Виктор Николаев - Живый в Помощи(Записки афганца 1)

• Название: Живый в Помощи(Записки афганца 1)
• Автор: Виктор Николаев
• Жанр: О войне

Это книга Виктора Николаева. Она повествует о русском воине, который прошел через афганский ад, сберегаемый молитвой матери, жены и дочери. В книге нет выдуманных персонажей и вымышленных событий, хотя в редких случаях изменены имена и географические названия. Виктор Николаев писал о собственной жизни, о людях, с которыми столкнула его судьба. При этом получилась не сухая документалистика, а увлекательное и поучительное чтение.

---

Кому война…

Реализм неотвратимо приближающейся войны Виктор увидел через четыре часа — после приземления в Ташкенте. Нахальный подполковник в грязной камуфлированной форме разместил прибывших в убогой пересылке, уважительно названной им «гостиницей», не дающей ответа ни на один «наивный» вопрос, но преподносящей уроки жизни один за другим.

Виктор с другом решил умыться перед сном. Единственный умывальник оказался через дорогу за контрольно-пропускным постом. Пропуск на выход никто и не спросил, так как два солдата и старший прапорщик, дежурный по КПП, были всецело поглощены увлекательной сценой. Держа руки в карманах, они давали дельные советы в среднеазиатскую жаркую темень. В дельных советах нуждались два нетрезвых капитана-«афганца», которые деловито и тщательно били узбека-таксиста, попытавшегося было стащить у них японский магнитофон. Без просьб со стороны новых зрителей прапорщик обстоятельно обрисовал им суть дела. Капитаны сняли такси. От радости они так перевозбудились возвращением на Родину, что, сев в «Волгу», доверили погрузку своих вещей таксисту. Тот половину вещей добросовестно погрузил в багажник, а вторую половину — под багажник на асфальт, орудуя таким образом, видимо, не впервые.

Оказывается, на пересылке подобное случается часто. Обычный местный трюк: после отъезда машины из кустов выскакивают дружки таксиста и забирают «лишнее». По дороге в аэропорт «шеф» угощает пассажиров спиртным, и те разгружаются на конечном пункте, уже ничего не соображая. Пока пассажиры приходят в себя, подсчитывают вещи, машины и след простыл. Тут надо сказать, что две трети ташкентских такси частные, хотя разрисованы под госмашины. Естественно, такие ухари подкупают и стражей порядка. Милиция (свои ребята для своих) сочувственно утешает пострадавших чужаков. И только…

В данном случае афера вышла лишь наполовину. Двум капитанам посочувствовал прапорщик, вовремя заметивший проделки водителя. В итоге «водила» был нокаутирован и бережно положен в багажник, а его машина лишилась бамперов, дверных ручек, фар, подфарников, всех стекол.» В ней было покалечено и порвано все, что только можно испортить. Прапорщик за добросовестное исполнение служебных обязанностей был награжден куском черного мумия и авторучкой «Паркер» китайского производства. А Виктор с друзьями получили ценный урок, от которого всплыли в памяти мудрые слова деда-героя:

— Кому война, внучек, а кому мать родна. Шальная забористая ругань разбудила всех «пересыльных» в половине пятого утра. Она предстала в лице вдребезги пьяного майора-танкиста. Он, все больше распаляясь, бушевал в казарме. Слова его трудно было разобрать, но то, что майора крепко обидели на таможне, стало понятно сразу. Без лишних церемоний он будил попавших под руку спящих сослуживцев Виктора и предлагал им фронтовые сто граммов из полупустой бутылки. Вторая — полная торчала из кармана заляпанного кителя.

— Вот, гады, меня решили обобрать! Да я в четвертый раз иду за «ленточку»… Меня там мужики ждут, а эти… — все более взвинчивался майор.

После первого стакана все прояснилось. Тот батальон, где майор был командиром; понес ощутимые потери. И он, возвращаясь из отпуска, решил провезти вместо двух положенных по закону бутылок водки — целых шесть! Таможня, естественно, ему «добро» не дала. Вернее, дала бы, но при минус одной бутылке для сержанта-пограничника. Майора это взбеленило. На месте осмотра он принял единственно правильное, как ему показалось, решение: в знак протеста на глазах ошалевшего сержанта четыре бутылки водки майор осилил прямо из горлышка, а две принес в первую попавшуюся на стремительно пьянеющие глаза гостиницу. Вместе с гостиницей его взору попались и новички из Закавказского Военного Округа. Закуска и сотоварищи ревнителю офицерской справедливости нашлись мгновенно. Едва поднявшееся солнце сочувственно заглядывало блестками в их мутноватые стаканы.

Борт на Кабул уходил в полночь. Впереди был весь свободный день. Жгучее солнце — хозяин жаркого Ташкента — ненавязчиво посоветовало мимолетным постояльцам найти на пересылке спасительную тень. И после завтрака Виктор с другом забрались в прохладную курилку, где уже человек тридцать офицеров, видимо, впервые летевшие на войну, с восхищением слушали слегка проспавшегося к полудню майора. Утренний герой, надо отдать ему должное, хоть и немного бахвалясь и рисуясь, все-таки стремился предостеречь новичков от неосторожных на первых порах шагов по чужой земле. Для Виктора майорский урок выживания в горах и пустынях Востока оказался просто Божиим подарком. Офицер щедро делился боевым опытом, за который уже было заплачено русской кровью. Пересыпая серьезный разговор побасенками о том, как провести через таможню водку в грелке или расплавленное мумие на подошвах, ухмылявшийся майор вдруг неожиданно как-то спал с лица и подытожил мертвенным тоном:

— Самое страшное, мужики, на войне — везти домой «ноль-двадцать-первых», так называемый «груз двести». Особенно, если из одного с тобой города.

Шифрованная лексика афганской войны требует пояснения. «Ноль-двадцать-первый» обозначал убитого в бою воина. «Грузом двести» обозначалась перевозка трупов, а вертолет, самолет или даже грузовик, перевозивший этот страшный груз, «романтически» назывался «черным тюльпаном». При этом тяжелораненые в переговорах назывались «двухсотыми», а легкораненые «трехсотыми». Почему тяжелораненые были созвучны на этом птичьем языке покойникам, вряд ли кто может внятно объяснить.

— Такой «груз» везти домой… Глаза майора потускнели:

— Собственно, с этим «грузом» я и летал сейчас на Новгородчину. Жуткое, признаюсь, дело. Мы были с этим солдатом земляки. Дома почти рядом, да и родители наши знакомы с детства. Чего я насмотрелся и наслушался — не передать. Первые два часа встречи выполнял роль виноватого во всех грехах, за что мне и набили морду. Да я и не сопротивлялся, понимал родственников. Цинк вскрывать было нельзя, да там, собственно, и показывать было нечего. Кстати, таких случаев у вас самих много будет…

— Вот спасибо, майор… — подумал каждый про себя.

— Мать того солдата, — продолжал танкист, — в итоге оказалась в психушке. Сперва на следующее утро после похорон ее кто-то случайно нашел на могиле сына. Она стала скорбной умом, то есть рассудок ее помутился, и она лежала прямо на холмике под одеялом, а под головой — подушка. Э-э-х, — горестно вздохнул рассказчик и закончил историю родительской любви:

— А отца парализовало, да и с головой у него тоже что-то стало не так. Наверное, конец роду — детей у них больше нет.

Служивый народ в курилке гнетуще молчал. Майор продолжал свой афганский «мартиролог»:

— Или вот одного нашего прапорщика домой возили. Обе ноги ему оторвало и правую руку. Когда он медицинскую комиссию на инвалидность проходил, то ему вторую группу дали. Сказали, что для первой нога должна быть оторвана на четыре сантиметра больше. А одного офицера чуть под суд не отдали за то, что он заступился за родителей, у которых парень под Кандагаром погиб. С них стали брать налог за бездетность. Спасибо, военком-«афганец» заступился.

Расходились офицеры из курилки молча. Говорить было не о чем. Каждый думал о своем. И каждый думал об одном и том же — о войне. На Кабул взлетали по расчетному времени в четыре ноль-ноль. Полетное время один час сорок минут. В первые сорок пять минут полета запасенная на последние русские рубли водка оживила лица, создала видимость уродливого веселья. На сорок шестой минуте мощнейший рев сирены в салоне «горбатого» (Ил-76) мгновенно протрезвил всех. Через микрофон ровный голос командира корабля сообщил:

— Пересекли государственную границу СССР. Моментально выключено освещение салона и бортовые огни. Все! Иллюзии кончились. Началась другая жизнь.

Сказочный Афган

Все молчат и слушают радиообмен через усилитель:

— Ноль двадцать первый, снижение разрешаю.

— Шасси, механизацию выпустил. Отстрел АСО включен.

«Горбатый» проваливается вниз. Семь минут десять секунд, в течение которых летчики демонстрировали свое высокое мастерство, Виктор с однополчанами почувствовали себя космонавтами. Когда самолет в четырех крутых разворотах почти на месте левым крылом резко проваливался вниз, то он и еще двести шестьдесят человек повисали в воздухе с закатившимися глазами. В момент выравнивания планера и прекращения обвального снижения все двести шестьдесят нижних челюстей от перегрузки лежали на полу между ног. Руки превращались в свинцовые гири весом в центнер. Быстрее с такой высоты падают только камни.

Выползая из самолета с оловянными глазами и раскачиваясь словно хмельные, свежие силы «ограниченного контингента» долго и безсмысленно озирались по сторонам.