Виктор Еращенко - Худсовет

• Название: Худсовет
• Автор: Виктор Еращенко
• Жанр: Научная Фантастика

---

Кто мне из них больше нравится? Бэтерлин - светский лев, гладок, остроумен, производит впечатление человека зрелого и властного. Может быть, не очень тонок, но это, наверное, от избытка деловых встреч и знакомств, которые -. по себе знаю - притупляют наши чувства. Финден в общем как-то проигрывает, не то что тугодум, но до наивности серьезен. Возьмется разбирать какую-то вещь - устанешь, пока дослушаешься. Нет в нем той почти обязательной легкой пошлинки, без которой не впишешься в художественную среду. А в эти минуты и ведет себя не так, как следовало бы, разговаривает простецки, не внушительно, ваньку валяет, посмеивается - или смирился с поражением и готовится к уничижительному разгрому?

Все к тому - и вот его произведение.

Высоченный бетонный полукруг, выложенный уступами, как египетская пирамида. Эти уступы - на всю длину сооружения - и лестница одновременно. Как нарочно, высота уступов не соответствует ни одному известному стандарту ступенек, подниматься неудобно, приходится помогать себе руками. А бетон необработанный, аляповатый, и арматура кое-где торчит - стыд и срам! До половины еще не поднялись, а все уже устали, и шуточки с затаенным раздражением, а Финден - просто жалко на него смотреть - на эти остроты отвечает что-то с глуповатым смешком. Тяжелее всего шефу, он самый старый, не занимается даже физзарядкой, и в его сторону я даже не смотрю - и так все ясно.

Дело в том, что как бы низко я ни ценил свои искусствоведческие познания, шефа я давно раскусил и ценю его еще меньше. Его манера: выслушать всех с беспристрастным лицом, записывая отдельные фразы (мало того, что на худсоветах люди обычно говорят много лишних, случайных фраз; Арбитр выбирает самые ненужные и случайные). Потом он что-то прокомментирует, пофилософствует на общеобразовательном уровне и заключит все это хозяйственными выводами: принимаем - не принимаем, во что обойдется и кто исполнители. Если во мне беспокойство, а подчас и самая настоящая паника, по шефу абсолютно все равно, какой художественной ценностью обладает предмет. Его задача - слушать не рассуждения, не аргументы, - но общую атмосферу, чтобы в этой атмосфере выглядеть достойно. А потом достаточно доложить о решении худсовета. Что ж теперь ждать от него? Утомленный всевозможными ухищрениями Бэтерлина, разговорами, он теперь вынужден карабкаться по каким-то неблагородным ступеням, карабкаться долго, и брюки в ходу жмут, и ладонь уже оцарапана - все это похоже на издевку. Институт обычно направляет главных с расчетом, что они оживят работу периферийных отделений, принесут, так сказать, свежие идеи и нестандартные решения на международном уровне, но тут явно ошиблись, или просто не знали, куда деть этого человека, Финдена...

Панорама открылась внезапно. И это было жутко.

Прямо у нас под ногами лежал полукруглый карьер, заваленный негодной военной техникой. Искалеченные ракеты, сожженные и перевернутые танки, наваленные друг на друга. Почти каждый, поднявшийся наверх, невольно отшатнулся - еще и потому, что никакого ограждения здесь не было, того и гляди - сметет порывом ветра с убийственной высоты. Кое-где, в грудах военного металла, проползал грязный дым. Вдали, за карьером, стояла покрытая свежим весенним лесом, круто спускавшимся к карьеру, гора. На границе леса и свалки виднелись какие-то белые кучи, все сразу поняли, что это такое, и даже шеф сказал, еще не отдышавшись:

- Хлорка...

И вот к этой хлорке через лес тянулась широкая дорога, не асфальтированная, увечащая лес как шрам, похожая на наспех сделанные стратегические автомагистрали. Даже поломанные деревья и вывороченные корни не были убраны вокруг нее. Едкая вонь, какая обычно стоит на тлеющих свалках, долетела к нам, но никто не спешил уходить, и, кто бочком, а кто и ноги свесив над карьером, мы расселись на краю.

Когда первое ошеломление прошло, сами собой начали открываться детали этой панорамы. Расстояние, с которого мы были вынуждены смотреть, усиливало работу воображения. Вот остатки бронемашины вперемешку с деталями органа - кажется, они давно искали друг друга и, наконец, объединились в сладостной агонии. Обломки кладбищенских монументов среди погнутых стволов и крупнокалиберных гильз. Самолет-невидимка с крыльями - перепончатыми, как у летучей мыши, насквозь пробитыми обгорелыми стволами. Трехколесный велосипед. А вот куски арматуры на острие баллистической ракеты - видимо, это и есть композиционный центр, хотя он далеко отстоит от центра геометрического, - там то ли изысканная садовая решетка, изувеченная в бою, то ли абстрактная скульптура... нет, нити этой решетки-арматуры, разорванные здесь и там, тянутся через всю свалку железная паутина. И чуть в стороне - вот где настоящий центр паукообразная боевая машина. Сфера применения ее неизвестна: скорее всего, это самоуправляемый автомат, похожий то ли на паука, то ли на сороконожку.

Сон и явь, воспоминания о состоявшихся и несостоявшихся катастрофах, чьи-то подавленные инстинкты во всем мерзостном великолепии своем - вот что тут было. При желании можно было увидеть аналогии и с апокалипсическими картинами Брейгеля, и жестокими полотнами. Дали, и многое другое, но говорить ни о чем не хотелось. Как ни страшна, как ни впечатляюща была эта - на первый взгляд хаотичная, но при внимательном рассмотрении четко продуманная панорама, запечатлевшая весь ужас слепого сознания, все звероподобные оскалы его, - постепенно приходило ощущение гордости, уверенности, какого-то счастливого облегчения, что все это - правда, но мы эту правду отвергли, не дали ей хода, и все это - у нас под ногами, все это позади...

Было тихо, кто-то щелкнул зажигалкой, а кто-то, самый несдержанный, сказал с восторгом:

- И все-таки!..

А шеф мой сгорбился и, кажется, заплакал - он был среди нас самым старым, не стыдился слез, а ведь какие-то агрегаты из этой свалки он видел в деле...

Я отвернулся.

По неудобным ступеням спускался человек, гордый Бэтерлин. Он уходил один. Но фигура его казалась незнакомой, осанка не та - видимо, спускаться по этим чертовым ступеням было еще тяжелей, чем подниматься.