным голосом. — Пополнение небольшое — два товарища, да и то один желает стать на учет временно. Подпишите эти бумаги, а ежели хотите побеседовать, то новопри бывшие тут, в райкоме, поджидают. — На столе появились пузырек с тушью и ручка с острым, ещё, не испачканным пером. — Лично я весь день с ними беседовал. Все уточнил, все перепроверил и могу заявить: по натуре очень разные товарищи. И по возрасту и вообще. Один — безусловно положительный, другой — явно отрицательный.

— Как это вам, Кузьмич, удается так сразу распознать человека? — спросил Скуратов.

— Опыт, тренировка. Взгляну на анкету — и сразу вижу. Тут же смотрю, какой партстаж, есть выговор или нет выговора, и вообще узнаю по разговору. Положительного человека сразу видно. Он не крикливый, не нервный, умеет терпеливо ждать, а в разговоре завсегда приятный, обходи тельный. Отрицательный — это же выскочка, критикан, терпения никакого, все ему вынь да подай, а в разговоре — одна насмешка…

— Внешние приметы, Кузьмич, — это ещё не главное, — возразил Скуратов. — Есть ещё у человека душа…

— Душа, верно, имеется, точнее сказать, сердце, — не очень охотно согласился Нечипуренко. — Вот взгляните лучше сами. Евдокимов Петр Саввич. Поступил бухгалтером на нефтебазу. В человеке ни сучка, ни задоринки. Пожилой, семейный, выговора не имел и не имеет, партстаж — восемнадцать годков. Прибыл к нам из Невинномысска. А какой приятный в разговоре человек! А какая тактичность, культурность! Сам мне сказал, что если вы сильно заняты и не можете с ним побеседовать, то он охотно подождет. Второй же непременно желает с вами говорить. Сказал, что из райкома не уйдет, пока вас не дождется. Коммунист ещё молодой, а гонора хоть отбавляй… По специальности архитектор. И к тому же, Степан Петрович, — тут Нечипуренко взглянул на дверь и понизил голос до шепота, — к тому же этот архитектор не кто иной, как сын Ивана Лукича…

— Да неужели? — удивился Скуратов. — Иван, значит, вернулся?

— Вернулся… Но ещё неизвестно, по какому делу он едет в Журавли, — продолжал Нечипуренко. — Я выпытывал, молчит. Что у него на уме, неведомо.»

— Ивану Лукичу звонил? "~

— Об отце и слушать не желает. — Почему?

— Да кто же его знает. — Нечипуренко развел руками. — Так что, Степан Петрович, надо нам подумать, как быть с этим сынком.

— Как быть? — Скуратов взял документы Ивана Книги, посмотрел на фотокарточку. — Приглашай молодого Ивана Книгу.

Нечипуренко вышел, не прикрыв дверь. Через минуту, заметно волнуясь, вошел Иван. Скуратов посмотрел на него. Перед ним был вылитый Иван Лукич Книга. То же скуластое лицо, тот же хмурый, неласковый взгляд и те же каштановые, падающие на уши волосы. Правда, глаза, смело смотревшие на Скуратова, были не карие, как у Ивана Лукича, а голубые, будто слегка подсиненные, и на широкой губе не видно так хорошо всем знакомых усов. Скуратову казалось, будто это сам Иван Лукич каким-то чудом сбросил со своих плеч лет тридцать. Скуратов протянул Ивану руку и не мог удержать улыбки. Ему хотелось обнять этого парня с тонкой, как у горца, талией и сказать: «Ты ли это, Иван Лукич? И как это тебе удалось помолодеть?»

Не обнял, а только пожал руку и сказал:

— Ну, Иван Книга-младший, подходи поближе, садись.

Иван подсел к длинному столу, покрытому кумачовой, в застаревших чернильных пятнах скатертью. Скуратов стал расспрашивать Ивана, в каких краях тот побывал и что намеревается делать в Журавлях. Иван протянул Скуратову сложенный вдвое пакет с письмом директора института. Точно такой же пакет лежал у него в кармане на имя Ивана Лукича. В обоих письмах содержалась просьба о том, чтобы будущему архитектору, студенту-дипломнику, едущему выполнять дипломную работу в родное село, были оказаны помощь и поддержка.

— Это хорошо, что будущий зодчий решил поразмыслить над тем, какими должны стать Журавли, — сказал Скуратов. — И мы, Иван Книга, поможем… А известно ли тебе, что Журавли теперь уже не те, какими ты их знал?

— Известно, поэтому-то я и приехал.

— О заслугах отца тоже слыхал?